— Я верю тебе. Я видела это в огне, и руны смогли убедить меня: ты не пытаешься сломать то, что мне должно чинить. Я верю тебе, но не ему… Ты понимаешь, что верить ему — бесполезно? Он попытается нас обмануть, как только окрепнет. Перевернуть игральную доску, как пробовал уже не раз. Но пока он мне нужен, чтобы не дать Орлу пожрать то, что я уберегла от Дракона… Ты понимаешь, Риннала?
— Я понимаю, — кивала она, чувствуя странную, пьянящую власть, свободную — наконец-то! — от всякого страха. — Я не должна была скрывать, кто он такой. Но тебе я тоже не верила: я ведь отвыкла кому-то верить… Тогда всё было неправильно между нами: неравновесно и оттого — изломанно. Я клялась тебе и не отказываюсь от клятвы. Но и ты — пообещай, что не избавишься от меня на полдороге. Пообещай, что будешь лучше него, и твоя кровь станет для нас обеих залогом… Пообещай мне!
И синеглазая смерть — засмеялась.
Не проронив ни слова, она достала из-за пояса кинжал, разрезала себе ладонь и протянула Риннале, и та приникла губами к ране, слизывая проступившую кровь, и пила её так же старательно и жадно, как мечтала когда-то испить и Мэву.
— Я обещаю, что буду лучше него, — говорила она: женщина с драконьей душой, пойманной в клетку из человеческих рёбер. — Я обещаю, что не предам по прихоти. Я останусь ради тебя человеком столько, сколько потребуется… Что же, условились мы с тобой, Риннала Ремансдоттир?
— Условились. — Тыльной стороной ладони Риннала вытерла губы, липкие от крови, и улыбнулась. — Мною залог получен, и значит, клятва будет исполнена, — отозвалась, повторяя услышанные когда-то от Мэвы слова.
Она спала, и бодрствовала, и больше не задыхалась, дышала привольно и жадно — а гулкий драконий шёпот, словно минуя все органы слуха, отпечатывался прямо на сердце.
“Моим сёстрам нет до него самого никакого дела, как и до смертных амбиций — нет дела, — делилась с ней Мэва. — Но время не может оставаться изломанным, и, если придётся, я залатаю прорехи…”
Риннала чувствовала: эти слова важны, но если спросишь, что они означают, то не получишь ответа. Поэтому она и не спрашивала… а время текло, струилось под мерное хлопанье крыльев — пока вдруг не вздыбилось, не подстегнулось грозным драконьим “Zolle” и окончательно не разделило минувшее и несбывшееся.
— Zolle, — предупредил Одавинг, а Мэва подобралась и повторила за ним:
— Мертвецы.
И Риннала проснулась. Переборов свой недавно вызревший, но удивительно крепкий, ветвистый страх высоты — руки Мэвы держали её, как якорь, и придавали сил, — она глянула вниз, на обесцвеченные утренним солнцем хьялмаркские топи, и увидела не мертвецов, но зарево пожара.
Впрочем, когда Одавинг опустился на землю, Риннала заметила и Zolle. Мэва помогла ей сойти с дракона; тот, не дожидаясь сигнала, взмыл в воздух… но Риннала на него не глядела — и ни на что не глядела, и даже не сразу заметила, что дом бабки-травницы, в котором они с Маннимарко провели зиму, просел на один бок и покрылся копотью.
Взгляд её был прикован к разорванному пополам телу в подпаленной одежде, в которой, впрочем, без труда узнавалась форменная талморская мантия; внутренности, выпростанные из брюха, мешались с грязью, — как кстати!.. — и Мэва почти приказала:
— Пойдём. Нельзя мешкать.
Её ладонь расчерчивал тонкий, едва заметный шрам.
На рукаве у Ринналы темнела засохшая кровь.
III.
В Коллегии её знали как “Брелину Марион”, и Риннала пряталась за этим именем так же, как за капюшоном и трудно читаемым выражением лица. Она была отличной актрисой, а иначе не смогла бы выбраться из осаждённого Сентинеля и не скрывалась бы от талморских ищеек две сотни лет.
Риннала знала, что если будет кому-то об этом рассказывать, то не преминёт упомянуть “железную выдержку, закалённую в горниле дворцовых интриг” и что-нибудь про “королевскую кровь и королевскую волю”. Но правда заключалась в том, что беглянкой она была в разы дольше, чем принцессой, и, даже вернув своё имя, всё ещё думала как беглянка и выживала — так же.
“Брелину Марион” хорошей актрисой никто бы в здравом уме не назвал. Она считалась приятной собеседницей, пусть и порядком уставала от однообразных дурацких вопросов и оттого бывала резка; прилежной ученицей и небесталанной чародейкой, вздохнувшей свободнее вдали от дома — и Дома, — где все ожидали от мага с её родословной великих свершений; немного замкнутой, немного неловкой в чарах, немного слишком обычной для данмерки-телваннийки, решившейся поселиться в Скайриме — но и только.
Нет, актрису в “Брелине Марион” никто из Коллегии не разглядел, и это само по себе было одним из величайших актёрских достижений Ринналы Карудил.
Хьялмарк, каким он встретил их с Мэвой, бросил серьёзный вызов её талантам. Риннала не знала, что и думать; она ощущала, как все её мысли и чувства, разрозненные, раздробленные на сотни кусочков цветного стекла, проступают у неё лице, сменяя друг друга, смешиваясь и переливаясь, точно узоры калейдоскопа… и не могла их контролировать — да и, наверное, не особенно-то и хотела.
Перед кем же ещё быть искренней, как не перед… Мэвой?
Риннала всё не могла решить, кем её лучше считать и как правильнее называть — мысленно, когда “Драконорожденная”, её… то ли титул, то ли бремя, то ли несмываемое клеймо, казалось не к месту. Кто она, кровная сестра? Покровительница? Возлюбленная? Мэва отторгала все определения ещё до того, как Риннала додумывала их до конца…
Мэва казалась незыблемой, как Монавен, а на душе у Ринналы бушевала буря.
Разорванный и подпаленный талморец был не единственным мертвецом, валявшимся под ногами. Их было много, следов недавней схватки; много и совсем свежих трупов — кто в форменных мантиях, кто в доспехах, — и трупов лежалых… Трупов, что они с Маннимарко поднимали, дрессировали, пристраивали к работе, а иногда прятали в дровяном сарае, чтобы не мозолить Мэве глаза, или закапывали по округе — так, чтобы те по первому зову разрывали себя и бросались в бой, застав нападавших врасплох.
Видимо, так и случилось: Риннала рассматривала тела, угодившие в мясорубку боя, и картина произошедшего — неполная, но вполне пристойная — постепенно складывалась у неё в голове. Талморцы пришли сюда, заявились крупным отрядом — с поддержкой солдат и боевых магов, однако союзников-людей с собой не привели. Видимо, надеялись разобраться с ренегатом Анкано своими силами? Хотя тогда непонятно, почему ради одного-единственного мятежного мага собрали столько бойцов…
Они явно не представляли, что их ожидает, а иначе собрали бы много больше — и эта недальновидность Ринналу искренне радовала. Она смотрела на тёмную взрыхлённую землю, на распотрошённые, расчленённые, разорванные на части тела — некоторые ещё трепыхались, настолько стойким было колдовство Маннимарко, — и жалела только о том, что ей не удалось понаблюдать за бойней воочию.
Порой она наклонялась, по повреждениям и по остаточным магическим следам распознавая чужие чары, порой — позволяла себе ликующе улыбаться, вглядываясь в изуродованные предсмертным ужасом лица, и с трудом не теряла самообладания.
Дурнотная смесь из горелой плоти, оплавившейся брони и испражнений — когда оживший мертвец наживо отгрызает тебе ногу, тело и предать может! — била Ринналу в ноздри, пьянила, как сливовое вино.
Смерть её не пугала. Смерть была кровной сестрой, покровительницей и возлюбленной — первой союзницей последней из Карудилов, не-королевы, которая уже очень давно не боялась запачкать руки.
— Пойдём, — повторила Мэва и потянула её за руку. — Нужно быстрее его найти.
Обе не сомневались, кто победил в этой схватке, и обе оказались правы. Маннимарко вышел к ним сам откуда-то из-за скосившегося набок дома — усталый и недовольный, но невредимый.
Беседа с ним… не то чтобы “не заладилась”, но и сердечной её при всём желании трудно было назвать.
— Вижу, вы сделали то, что хотели, — вместо приветствия произнёс Маннимарко, кивая на ларец, что Мэва несла под мышкой. Больше он ничего не сказал — только смотрел, скрестив на груди руки, и ждал от неё ответного шага.
— Не мы одни не теряли времени даром, как вижу… Но бабкиного дома мне будет, пожалуй что, не хватать.
— Вот только не делай вид, что это стало для тебя сюрпризом. На что ты рассчитывала, прилетая в эту дыру на драконе? Ты нарисовала мишень у меня на спине и скрылась, оставив разбираться с последствиями.
— Я знала, что ты с ними справишься, Маннимарко, — Мэва, пожимая плечами, назвала его имя так просто и буднично, точно не было в нём ничего особенного, и так же просто и буднично пояснила: — Я хотела вынудить их сделать первый ход. Раскрыть себя, показать, на что они способны — и дать нам повод для скорого и решительного ответа.
Поначалу Маннимарко казался сердитым — как и любой другой мер, которого бы так подставили, — но, когда Мэва назвала его по имени, в одночасье переменился.
Контраст был разительный; тщеславие, властолюбие, привычка повелевать, так до конца и не изжитая, не позволяли ему перевоплотиться в Анкано по-настоящему, даже в Коллегии — но по части актёрских способностей Маннимарко Риннале не уступал, а опыта у него было в разы больше.
Когда Король Червей окончательно сбросил заёмную кожу, трудно было не любоваться этим преображением… И, кажется, происходящее его забавляло: напряжённая поза и обвиняющий, немного капризный тон сменились вальяжностью сытого хищника.
— Тебе стоило остаться и взглянуть на всё своими глазами, Мэва, дочь Сиггейра, если ты и правда хотела узнать, на что они способны. Не страшно было использовать в качестве наживки Око Магнуса, оплаченное кровью твоих товарищей? А если бы я не справился? Или сбежал?
— С Оком, находившимся в твоей власти, ты не мог не справиться — и не мог от меня сбежать, так что даже и не пытайся, — усмехнулась, приняв его вызов, Мэва. — А Риннале, я думаю, не повредила небольшая прогулка. Мы ведь не хотели бы, чтобы она угодила меж двух огней, наша с тобой королева?.. Огня здесь было с избытком, как я погляжу. Никто не ушёл живым?
— И мёртвым — тоже. У меня было два пленника, но после того, как они сказали мне всё, что нужно, их тела уже нельзя было ни для чего использовать.
Играть с Драконорожденной в открытую Маннимарко явно понравилось, и Мэва платила ему той же монетой. Риннала, может, их бы друг к другу приревновала, но понимала прекрасно: пока что они, все трое, на одной стороне доски, но никогда не станут равновесными фигурами. Рядом с ними, древними чудовищами, облачёнными в смертную кожу, ей нужно лишь выживать, и брать то, что даётся в руки, и не пытаться ни на кого из них заявлять права…
Не привязываться, как бы это ни было тяжко, когда Мэва смотрела так и говорила — так:
— Что же, не вижу смысла ходить вокруг да около. Знаю одно: нужно больше огня. Людская молва — оружие обоюдоострое… Негоже нам с вами в открытую связываться с некромантией. Здесь не должно остаться следов.
Следов не осталось: Одавинг, вернувшись по зову Мэвы, выжег драконьим пламенем всё, что уцелело после побоища — дом, дровяной сарай и трупы, как свежие, так и лежалые.
После Риннала прошлась по пепелищу, желая то ли удостовериться, то ли попрощаться… Но не с чем было прощаться: место, где они с Маннимарко провели зиму, — место, где они жили, экспериментировали и трахались, где она обстригала его и красила волосы тёмной краской, — выгорело дотла, и вместе с ним осыпалась прахом заёмная кожа Брелины Марион.
— Вы спрашиваете, почему я ратую за эту войну? Почему мне мало победы над Алдуином? Почему не могу оставить Талмор в покое? Отторгнув себя от мира живых, я видела всё ясней, чем когда-либо, — рассказывала Мэва две с половиной недели спустя. Выступала перед стянувшимися в Вайтран дипломатами, она выглядела ещё величественней, чем обычно: нельзя было не ловить каждое её слово. — Представьте все времена и пространства как многоярусный торт… из тех, что бретонцы готовят на свадьбы. Каждый из ярусов — есть, существует здесь и сейчас. Но, как и с тортом, мы всегда можем установить их очерёдность: тот, что внизу, положен был раньше.
— И что в этой кондитерской метафоре — Алдуин? — спросил Фаренгар, маг вайтранского ярла, и Риннала знала: Мэва его и подучила.
— Иногда старые ярусы оседают под тяжестью новых, и они смешиваются, — сказала та словно бы non sequitur, — или же старые рассыпаются в пыль. Бывает и так: что-то вышибает опоры, что отделяют один ярус от другого, случайно или намеренно — и тогда весь торт может рухнуть. И Алдуин, и Талмор думают схоже: если сметут всё со стола — всё, даже саму смертность: великую жертвенность, подарившую миру сердце!.. — то смогут перекроить под себя и всё сущее. Но правда в том, что в конце их только нелепая груда теста: гибель всего и вся, которую мы обязаны предотвратить.
И пока Мэва созывала Тамриэль к бою, Риннала стояла с ней рядом, увенчанная короной Моргии Карудил — и улыбалась.
IV.
В Коллегии её знали как “Брелину Марион”, и Риннале стоило большого труда избавиться от этой маски. “Брелина” была милой, воспитанной девушкой; немного замкнутой, немного неловкой, немного слишком обычной для данмерки-телваннийки — такой, что на небольшие странности и просчёты окружающие охотно закрывали глаза.
Сейчас Риннале нужна была “королева Фёстхолда в изгнании”, яркая и хлёсткая; женщина, что, налаживая нужные связи, всех убеждала бы: ваши глаза должны быть открытыми! Не упустите выгоду, что сама плывёт в руки!
Вести об очередном конце света — это, конечно, хорошо, но недостаточно, чтобы вовлечь правителей Тамриэля в войну. Мэва умела звучать убедительно, и никто не осмеливался оспаривать или высмеивать её речи в открытую — кто-то ей верил, а кто-то просто боялся женщины, подчиняющей себе драконов и способной одним-единственным словом размазать тебя по стенке, — но этого было мало.
Политика — дама капризная, переменчивая, а мир уже который век лихорадит — так, что и Кристальная-как-закон не устояла. Сегодня даже владыки-меры предпочитают гнаться за сиюминутной выгодой, а не вкладываться в долгоиграющие проекты. Что уж тут говорить о краткоживущих людях? Они и в мирное время редко заглядывают дальше, чем на полвека вперёд.
Жаль, что их всех не получится потрясти, свесив с летящего дракона — это бы очень упростило переговоры! Но, к сожалению, ни завуалированными угрозами, ни вестями об очередном конце света, который случится “когда-нибудь не сейчас”, было не обойтись.
Мэва сама это понимала; всех, кто был ей чем-то обязан, и на кого легко оказалось влиять, она превращала в вербовщиков и глашатаев. Метафизические откровения не выигрывают войны. Чтобы собрать работающую коалицию, нужно было посулить всем союзникам конкретную прибыль, нужно было льстить, уговаривать, раздавать обещания и служить посредником — взвешивать, измерять и перераспределять территории, торговые льготы и династические союзы.
“Брелина Марион” здесь ничем не могла помочь, и потому её отправили на покой.
Время нельзя повернуть вспять или замкнуть в кольцо, но оно может сделать виток по спирали. Риннала Карудил возвращалась в этот мир, возвращала себе всё то, что ей и так по праву принадлежало — уже не как принцесса, но как королева.
Она рождалась заново, зная, что всякое рождение сопряжено с болью, и принимала её, как кровную сестру, покровительницу и возлюбленную.
Ради своего королевства Риннала готова была на самые удивительные союзы.
В юности она и представить себе не могла, что когда-нибудь ей придётся не только отвоёвывать у сородичей Фёстхолд, но и планировать вместе с небарра высадку на Саммерсет. Никому тогда и в голову не приходило, что мир переменится так стремительно и страшно — а то, что казалось незыблемым, покроется трещинами и распадётся на части.
Впрочем, у орлов не рождаются голуби — а чего у родни Ринналы было не отнять, так это умения приспосабливаться, не прогибаясь и не ломаясь. Кризис Обливиона потряс Острова, обрушил Кристальную-как-закон и внёс в умы и сердца страх и сумятицу — поднял на поверхность всю альтмерскую гниль и альтмерскую низость. Из черноты, из косности, из душевной порочности — они всегда были здесь, но в мирное время таились под лаком и позолотой… — восстало чудовище, что пожирало лучших своих детей и не испытывало после ни капельки сожаления.