Ему повезло как выжить, так и оклематься, и все кругом твердили, что всё благодаря оптимизму и жизнелюбию. Склеивать ласты Марселю и впрямь не хотелось, но он не считал, что сделал что-то особенное, пока лечился. Рыдала у койки мать, но она всегда рыдает. Переживали друзья, но на то они и друзья. Что ж, пожалуй, пострадавший и впрямь держался лучше всех, а самые страшные моменты забылись, как их и не было — жизнь снова была прекрасна и замечательна, а главное, вернулась в прежнее русло.
Поначалу и врачей, и его самого беспокоили некоторые провалы в памяти, но со временем они заполнились, и самый большой вклад вносила как раз Марианна. Давняя дружба — нечто вездесущее, да и забылось всего ничего — полгода, максимум — десять месяцев. Некоторые эпизоды выпали из школьных лет, но эту гадость Марсель вспоминать не собирался. Восстановить память о том, что он делал в настоящее время, было куда важнее, и с этим ему любезно помогли.
Полгода спустя, если не меньше, он уже снова ездил по делам, подписывая контракты, договариваясь о сотрудничестве и пару раз давая интервью от имени отца. Батюшка, кстати, был доволен и не заикался о том, что наследнику надо беречь голову и валяться дома — наследник тоже так не считал, тем более что с головой у него всё было в полном порядке.
Ну, а о том, что Марсель большую часть времени в Праге посвятит не переговорам, а развлечениям, отец и так прекрасно знал, так что обманутым не остался никто.
*
Ужин был великолепным, как и всё в доме Констанса. Хозяин, он же покровитель и официальный супруг Марианны (в каком-то смысле — спонсор, но не только её одной), при первой же встрече, произошедшей достаточно давно, показался Марселю воплощением гостеприимства, таким же он оставался и по сей день. Дрессированные птички пели в клетках по углам, и вместе с ними щебетал Констанс, пересказывая гостю последние новости.
— Но в ближайшее время никто посторонний к нам заходить не будет, — строго сказал Констанс. Вообще-то строгий тон — не его конёк, не сильно сочетается с безобидной внешностью, но куда деваться, даже невысокому и кругленькому Констансу приходится проявлять жёсткость. — Да, дорогая?
— Конечно, дорогой, я пока ни с кем не договаривалась, — заверила его Марианна, аккуратно разрезая ножом идеально прожаренный кусочек говядины. — Только два раза сама зайду в гости, и на этом всё.
— Вот и правильно. Когда в доме друзья, время должно уделяться друзьям, — назидательно произнёс Констанс, возвращаясь к беззаботной трапезе. — Марсель, друг мой, я давно хотел показать вам пару интересных мест по ту сторону реки. Так вышло, что не добрались туда в прошлый раз, если вы помните…
— Не помню, но охотно верю, — не соврал Марсель. — Вы не стесняйтесь, напоминайте. Как заметил мой старый друг по институту, можно заново шутить старые шутки… Впрочем, не так уж много я забыл, чтобы он за этот период превратился в мирового комика.
— Ваш оптимизм всегда поражал меня в самое сердце, поражает и теперь. Знаете ли, многие ломаются и от меньших травм, а вы угодили в страшную аварию, едва не потеряли память…
— Но ведь не потерял, — Марсель и впрямь всегда был дружелюбным и относительно (для своих) безобидным человеком, но некоторые вещи стали его раздражать, например — попытки родных и близких раздуть из мухи слона или стирать с него пыль, как с хрустальной вазы, по которой пошла трещина. К счастью, так делали немногие, нервная матушка да нервный Констанс. — Поверьте, я могу пересказать всё, чем занимался за это время, в чём мне немало помогла ваша супруга. Да и документы подтверждают, что я не только вас посетил, но и съездил в Рим…
— Вот именно, дорогой, — пропела Марианна и незаметно, под столом, положила Марселю руку на колено. Успокаивала? Да он даже голоса не повысил! Нет, всё-таки ещё один человек слишком уж переживает по пустякам. — Всё хорошо, и не будем возвращаться к прошлым печалям.
Продолжили беседовать о ерунде, а потом о делах более серьёзных — о блюдах на ужин, которые и впрямь радовали и глаз, и сердце, и желудок. Примерно как на рабочих совещаниях, Марсель поддерживал разговор, а сам думал о Риме. Жаль, конечно, что он не помнит саму поездку, но остались билеты, чеки, фотографии достопримечательностей… Всё это не заменит личных впечатлений, но, опять же, ничто не мешает путешествие повторить.
Дружелюбие дружелюбием, но Марселю никогда не нравилось, когда у него что-то отбирали — даже если этим чем-то были незначительные кусочки памяти, а воришкой — судьба и стечение обстоятельств. А смысл обижаться на судьбу? Видимо, мировому равновесию было угодно, чтобы так произошло…
— Идеально сбалансированный вкусовой букет, — проговорил Констанс, и эта фраза была похожа на камешек, брошенный в тихую-тихую воду. Бульк…
— Идеальный баланс, — повторил Марсель, пробуя вино. — И впрямь потрясающе. Друзья, я не люблю недоговорок… Мы уже об этом говорили за этим столом?
— О вине? Разумеется, много раз…
— Нет, о балансе. О равновесии, — пояснил Марсель, глядя на Констанса. Тот помолчал, пожевал губами, затем медленно кивнул.
— Да, дорогой мой, так оно и было. Мы беседовали о философии прямо здесь, о, если я не ошибаюсь, в тот же час. Принести вам экземпляр каких-нибудь сочинений?
— Нет-нет, просто вспоминаю. Не утруждайте себя.
Вот так всё легко и просто: забыл — спроси, вспомнил — уточни, и никаких тебе драматических ночных кошмаров, полузнакомых силуэтов в толпе и прочих тоскливых шаблонов, которые Марсель самую малость ненавидел после того, как наслушался о них от матери. Жалко, конечно, матушку, но она драматизировала всегда по поводу и без, а он — в порядке, и никакая дрянь не нарушит это равновесие памяти и забытья.
========== Часть 2 ==========
На бывшего однокурсника наткнулся случайно — проходя между институтом и синагогой, когда он выбегал из пятизвёздочного отеля на набережной Влтавы. Пока они шли навстречу, приветливо улыбаясь, Марсель механически подсчитал, на сколько лет затянулось невольное расставание — не то чтоб намного, но Мевен определённо не знал об аварии, следовательно, какие-то вещи можно говорить, а каких-то — не стоит. Что ж, любое суждение нуждается в проверке.
— Сколько, говоришь, не виделись? — как бы невзначай уточнил Марсель, выбираясь из крепких приятельских объятий.
— Да года три, если так подумать, — однокурсник подвоха не заподозрил и дал честный ответ, за что ему спасибо. — Хотя когда мы там пересеклись, пару месяцев назад? Это не считается.
— Настолько не считается, что я даже не помню, где это было, — подтолкнул его Марсель. Всего лишь невинная провокация, которая никому не испортит карму.
Изредка поглядывая на часы, Мевен без вопросов пересказал последнюю встречу; вполне обыденная ситуация, учитывая, что они оба — люди бизнеса и носятся по миру, не глядя на календари. Марсель сделал вид, что прекрасно помнит, как заехал в гости и выпил какой-то коктейль (припомнил мятный вкус и, тыкнув пальцем в небо, угадал), а также, разумеется, помнит о флэшке, которую оставил зачем-то приятелю. Вообще-то, жить с незначительными провалами в памяти оказалось куда проще, чем его запугивали тогда в больнице: главное — уметь добиваться нужной тебе информации, и вообще — добиваться, а уж с этим у него проблем не было никогда. Может, кто-то бы и осудил. Если б узнал.
— И ты не поверишь, она у меня с собой, — заметил Мевен, снова бросая взгляд на часы. — В номере… Знаешь, когда ещё увидимся, может, я отдам?
— Ты спешишь. Я же не дурак, срывать важную встречу, тем более — не свою, — у самого до назначенного часа ещё оставалось время, как раз чтобы прогуляться пешком, но однокурсник проявил настойчивость — естественно, из благих намерений, и через пять минут у Марселя на руках была ещё и флэшка. На ней, по словам приятеля, были «фотографии из отпуска» — так, во всяком случае, ему было сказано при вручении. Откровенно говоря, Марсель не стал бы называть поездку в Рим исключительно отпуском, ведь — как гласят документы и даже пресса — кое-что он там сделал, и у отца появился пусть и скромный, но всё-таки филиал в Трастевере.
Другой вопрос — зачем он отдал это Мевену. В двадцать первом веке хватало сетевых хранилищ и памяти на персональных компьютерах, чтоб не передавать из рук в руки флэшку, как раньше — фотоальбом. Пожалуй, это было единственное, что Марселя слегка удивило, но он виду не подал. Зачем человека беспокоить, тем более, у обоих важная встреча на носу.
Неизвестно, как всё прошло у старого друга, но у него — замечательно. При том, что батюшка разросся — то есть, простите, разрослось его влияние — уже не на одну страну, а пиарщики работали на совесть, долго расхваливать компанию не пришлось: собеседники и так всё прекрасно знали. В общем, дела складывались прекрасно: Марселю как официальному представителю сети буквально предложили сотрудничать самые известные пражские специалисты в этом деле, а ведь предполагалось, что это он должен был их убеждать. Решив не мелочиться, хитроумный наследник всё равно вывел разговор в нужное русло, польстив будущим соратникам, и это лишь ускорило дело, и из конференц-зала он вышел ещё до захода солнца, чтоб не сказать «счастливо вылетел». Удовлетворение от верно сделанной работы и почёсанного языка (ещё неизвестно, что важнее) несколько оттенило загадочно-философские размышления последних дней, и, пожалуй, чаша весов накренилась в сторону беззаботного счастья.
И было вполне ожидаемо, что этой чаше теперь приспичит поколебаться.
*
Рейд по лучшим ресторанам города они уже завершили, и в планах снова назревал домашний ужин. Убедившись, что он никому пока не нужен, Марсель с чувством выполненного долга позвонил отцу: отчёт затянулся на добрых сорок минут, зато удалось вытянуть из пространных, хоть и мудрых, батюшкиных речей некое подобие похвалы. Долг перевыполнился и стал требовать отдыха, в связи с чем удовлетворённый и удовлетворивший наследник вытащил ноутбук, переживший уже не одно путешествие, не одну деловую сделку и не одну любовницу. Как раз есть время, чтобы просмотреть фотографии, этим и займёмся.
Если что-то и разочаровывало Марселя в этой жизни, это явно были не отпускные фотки, но стало как-то грустно. Все эти кадры он уже видел и знал, потому что — естественно! — отсылал их Марианне. Музей Ватикана, Катакомбы Присциллы, Латеранская базилика с полюбившимися ему колоннами, местные станции метро, парки, сады, памятники… Типичный набор типичного туриста, ничего особенного, а главное — всё знакомое. Вот, кстати, снимок с Марианной, присоединившийся к путешествию на какое-то время: они стоят на фоне какого-то старинного музея (или не старинного, но располагавшегося во вполне себе «возрастном» здании), в лёгкой летней одежде, но всё равно элегантной и не вызывающей; помнится, это фото так понравилось Констансу, что он даже поставил его в рамочку. Вот он сам на фоне какой-то смешной статуи, уже и не вспомнить, в каком месте… Все те же фотографии, перенесённые потом на личный диск, и стоило их вообще забирать? А отдавать — стоило? Смысл?
Смысл потерялся. Ну и чёрт с ним. Марселя не тянуло в сотый раз пересматривать одно и то же, раньше он занимался этим, чтобы вспомнить, но в итоге сдался и удовлетворился пересказами Марианны и парочки коллег, помогавших заключать договор в Риме. Съездит заново и посмотрит всё заново, проблем-то… Взгляд зацепился за незнакомую картинку в нижнем углу экрана. В основном чтобы утешить страдающую мать, Марсель вызубрил наизусть порядок этих кадров и теперь мог с уверенностью сказать, что кое-что было лишим. Или наоборот? Слегка нахмурившись, он ткнул на картинку и какое-то время разглядывал её с выражением вежливого изумления на лице. Никто не видел непосредственно лица, ну и что ж ему, не выражать, что ли? Ещё раз… Никаких сомнений, на личном носителе этой фотки не было.
Точно так же, как и этих людей.
Всё бы было ничего, стой они на фоне, попади они случайно в кадр или окажись из чьей-нибудь чужой папки — того же Мевена, например. Но это определённо было не так. К тому же, среди совершенно незнакомой компании Марсель обнаружил себя, и он определённо был её частью.
Эти двое — его друзья? Рядом — их подруги? Почему он ни разу не видел кого-то из них, с тех пор как вернулся домой? Едва знакомые коллеги, приятели и соседи по самолёту так не фотографируются. Фактически обнявшись и… да что ж такое, куда все пропали? Что он опять потерял?
Такой поворот Марселя не устраивал совершенно. Одно дело — когда от тебя что-то утаивает нерадивый подчинённый, другое дело — собственная жизнь. Одно — секретики любовницы, на которой ты и так не женишься, другое — кажется, друзья… Из всех соображений, пришедших в его голову, самым безобидным было то, что они ничего не знают. А что, возможно! Что у мужчин, что у женщин лица южные, пусть у сестёр — Марсель не сомневался, что они одной крови — определённо кровь греческая, они вполне могли познакомиться в Риме и там же и остаться.
Было бы прекрасно, подумал Марсель, не повисни он на этой фотографии на плечах у давешнего попутчика из соседнего купе. Одно это уничтожало предположение о том, что его, Марселя, не узнали.
— Не знаю, в чём дело, но оно мне не нравится, — озвучил он ноутбуку, решительно ломясь в следующую папку в поисках очередных «старых новых» кадров. К сожалению, в этот момент постучал Констанс.
— Вы с кем-то беседуете? Прошу прощения, — хозяин дома вполне оправданно решил, что он болтает по видеосвязи, что ж…. почти. — Кушать подано, друг мой. Можете пригласить вашего собеседника, у нас всегда всем рады.
— О нет, я сам с собой, — Марсель покосился на экран. Как-то раз он уже приглашал собеседника, и тот предпочёл сделать вид, что они незнакомы. Как интересно. — Уже спускаюсь.
Констанс весело покатился вниз, разумеется, окликнув по ходу супругу. Недолго думая, Марсель перехватил Марианну на полпути и затащил к себе.
— А ты не слишком откровенен, друг мой? — усмехнулась Марианна, остановившись на пороге, но держа его за руку. — Констанс поймёт, конечно, но…
— Представь себе, я не за этим. У меня к тебе один вопрос, ничего серьёзного, — в один клик на экран вернулась весёлая фотография, от которой почему-то становилось тоскливо. — Ты же моя сокровищница памяти, подскажи, не знаешь ли кого…
Какое-то время она честно созерцала картинку, ощупывая взглядом лица и фоновый пейзаж, потом медленно покачала головой.
— Не знаешь? Жаль…
— Прости, мне не знакомы все твои друзья, — тихо сказала Марианна, поправляя и без того идеально зачёсанную прядь. — Может быть, они остались в Риме? Все похожи на местных.
— Я тоже так подумал. Извини за беспокойство, — говорить о странной встрече он пока не стал, тем более, раз Марианна никого не знает — смысла в этом ноль.
Насладиться ужином в полной мере не удалось: в неразбавленное любопытство против воли плеснули горечь, которая принимала облик то настороженности, то раздражения, то обиды. Теперь Марсель уже не сомневался в том, что этот человек его узнал; если задуматься и как следует вспомнить детали, это становилось очевидно. В отличие от того, почему на этом всё закончилось. Было интересно, очень интересно, но ещё и досадно, в голове роились беспочвенные догадки; а вдруг что-то такое случилось, отчего все начали его избегать? Не мог же Марсель натворить что-то настолько ужасное, чтоб его предпочли забыть? Все в один голос твердили, что он не изменился ни тогда, ни теперь, оставаясь общительной душой компании, да и самому как-то не верится в такой коварный образ — врождённое человеколюбие, обходящее стороной лишь откровенно противных типов, штука серьёзная, её просто так не вытравишь… Либо хорошо, либо никак. Ненавидеть Марселю не нравилось, это грустно, противно и занимает много времени. А могло ли произойти такое, чтоб возненавидели его?
— Вы сегодня задумчивы.
— Прошу меня извинить, — Марсель не сразу сообразил, что Констанс обращается к нему. Надо выбираться на поверхность, причём срочно. — Задумался слегка… Я прослушал что-то важное?
— И да, и нет. Я рассказывал Марианне, как приготовлено это мясо, — изысканный кулинар дремал в Констансе, но иногда он просыпался и начинал являть себя во всей красе.