С тринадцати лет претендентов на звание рыцаря впервые вывели за ворота замка, в леса. Там они должны были демонстрировать всё, чему их обучили наставники. Охота, выживание, учебные бои с такими же отрядами претендентов. Все это было рассчитано, преимущественно, для защиты ближайших сёл от диких зверей и банд разбойников.
Никто не готовил их к произошедшему, к тому, что один рыцарский орден нападет на другой. Конечно, это было известно заранее, и война была объявлена, но мальчишки, воспитанные на сказках и обрядах, соответствовавших древним традициям, до последнего не верили в то, что война – она такая. В их понимании война была чем-то, похожим на рыцарский турнир, самый жестокий, когда дерутся до крови, увечат друг друга, даже убивают, но лишь по случайности. Целенаправленное истребление друг друга было для них дикостью, странной и страшной. Это лишь закрепило в сознании Антея то, что о братстве Волков говорили наставники.
Это были дикие, чудовищные порождения мрака.
Но хуже всего было то, что, ожидая поединков с чудовищами, от одного вида которых будет стыть кровь в жилах, они встретили совсем иного противника.
Под непроницаемо-черными доспехами, пусть и гораздо более мощными, позволявшими выдерживать огромные нагрузки, непроницаемыми ни для чего, скрывались такие же тела из плоти и крови.
Эти люди не были многоголовыми и многорукими чудовищами, дышащими огнем. Они кричали от боли, когда до их тел добиралось оружие рыцарей Ворона.
Когда Волки теряли шлемы, Антей видел чистые, благородные лица, с правильными чертами, словно у старинных статуй. Глаза их не горели красным адским пламенем, они точно так же были полны тревоги и скорби, как души защитников.
Нападавшие не пожирали тела павших. Да, они убивали быстро и беспощадно, но точно так же поступали и Вороны, и никто из них не вырывал сердца и не отрывал головы. Была и жестокость, куда же без нее. Люди по природе своей жестоки и нередко заигрываются с чужой жизнью, не ценя ее.
Для чего нужна была вся эта ложь? Почему два братства не могли сражаться с каким-то другим, настоящим противником? И кто мог быть их «настоящим противником»? На эти вопросы уже некому было ответить. Он чувствовал, что его втянули в какое-то отвратительное действо. Лживую игру, из которой никто не выйдет победителем, хотя сегодня и есть явный проигравший.
Сейчас, когда отряд нападавших покидал полуразрушенный замок, на котором теперь были вывешены волчьи знамена, едва ли не четверть их людей было ранено или убито, но, так или иначе, пострадало.
Когда опасность больше не грозила, воины сняли шлемы, вдыхая холодный сырой воздух, предпочитая его переработанному воздуху доспехов. Антей мог видеть, что он не ошибался. Будь они демонами – зачем им притворяться сейчас, когда враг уничтожен под корень, и в их руках осталось лишь два полуживых трофея?
Отряд состоял из мужчин, разного возраста, но среди них не было ни одного, кто мог сравниться возрастом, равно как и ростом, с Рагнаром.
На бронированные плечи вождя легла ритуальная накидка, сшитая из шкур волков таких размеров, о которых даже старики не рассказывали, а он сам никогда не слышал, да и не видел.
До самой земли висело пять черных мохнатых хвостов, а седую голову воина укрывала оставленная на средней шкуре часть, бывшая когда-то мордой волка. Остальные воины ничем не украшали себя, даже те, которые ехали рядом с ним и явно имели привилегии.
От молга, на которого Антея закинули как мешок, пахло сеном подстилки, застрявшим в густой длинной шерсти и самой шерстью. От запахов всплыли в памяти скудные воспоминания из сельского детства, почти полностью проведенного в большом деревянном доме, который зимой был жарко натоплен. В нем жило несколько семей. Рядом стояли точно такие же общие дома. Все строения огораживал высокий забор из толстых бревен.
Сейчас он понимал, как тесно они тогда жили, и какое всё было маленькое и тщедушное.
Каменные стены замка, ограждавшие территорию, где поместились бы десятки таких сёл, сейчас полуразрушенные, показались семилетнему мальчишке вообще неодолимыми и чем-то таким, что уже простояло вечность и простоит еще столько же. Шагнув за порог, он сразу забыл то, что осталось снаружи. Изредка он еще вспоминал о матери, когда выдавались свободные минутки, но потом и ее образ стерся. Отца он не знал вовсе, как и его брат Сигурд. Там, в детстве он любил спать на мешках набитых сеном, припасенным для рабочих молгов. В замке этих животных не держали – всю работу делали те, кто еще не заслужил звания рыцаря, а потому сена не заготавливали вовсе.
Знакомый запах, дополнявшийся теплом животного и его мягким мерным шагом, перешедшим вскоре в такую же мягкую рысь, холодный воздух леса и запредельная усталость заставили Антея погрузиться в дремоту, граничащую с бессознательным погружением куда-то во тьму, полную неясных образов, звуков, существ.
Неожиданно для него самого, очень ясно, прогоняя черноту, перед его внутренним взором возник образ матери. Он помнил этот момент из детства. Это была его пятая зима, и он сильно заболел, провалившись под лед, когда пытался поймать хоть какое-то животное, обитающее в реке, чтобы утолить вечный голод, от которого страдали дети деревни, не имея возможности охотиться и зарабатывать на жизнь. Выбрался и пришел домой он сам, но на следующий день он не смог встать, а к середине дня его начали мучить жар и лихорадка. У его матери не было денег, чтобы найти лекаря и привести его к сыну. Он молча лежал, укутанный рваным тряпьем, мужественно подавляя стоны, чтобы не тревожить ее. Незаметно он заснул. Проснулся от того, что мать трясла его за плечо. Он открыл глаза и увидел, что она протягивает ему большую чашку молока, от которого шел пар. Знакомый запах лакомства, подогретого с лечебными травами, разбудили ребенка окончательно. Молоко было горячим и очень густым, пахло лесом и почему-то – ягодами. Молоко молгов всегда пахнет ими, он знал это, потому что люди, с которыми они жили в одном доме, держали такое животное для своих детей. Иногда угощали и его. Правда, было это очень редко. Чтобы держать молга зимой даже большие семьи должны были очень много работать. Молги, дающие молоко, требовали еще больше пищи, чем обычные. У его матери денег едва хватало, чтобы они вдвоем просто не умерли с голоду.
Глядя, как сын глотает горячее лакомство, его мать сидела рядом, стыдливо придерживая разорванные полы платья, и плакала.
На следующий день пришел лекарь. Мать заплатила ему за лечение сына серебром, которого Антей прежде никогда в жизни не видел. Блеснувшие кругляшки притягивали взгляд, но он ничего не спросил. А это молоко он пил теперь каждый день до весны.
Весной их соседа, державшего молга, убило деревом, когда он и другие мужчины из села пошли валить лес для постройки нового общего дома. Его семье стало не на что содержать животное, и они продали его.
Когда он вырос, он смог понять, на что решилась его мать ради него, но, тогда, он молча винил ее в том, что она больше не хочет тратить деньги на него.
Осознав свою ошибку, он хотел вернуться в селение после посвящения в рыцари, чтобы извиниться и как-то помочь матери, но не успел.
Сигурд сообщил ему, что их мать умерла чуть позже того, как ему исполнилось пять лет от какой-то заразы, принесенной бежавшими из другого села людьми. Он, и еще несколько детей постарше, выжили, остальные жильцы погибли от лихорадки. Их дом сожгли, чтобы никто больше не заразился, а детей, спустя какое-то время, разобрали жители других домов, где пристроили к самой грязной и тяжелой работе. Сигурду, в силу возраста, не нашлось ни работы, ни угла. Никто не захотел кормить лишний рот зимой, но один из соседей, все же сжалился над ним и отвел мальчика к дверям замка Воронов. По случаю ночи, воины, охранявшие ворота, отказались их открывать, надеясь, что нищий ребенок уберётся восвояси, и ему пришлось ждать до утра, пока откроются ворота и за ним выйдет наставник. Или не выйдет никто. Начиналась зима, и взрослые вполне могли попросту не успеть спасти его. Ночью разыгралась метель, и едва прикрытое лохмотьями тело почти скрылось под снегом.
Стражи пытались прогнать его. Никому не хотелось выходить утром, чтобы убрать замерзший труп. Но мальчик не погиб и не ушел. Он простоял до самого утра у ворот замка и вошел внутрь сам. Правда, при этом, на его плече, где кожа почернела в прорехах, лежала рука Мастера Меча, одного из наставников рыцарей.
Сигурд, замерзший до помрачнения рассудка, всю дорогу звал его отцом, хотя оба брата своих отцов не знали. Реакция замерзшего ребенка была понятной и естественной в этих обстоятельствах. Многие из учеников хотели бы иметь такого отца.
Крепкий статный воин, несмотря на полученную в каком-то бою травму, заставлявшую его хромать, шел размашисто и твердо. Волевое лицо, на котором почти не было морщин, но сохранившее несколько мелких шрамов было всегда гладко выбрито, и даже когда он улыбался, было ощущение, что он бросает вызов всему миру. Взгляд чуть раскосых, и из-за этого слегка хищных глаз, был задумчивым, но не настолько, чтобы под ним не трепетали даже те, кто уже стал полноправным рыцарем. Он был не так уж молод. Боевого опыта ему было не занимать, но, как учителю – ему не всегда хватало терпения, из-за чего его ученики частенько получали множество наказаний за малейшие оплошности, но его любили, в немалой степени за обилие всевозможных историй из его прошлой жизни, которые он, не скупясь, рассказывал вечерами у костра.
Он единственный пожелал выйти из теплых помещений цитадели к нищему замерзшему мальчишке, за что Антей между делом его поблагодарил, но тот лишь отмахнулся, пряча свою доброту за маской безразличия.
- Я просто вышел развеяться после завтрака.
Он сказал это, не учтя того, что Антей прекрасно знал, что завтрак начинается гораздо позже рассвета, после общей медитации, на которой в тот день Мастер Меча отсутствовал, но настаивать не стал.
Антею жаль было этого человека, как и многих других погибших в тот день наставников, несмотря на их ложь, зачем-то возведенную в ранг истины.
На этой мысли темнота и тепло, наконец, снова окутали его сознание.
========== Глава 3. Лазарет. ==========
Он проснулся, ощущая блаженное тепло и неведомую раньше мягкость постели. Как ни старался – он не мог открыть глаза. Что-то на лице мешало ему, и он дернулся, чтобы поднять руки и содрать это. Однако, оказалось, что он крепко привязан к своему ложу. Запястья, лодыжки, шею и тело охватывали прочные мягкие ремни, и как ни старался – порвать их он не мог. Он какое-то время дергался в этих путах. Каждое движение вызывало слабые металлические звуки – кожаные путы крепились к основанию его лежбища цепями.
- Тише, ты повредишь швы.
Голос, прозвучавший откуда-то сверху, был мягким. Он определенно принадлежал немолодому мужчине. Вместе с голосом пришел и окреп запах лекарств, который, казалось, всегда и везде был одинаковым, там, где люди хоть каким-то образом занимались врачеванием тел.
- Ты в лазарете. Все в порядке.
Он попытался задать единственный мучивший его вопрос, но не смог, всё из-за той же повязки. У него получилось лишь невнятное мычание, но врач его понял.
- Твой брат здесь. С ним тоже все хорошо.
Только после этих слов Антей хоть немного, но успокоился.
- Ты сильно обгорел. Доспехи и одежду пришлось буквально сдирать с тебя. Больше пятидесяти процентов кожи пришлось заменить на искусственную, в том числе и на лице, но мы справились.
В речи врача возникло ощутимое самодовольство.
- Через несколько дней снимем повязки, и ты сможешь говорить и увидеться с братом. А пока – отдыхай. И не дергайся. Не хотелось бы, чтобы так хорошо сделанная работа, оказалась испорченной.
А потом врач исчез. Едва слышно зашуршав одеждой, он отошел от Антея и исчез.
Он остался в неизвестности, один. Невыносимо зудела приживающаяся кожа. Слезились восстанавливающиеся глаза, но хуже всего была неизвестность. Врач более не появлялся, а те, кто подходил к нему, не желали с ним разговаривать.
Он не знал, сколько прошло времени. День, неделя, месяц? Он лежал в одной и той же позе, тело деревенело. Он уже начал бояться, что больше никогда не сможет даже ходить, но его так и не отвязывали.
Вечность спустя его разбудили. Его потрясли за плечо.
- Сейчас тебя отстегнут. Постарайся сесть, не делая резких движений.
Антей повиновался. Слыша голос врача, он выполнил требуемое, не без поддержки чьих-то рук.
Он почувствовал, как начали ослабевать и раскручиваться витки материи его повязки. Слой за слоем ее снимали с его головы. Он почувствовал прохладу. Потом с его глаз убрали круглые тонкие куски материи и он, наконец, очень осторожно смог открыть глаза.
Свет в палате был приглушенным, но после всего этого времени слепоты, он показался ярче солнечного и заставил зажмуриться.
Дальше пришла очередь снимать повязки на теле. Он снова открыл глаза, глядя, как бинты сползают, обнажая кожу.
Он ожидал увидеть уродливые шрамы и лоскуты низкосортной синтетики, разные по цвету и фактуре. Именно так было в их замке, когда у кого-то оказывались серьезные ранения. Собственно, это бывало редко, только в том случае, если воин умудрялся пожелать, чтобы поврежденную кожу на его теле заменили, или этого требовал приказ. Чаще всего куски такой кожи попросту срезались со свежих трупов – своих и врагов, потому что синтетическая кожа была настолько плоха, что использовалась лишь как временная мера, практически никогда не приживаясь.
Он видел смерти среди Воронов, которые происходили из-за пересаженных лоскутов чужой плоти. Ненадлежащий уход или естественное отторжение влекло настолько болезненные ощущения, что воины, не раздумывая бросающиеся в самые жестокие схватки, чтобы не испытывать этих мучений, срывали эту кожу, оставляя зияющие раны, через которые в организм проникали болезни и паразиты, и тогда оставался только один выход. Если они были в состоянии – они убивали себя сами. Если нет – это делали их боевые друзья, скрепя сердце, но понимая, что их малодушие не уменьшит страданий, которые испытывают те, кто стоял в боях рядом с ними.
Были, конечно, и удачные исходы, все зависело от сил организма и везения солдата.
Антей очень удивился, когда увидел, что единственное отличие пересаженных кусков заключалось в их гладкости. На них не было тех многочисленных шрамов, которые он заработал за два десятка лет своей жизни. Не было и ожидаемых грубых швов. Они были едва ли толще волоса, отличаясь от самой кожи только цветом, да и то – не сильно. Видя его растерянность, врач снова самодовольно улыбнулся.
Вопреки образу, нарисованному в сознании тогда еще незрячего Антея голосом врача, он представлял его совсем по-другому. Для начала – он был не стар, но все тело было каким-то дряхлым, казалось, что он готов развалиться. Неприятная потрепанная внешность дополнялась многочисленными изъянами, вроде немного разного размера глаз, неровного, полулысого черепа и рук, покрытых красноватыми пятнами воспалений. Он явно сам страдал от какого-то неизлечимого заболевания, исковеркавшего его тело.
Не смотря на все это, перед ним был человек, спасший его и брата, и он был благодарен.
- Спасибо.
Слово далось с трудом, ему снова хотелось задать тот вопрос, что волновал его всегда, но пришлось вначале выразить благодарность.
- А мой брат?
Врач сделал пару шагов и рывком отдернул занавеску.
На соседней кровати лежал Сигурд. Лицо его было бледным, но грудь, перевязанная кипельно-белыми бинтами, вздымалась ровно. Вокруг него перемигивались индикаторами приборы.
- Хозяин сказал, что ты был с ним и перевязал его. Это так?
Врач выжидающе смотрел на Антея.
- Да.
- Скажи, а ты случайно не учился у лекаря?
- Нет. Хотя нас учили оказывать помощь при ранениях.
- Жаль. Но ты спас ему жизнь. На удивление, для такого как ты – все сделал не просто правильно, но даже отлично. Он очнется через какое-то время.
- Для такого как я?