Мой наследник - SeverinVioletta


Я не знал, что на кладбище может так ярко светить солнце. Мне никогда не приходило в голову, что трава будет такой изумрудно-зеленой, а облака — пушистыми и белоснежными. Не может быть мир таким прекрасным , когда ее больше нет! Моя мама не могла уйти, не могла умереть! Как это возможно?! Как возможно, что не будет больше ее смеха, звонкого голоса, рыжих мягких волос, легких шагов в коридоре, нежных рук, будящих меня по утрам? Не будет тихих вечеров, когда она, склонившись над вязанием, слушала рассказ отчима или мои восторги после победы в квиддич. Она не будет петь колыбельную, склонившись над кроваткой сестры, ту самую маггловскую колыбельную, которую пела и мне, когда я был совсем маленьким. И от которой и сейчас у меня слипались глаза. Почему все эти люди, огромной толпой собравшиеся на кладбище, живы, а ее больше нет?

Мне кажется — надо немного потерпеть, подождать, пока утихнет эта тоскливая музыка, закончатся речи и все вернутся домой, а там все будет по-прежнему: мама выйдет из кухни и спросит, где мы так долго пропадали, ведь она волнуется.

Я зажмуриваю глаза и изо всех сил прошу, даже не знаю, кого, только бы так и было! Но все равно знаю, что ее не вернешь, что в этом белом, похожем на дорогую шкатулку гробу лежит то, что от нее осталось.

Еще вчера она вышла из дома, весело помахала нам рукой и аппарировала в Лондон. А потом вечером пришла тетя Молли и сказала, что ее больше нет. Разве волшебница может просто погибнуть под колесами маггловской машины? Разве такое возможно? Я сначала не понял, что тетя Молли имеет в виду, почему так судорожно прижимает меня к себе. Как это больше нет мамы?! Ведь на столе стоит кекс, который она испекла утром, у зеркала лежит расческа с ярким рыжим волосом между зубцами, а в ванной пахнет ее шампунем.

И только на кладбище я наконец понимаю, что ее не вернуть.

“Я совсем один”, — проносится у меня в голове, и в ту же секунду, как бы в ответ на мои мысли, на мое плечо ложится тяжелая рука. Я, как будто очнувшись ото сна, поднимаю голову и встречаюсь взглядом с черными глазами отчима. Он смотрит на меня долгим, совершенно непроницаемым взглядом, и я вдруг различаю невыносимую боль, затаенную в глубине его глаз. Ту же боль, что терзает и меня. Я невольно делаю полшага назад и поплотнее прижимаюсь к нему спиной; от него исходит тепло, он чуть сжимает мое плечо, и я наконец чувствую, как боль вытекает из моих глаз вместе со слезами. Я чувствую, как к моему локтю прижимается голова сестры. О Мерлин, она же такая маленькая. Ей только шесть лет! Я обнимаю ее и чувствую, как она дрожит.

— Гарри, — шепчет она чуть слышно. — Гарри, как мы будем без мамы?

Я не знаю, что ей ответить, только сильнее обнимаю ее, а сам невольно плотнее прижимаюсь к стоящему позади меня отчиму. Мне кажется, если я оторвусь, меня унесет ветер — туда, где будут только холод и боль.

Оказывается, у этого ветра есть имя, и его зовут Джеймс Поттер; он мой отец. Как только печальная церемония подходит к концу и люди начинают потихоньку расходиться, он решительно подходит к нам и, не говоря ни слова, хватает меня за руку и практически тащит за собой. Его алая мантия аврора развевается по ветру. Вообще на кладбище много авроров в парадной форме, ведь мама работала там до рождения Эйлин, но мне все равно больно смотреть на это неуместное великолепие, быть может, поэтому я оборачиваюсь и смотрю на высокую черную фигуру с маленькой рыжеволосой девочкой на руках. В ту же минуту они исчезают: отчим аппарирует домой. Без меня. Я чувствую холод и сильнее сжимаю руку отца.

— Пойдем, малыш, тебе надо развлечься, ты теперь всегда будешь со мной, вот увидишь, как нам будет весело.

Отец говорит всю эту чушь каким-то неестественным голосом. О каком веселье идет речь? Я удивленно поднимаю на него глаза и всматриваюсь в лицо. О Мерлин, он пытается улыбаться и подмигивает мне. Наверное, он хочет меня успокоить, но к моему горлу поднимается волна тошноты. Когда он склоняется ко мне совсем близко, чтобы прошептать очередную шутку, я явственно ощущаю исходящий от него запах виски. Все понятно, он опять навеселе. Раньше это меня никогда не смущало. Он всегда был такой — после двух-трех бокалов, но сегодня мне тошно от его напускного веселья. Отец, как всегда, ничего не понимает и продолжает что-то нести про квиддич, новую метлу и отличную жизнь. Походя отвешивает какую-то ядовитую остроту в адрес отчима и уверяет, что больше ему до меня не добраться, так что: да здравствует свобода!

— А Эйлин я тоже не увижу? — только успеваю спросить я.

Мой вопрос ставит отца в тупик. Он невольно останавливается и поправляет очки.

— Ну, если захочешь… Но зачем тебе эта малявка? Ты же взрослый парень! Тебе почти пятнадцать!

— Мне почти тринадцать.

— Да? Ну все равно. Пойми, тебе не о чем будет с ней говорить, и потом — она дочь Снейпа! Ну что у тебя с ней общего?

— Она моя сестра! У нас общая мама. Была…

От мысли, что мамы больше нет и дома у меня, похоже, тоже нет, а сестру я не увижу еще очень долго, слезы невольно подступают к моим глазам. Я не хочу, чтобы он их видел. “Ведь он никогда не видел меня плачущим, — проносится у меня в голове, — он никогда не вытирал мой сопливый нос, это сомнительное удовольствие доставалось суровому отчиму”.

К отцу я приходил по праздникам в, так сказать, подарочной упаковке. Он всегда был веселым и бесшабашным, часто подвыпившим, но никогда не пьяным. В компании с ним и крестным я проводил очень веселые уик-энды. Отца я воспринимал своим ровесником, бесшабашным приятелем, с которым можно было устраивать сомнительные авантюры. Но праздники быстро заканчивались, и меня вновь сдавали на воспитание Снейпу. Когда я был поменьше, я даже мечтал жить с отцом и Сириусом: без правил и нотаций, без уроков и уборки комнаты, вечные каникулы, вот это была бы жизнь! Я даже пару раз сказал об этом отчиму после очередного наказания. Но тогда мои слова, казалось, не произвели на него никакого впечатления.

Похоже, сегодня мои мечты сбываются, вот только никакой радости я не испытываю. Мне уже не семь лет, и я понимаю, что жизнь — не сплошной праздник, и так получилось, что строгий, даже суровый отчим, которому не раз приходилось укладывать меня на колени и шлепать за шалости, для меня все равно гораздо ближе, чем веселый, бесшабашный отец. Джеймсу Поттеру навсегда останется шестнадцать лет, как говорила когда-то мама. Он никогда не повзрослеет.

Они развелись, когда мне было два года. Наверное, мама поняла, что не справится с двумя детьми, один из которых ее муж. Я не помню, как мы жили вместе. Когда мне исполнилось три, мама вышла замуж за Снейпа, так что мои первые четкие воспоминания сформировались уже с его присутствием в нашей жизни. Они все ровесники: и мама, и отец, и отчим, но самым старшим из них мне всегда казался Снейп. Лишь много позже я с удивлением узнал, что отец старше его на три месяца.

Пока я предаюсь невеселым раздумьям, мы успеваем выйти за ограду кладбища, где нас догоняет Сириус, тоже облаченный в форму аврора.

— Привет, Гарри! — таким же неестественно бодрым голосом, как и отец, произносит он. — Не грусти, малыш. Не расстраивайся. Очень жаль Лили, но жизнь продолжается. Держись, — он взъерошивает мои волосы.

— Джеймс, — обращается он к отцу. — Ты домой аппарируешь или к Снейпу?

— На фига мне к Снейпу? — озадаченно спрашивает тот.

— Ну как же, вещи Гарри надо собрать, учебники там, мало ли. Лучше побыстрее с этим покончить, а потом домой.

— Ты прав, Бродяга, мне как-то в голову не пришло. Ну что, сынок, переживешь еще одну встречу с отчимом? Быстренько соберешь вещи, и на свободу. Идет?

— Да, папа, — я стараюсь не выдать волнения. О Мерлин, я хоть ненадолго вернусь домой и смогу попрощаться с Эйлин, ну и с отчимом тоже. При мысли о Снейпе у меня сжимается сердце, я вспоминаю боль в его глазах и понимаю, что мой отец с крестным — последние люди на Земле, которых он сейчас хотел бы видеть. Но желание оказаться дома пересиливает мои сомнения. В конце концов, отец же в своем уме, не станет же он затевать ссору с человеком, только что похоронившим любимую жену.

Отец крепко прижимает меня к себе, и я чувствую, как что-то обрывается у меня внутри. Через мгновение мы оказываемся возле крыльца нашего дома. Я, едва одолев тошноту после аппарации, отрываюсь от отца и взбегаю на крыльцо. Меня на миг посещает безумная надежда: а вдруг сейчас действительно из кухни выйдет мама? Но чудес не бывает, даже в волшебном мире.

Я влетаю в гостиную и застываю на пороге. В глубоком кресле у окна сидит отчим, на его руках спит Эйлин, ее личико не просохло от слез, глаза Снейпа тоже подозрительно блестят, впрочем, в этом я не уверен, я ведь никогда не видел его слез. Он как-то странно смотрит, и мне кажется, что он рад меня видеть, но я не успеваю понять, так ли это: из-за моей спины выходят отец и Сириус.

— Мы за вещами Гарри, Снейп, — отрывисто бросает отец, не позаботившись приглушить голос. — Гарри, иди собирайся!

Я делаю шаг к двери и вдруг понимаю, что не хочу жить с отцом, не хочу покидать этот дом. Совсем не хочу! Это же мой дом! И если я сейчас соберу вещи, я потеряю последнюю возможность жить так, как я привык, так, как должен. Да, без мамы все будет не так, будет больно и тяжело, но я смогу хотя бы оплакать ее вместе с теми, кому она была так же дорога, как и мне. И потом, я нужен Эйлин, она же такая маленькая, а Снейп все время занят. Он председатель Гильдии зельеваров и постоянно пропадает в лаборатории, занимаясь разработкой новых зелий. Он не сможет быть все время рядом с Эйлин. Я не могу ее бросить.

Эта мысль придает мне мужества, я решительно возвращаюсь от двери и подхожу вплотную к креслу отчима.

— Сэр, я могу с вами поговорить наедине? Пожалуйста! — он смотрит на меня своим непроницаемым взглядом, затем слегка кивает.

— Жди меня в кабинете, я только уложу Эйлин, — он поднимается и уносит ее в спальню.

— Зачем тебе с ним говорить, Гарри? — голос отца звучит неожиданно; я как-то не подумал, что он стоит в двух шагах от меня. — Что ты хочешь ему такое сказать, сынок? Он тебе теперь никто, не трать зря время, иди собирайся! Может, тебе помочь?

— Нет, папа. Я справлюсь. Ждите меня здесь или во дворе. Я скоро, — я стремительно поворачиваюсь и бегу из гостиной. К счастью, отец не очень хорошо знает дом, и я могу беспрепятственно отправиться прямиком в кабинет отчима.

Закрыв за собой дверь, я наконец перевожу дыхание. Джеймс Поттер не сможет сюда войти, охранные чары отчима ему не по зубам, это уж точно. Сюда могут войти лишь те, кого он хочет видеть, а отца нет в этом списке. По правде говоря, я не очень люблю эту комнату.

Именно здесь, подальше от маминых ушей, отчим проводил со мной воспитательную работу. Хотя, если честно, без дела он меня никогда не наказывал и не придирался по пустякам. Это было всегда справедливо. И шлепал он меня только за очень серьезные проступки, в основном же ограничивался словесным внушением или ставил меня в угол, от чего мне тоже было очень стыдно.

Я останавливаюсь посреди кабинета и мучительно соображаю, что мне сказать отчиму? Как уговорить его оставить меня дома? Нужен ли я ему? Эта мысль внезапно поражает меня. Может быть он только рад избавиться от обузы? Нет, не может быть! Мои сомнения прерывает скрип открывающейся двери. Отчим входит, пересекает кабинет и останавливается напротив меня, прислонившись к письменному столу.

— Я слушаю тебя, Гарри, — спокойно произносит он. — Что ты хотел мне сказать?

Я медленно выдыхаю и практически шепчу, не отрывая глаз от пола:

— Сэр, я хотел спросить, можно я, можно мне… — о Мерлин, как же это страшно произнести! — Можно мне остаться жить с вами?

Я наконец произношу это, но никак не решаюсь поднять на него глаза. А он молчит, и тут меня просто прорывает, терять-то уже все равно нечего.

— Сэр, пожалуйста, я не буду вам мешать, я буду во всем слушаться, правда! Я хочу остаться дома, с вами и Эйлин! Я постараюсь хорошо себя вести и учиться буду хорошо.

Усилием воли я стараюсь прогнать подступающие к глазам слезы.

— Пап, ну пожалуйста!

Я решаюсь, наконец, поднять на него глаза и вижу, как слезы катятся по его щекам; от этого невероятного зрелища я совершенно теряю голову, делаю шаг к нему навстречу и беспомощно оседаю у его ног, прижимаюсь лицом к коленям и плачу навзрыд, намертво вцепившись в его мантию. В ту же минуту горячие руки обнимают меня; отчим садится возле меня на пол и судорожно прижимает меня к груди.

От его крепких объятий у меня перехватывает дыхание, я стараюсь как можно глубже зарыться лицом в его мантию и чувствую, как он целует мою взлохмаченную голову.

— Гарри, малыш. Мальчик мой родной, — шепчет он в мою макушку. — Сыночек мой.

Я продолжаю рыдать, но слезы несут с собой облегчение. Он не пытается их остановить, позволяет выплакать мою боль, мой страх. И мне не стыдно, что я, такой взрослый, реву как младенец, вытирая сопли о мантию отчима. Ему можно видеть меня таким: пожалуй, после ухода мамы только ему и можно.

Вскоре я успокаиваюсь и могу оторваться от его основательно промокшей мантии, он серьезно смотрит на меня, и я наконец могу спросить.

— Пап, зачем ты ему позволил увести меня?!

— Малыш,— он как-то виновато смотрит мне в глаза,— прости, но мне казалось, что ты сам этого хотел. Как я мог заставить тебя остаться со мной? Ведь ты говорил, что хочешь жить с отцом.

— Но ведь я тогда был совсем маленьким! Просто дулся на тебя и захотел сказать какую-нибудь гадость, — я всматриваюсь в его лицо и наконец решаюсь: — Я люблю тебя, папочка, очень люблю. Я никогда не хотел жить где-нибудь без тебя и без мамы. Я не хочу потерять еще и тебя! Пожалуйста, позволь мне остаться с тобой! Я правда постараюсь хорошо себя вести.

Мои глаза вновь наполняются слезами, и Снейп касается указательным пальцем моих губ, заставляя замолчать.

— Запомни, малыш, я никому тебя не отдам, если ты сам не захочешь уйти. И буду любить тебя всегда, как бы ты себя не вел. Ты и Эйлин — самое дорогое, что у меня есть, единственный смысл моей жизни. И, разумеется, ты будешь жить дома, со мной и с Эйлин, и это не обсуждается.

— Но я не знаю, как об этом сказать папе Джеймсу! Он, наверное, обидится на меня и не разрешит остаться с тобой.

На эти слова отчим как-то криво усмехается, встает с пола и легко поднимает меня на руки, а я совсем не сопротивляюсь, хотя давно вышел из того возраста, когда он носил меня на руках. И даже когда он садится в кресло и усаживает меня себе на колени, у меня нет никаких возражений, я слишком устал, слишком подавлен, так что благодарно утыкаюсь в его плечо и вздыхаю.

— Джеймс Поттер не может тебе запретить жить со мной. Я твой опекун, Гарри, и я собираюсь им оставаться до твоего совершеннолетия. Он может подать в суд, но я сомневаюсь, что он пойдет на это. В любом случае, у тебя будет право на выбор. А до этого времени решать буду я. Так что успокойся, малыш, тебе не надо никому ничего объяснять, ты пойдешь в свою комнату, а я растолкую твоим родственникам, что не намерен тебя отпускать.

— Нет, я должен все сам объяснить! Он же подумает, что ты удерживаешь меня силой! Он не поверит, что я сам решил жить дома. — Тут меня посещает еще одна мысль, от которой я краснею от стыда. — Пап, прости, но Джеймс уверен, что я боюсь и ненавижу тебя. Только не подумай, я не жаловался, ну, в последнее время точно нет, просто старался не говорить о тебе. И еще, он не знает, что я называю тебя отцом.

Я смущенно смотрю в лицо отчима и не вижу ни удивления, ни гнева.

— Прости, я не должен был позволять ему так думать…

— Ты ни в чем не виноват, сынок, поверь мне. Джеймс Поттер все равно бы тебя не послушал. Хотя… Он что, правда считает, что ты называешь меня “сэр” или “лорд Снейп” с трехлетнего возраста? Чудак. Если твоему отцу легче жить, думая, что тебя воспитывает монстр, то на здоровье, меня это не задевает. Гораздо важнее твое мнение. А как ты ко мне обращаешься в нашем доме, касается только нас.

— Ты знаешь, мама почти так же мне все объяснила, когда я был совсем маленьким. Ведь сознательно я стал называть тебя папой раньше, чем его, вначале я его почти не знал. А потом он появился, такой веселый и шумный, с ним можно было играть, он никогда не ругал меня. Он мне понравился, и мама мне объяснила, что он тоже папа, только для праздника, а то, что у меня есть другой, то есть ты, ему лучше не говорить, ведь он может обидеться.

Дальше