Поэтому, вооружившись таблеткой обезболивающего, плащом и зонтом, он вышел в дождь, оказавшийся, кстати, не таким уж страшным. Направился по улице, битком набитой красивыми и бросающимися в глаза зданиями посольств, сделал огромный крюк, следуя знакомому ресторанному маршруту — всё, чтобы не ходить вдоль реки, ведь там дуло сильнее и было мокрее в два раза. Безумная прогулка: скажи кто Марселю, что он будет добровольно шататься под дождём дольше получаса, он бы не поверил. Но нужно было подумать, не столько подумать в полном смысле слова, сколько «посоображать», побыть при этом одному, ни на кого не отвлекаясь. В голове царил такой хаос, что его было просто необходимо расставить по полочкам. Только вот полок не хватало, потому что за последний год — точнее, десять месяцев — произошло столько всего, что захочешь — не уместишь.
Всего раз поговорив с Луиджи и вспомнив его имя, Марсель восстановил в памяти почти всё, что знал о друге, и многое, что с ним ассоциировалось. В тумане оставались лишь их совместные римские дела, но знакомство — знакомство было как на ладони, и душераздирающие рассказы о прошлом друг друга, сразу после бокала на брудершафт… Нет, всё-таки память — отвратительная вещь. Кто же это сказал? На этот раз не Ницше?
Сложнее было со всем остальным. Складывалось впечатление, что всё это время он занимался чем-то непривычным, и оттого не получалось воплотить в голове хотя бы смутный образ. Машина билась уже на границе, и почему он оказался на границе не в поезде и не на самолёте, Марсель тоже не знал, просто раньше это его не смущало. Мало ли, где…
Прямо в ухо прокричали что-то на чешском, и Марсель вернулся с небес на землю — оказывается, ноги принесли его к знакомому бистро, а там какие-то добровольцы концерт давали прямо на пороге. Ну надо же, он, задумавшись, чуть мост не перешёл. Ничего оригинального не пели — каверы на известные композиции на разных языках, но выходило интересно, и он остановился послушать, пока зонт окончательно не прошило этим железобетонным дождём. На ступеньках сидели вчерашние студенты (а может, и сегодняшние) и, пряча инструменты под навесом, голосили песни. Может, не очень профессионально, зато с душой… Но откуда ему знаком этот порог? В такие заведения Констанс ни ногой, а как ещё…
— Out of my life, out of my mind, — надрывался остроносый блондинчик, микрофона у него не было — был пустой бокал в руке для комического эффекта, но пел неплохо. — Out of the tears we can’t deny… We need to swallow all our pride and leave this mess behind…
Известная песня, почему бы и нет. Марсель какое-то время постоял рядом, неожиданно для себя радуясь тому, что его тут никто не знает. Можно стоять себе с каким угодно лицом, хоть задумчивым, хоть потерянным, и не выпадать из привычной картины мира своих близких — они-то попросту этого не видят. Ему и самому, по правде, не улыбалось долго страдать и ходить с постной рожей, но раз уж ходится — почему бы и нет?
— Out of my head, out of my bed…
— Не хочу показаться грубым, но кто так играет? — Рокэ наконец соизволил посмотреть на самодельную сцену, и, признаться, хорошо, что его оттуда не слышали. — Это не так уж трудно, и я даже не профессионал…
— Всё-то ты знаешь, — всплеснула руками Марианна, передавая бокал через стол. Марсель принял его в руки, заинтересованно следя за перепалкой; интерес к алкоголю как-то поутих. — Сыграй сам… Может, и споёшь заодно…
— Ещё чего. Я так делаю, только когда напьюсь, — все присутствующие дружно потянулись к бутылке, чтоб налить ещё, и он засмеялся. — Нет.
— Я протестую, — заметил Констанс, аккуратно складывая салфеточку вчетверо. Вот уж кто смотрелся в дешёвом бистро, как совершенно неуместный человек. — Вы обещали.
— Обещал, но вам, а не всем случайным посетителям заведения. Название которого я, к слову, даже не помню.
— Подсказать? — Марсель без запинки выговорил хитровымудренное местное название и сам удивился, как это сделал.
— Предатель, — протянул Рокэ, глядя на него поверх бокала. Потом опрокинул залпом и, под радостное восклицание Констанса, быстро поднялся — надо предполагать, пока не передумал. — Вы так уверены, что мне дадут гитару в руки, а не гитарой по голове? И учтите, на английском петь не буду…
Никто в маленьком зале не возражал; впоследствии выяснилось, что некоторые даже знали испанскую версию, которая слегка отличалась по тексту, но не по смыслу.
— Esto es final, sabes, no oigo tus mentiras esta vez, te dejo sola con tus lágrimas falsas…
Как странно один текст накладывался на другой, почти как воспоминания. Словно мощное дежа вю, чувство непричастности к настоящему моменту выбивало из колеи, и даже если б дождь усилился и ливнем окатил Марселя с ног до головы, он бы почувствовал вряд ли — он едва был здесь, застряв на границе прошлого и настоящего и изо всех сил ловя подробности. К сожалению, кто-то толкнул его локтем в бок, и страшная в своей реальности, почти осязаемая иллюзия развеялась, как наваждение, как дым; в голове лишь застряли испанские куплеты, словно он слышал их сотни раз и мог повторить по памяти в любое время суток. Olvídame, olvida los momentos pasamos juntos…
*
— Вы меня напугали, дорогой друг, — укоризненно вещал Констанс, глядя на него снизу вверх и протягивая полотенце. — Впрочем, нет, идите сразу в горячий душ и переоденьтесь во всё сухое, вы же вымокли до нитки! Как так можно?
— К сожалению, дождь мокрый, — развёл руками Марсель, которому почему-то стало смешно. — И так вышло, что я оказался прямо под ним — потому что небо находится над головой…
— Я рад слышать в вас именно вас, а не кого-то иного, но это никак не поможет вам скорее высохнуть, — сбить хозяина с пути истинного не под силу никому. — Даже не вздумайте сопротивляться, я сейчас же займусь горячими напитками.
Ну он же не дурак, в самом деле, отказываться от такого рая на земле. Тепло и уют и впрямь помогали отключать мысли, хотя ещё не факт, что это было именно тем, в чём он нуждался. Как же жаль, что сейчас нет никакого дела, неожиданно для себя затосковал по работе Марсель — вот бы что отвлекло… А так придётся прикидываться, что у него всё прекрасно и никаких вопросов.
Может, сослаться на усталость и тихонько посидеть наверху? Как же… Раньше срабатывало безотказно, но то было до аварии. Никому в голову не приходили всякие гадости, а теперь вот приходят. Осознавая, что те редкие моменты, когда он и впрямь не хочет никого видеть, выпадают в такое неудачное время, Марсель едва не взвыл — быть тем самым весёлым парнем замечательно до той минуты, когда тебе не захочется кого-нибудь покусать, а деться будет некуда. Но он же не мог позволить себе кидаться на людей, на друзей — тем более, что б они там ни задумывали в его отсутствие!
Неужели раньше жизнь была такой уж беззаботной, что его это не волновало? Значит, произошло что-то переломное, и не факт, что в лучшую сторону, но что?
Чем дольше он думал и злился, тем очевиднее ниточки сходились в одной точке, подобно световым лучам фонарей, изо всех сил старающихся показать ему, где лежит потерянная вещь. В голове постепенно созревал новый план, осуществить который не помешала бы ни работа, ни постоянные разъезды — скорее, всё это было бы на руку. Решено, как только он покинет Прагу…
— …нагрел вино, — сообщил Констанс, ставя на стол высокий прозрачный бокал с ручкой причудливой формы — вероятно, кто-то когда-то подарил. — Взял на себя смелость подмешать туда немного имбиря и корицы. Конечно, не глинтвейн, но, согласитесь, и не дождь!
— Бесспорно. Дождь — это ужасно, — капли забарабанили по окнам сильнее, словно услышали и обиделись. — На него надо смотреть из дома, а не бегать по улицам. А вот тот, кто придумал глинтвейн, определённо гений.
— Только мы никак не узнаем, кто, — заметил Рокэ, развалившись в кресле напротив с такой же кружкой, но наполовину пустой. Он умудрялся одновременно выглядеть частью этого дома и страшно выбиваться из интерьера, что, впрочем, никого не возмущало, даже древнего изобретателя глинтвейна, окажись он по случайности здесь. — Мне доводилось слышать версию о древних римлянах, но, откровенно говоря, древним римлянам не было нужды вино греть — у них и так тепло… Вот Северная Европа…
— Все дороги ведут в Рим, — патриотично заметил сидевший с ногами на диване Луиджи. — И не только. Античность — колыбель европейской культуры, иногда мне кажется, что изобретение телевизора тоже готовы приписать древним грекам…
— Как ты быстро перешёл на греков, — возмутился Марсель и едва не утопил в кружке кусочек сушёного лимона. — Хотя, пожалуй, сообщать о жертвоприношении Дионису в вечерних новостях было бы куда удобнее. Бедные древние греки, сколько утраченных возможностей!
— О чём это вы? — поинтересовалась Марианна, появляясь на пороге с небольшим подносом. Она была в том самом платье, в котором танцевала… минуточку, она ещё не танцевала…
— О том, как в колыбели варили первый глинтвейн, — заявил Рокэ и залпом допил оставшееся.
— …и тогда стали добавлять пряности, — воодушевлённо вещал Констанс. Марсель порадовался, что хозяин дома смотрит в бокал, и сам перевёл взгляд на пустые стулья и незанятый диван. Дежа вю. Усиленное дежа вю. А в тот раз имбиря было поменьше… — Насколько мне известно, единого рецепта нет, ведь каждый добавляет то, что его душе угодно, но если вы спросите меня — без имбиря, корицы, кардамона гвоздики и кусочков фруктов даже говорить не о чем! Согласитесь?
— Воистину, — Марсель внимательно посмотрел на коричную палочку, нагло торчащую из бокала, и зачем-то сдвинул её пальцем на полсантиметра правее. — Но и без пряностей вполне неплохо. Кстати, Констанс…
— Да, друг мой?
— Вы сильно расстроитесь, если не проведёте прощальный ужин? Я бы хотел уехать пораньше, не в обиду вашему гостеприимству. Появились дела…
— Я страшно обижусь, — ответил хозяин дома, — и никогда-никогда не забуду, как скоро вы нас покинули.
Спорить с ним было страшновато, и Марсель согласился потянуть ещё один день. Пренебрегать столь приятным расположением было грубо и глупо, а билетов он пока не покупал — значит, сиди и располагайся дальше.
Марианна, вернувшись и расправив в прихожей зонт, тоже не сильно обрадовалась его отъезду. Марселю показалось, что, помимо обычной тоски расставания, её беспокоит что-то ещё, но чем дальше в лес — тем больше ему кажется.
— Появились дела, — повторил он и не смог сделать ни шагу в сторону, угодив в дружеские объятья. От её волос пахло дождём и немного — фруктами, что невольно напоминало о глинтвейне с его пряностями.
— Какие же? — ресницы щекотно прошлись по его шее. Иногда так бывает, что чужую улыбку чувствуешь кожей, даже не глядя в глаза.
— Очень важные и безумно интересные, — заверил её Марсель. — Не говоря уж о том, что с работой я разделался. В этом городе уж точно.
— И что же, уезжаешь? Прямо сейчас? — она и впрямь переживала, если не лгала очень искусно, и Марсель покорно проследовал наверх, запоздало порадовавшись, что прибрался в своей спальне — весьма условно, но хоть как-то. — Не может такого быть.
— Не сейчас, завтра вечером. Неужели думала, что твой супруг меня отпустит?
— Ты мог уйти, никому не сказавшись, — ровно ответила Марианна, присаживаясь на край кровати лицом к окну. Он сел рядом, в равной степени готовый и поболтать, и поболтать без слов.
— Я-то?
— Ты. Никто не ожидал, но однажды ты так уже сделал, — грустная улыбка проступила на её лице, растворяя маску равнодушия. Марсель слегка растерялся — он оставил всякие попытки узнать что-то от неё, и вот подруга сама, по доброй воле, намекает на что-то, что он определённо забыл. — Удивлён?
— Немного. Значит, у меня были причины, — хотелось бы верить в это, а не в то, что он смотался на юг и там сошёл с ума, из-за чего теперь видит галлюцинации. — Душа моя, определись, пожалуйста, ты со мной разговариваешь или нет? Я не настаиваю.
— Так и знала, ты собрался выяснять всё сам, — она резко вздохнула и, соскользнув с кровати, сменила позу, оказавшись у него на коленях, спиной к окну. — Если не уже… потому и бросаешь меня здесь…
— Никто тебя не бросает, — для большей убедительности Марсель обнял её за талию. — Не подозревай меня в подобных гадостях. Вернусь же! Сюда грех не вернуться. Впрочем, если ты будешь в Дрездене, я с удовольствием вернусь в Дрезден. Никогда там не был, кстати.
— Мне больше нравится Прага, — шепнула Марианна, нежно касаясь губами его шрама над бровью. — Здесь хорошо. Здесь произошло много хорошего… Жаль, что нельзя так жить всегда…
— Должно быть равновесие, — задумчиво отозвался Марсель. — Даже в этом. Если бы всегда всем было хорошо, это стало бы смертельно скучно… Терпеть не могу страдать, но зато потом все развлечения становятся ярче в разы.
— Ты прав… — Марианна слегка склонила голову, собираясь поцеловать его в губы, и устроилась поудобнее, чтоб не соскользнуть с колен, но остановилась, глядя куда-то в сторону двери. А они дверь закрыли? Похоже, что нет.
— Ни в коем случае не хотел прерывать ваши упражнения в эквилибристике, — негромкий голос, явившийся средоточием мирового сарказма и убийственной иронии заодно, Марсель узнал сразу. На этот раз узнал. — Но, боюсь, уже прервал. Марианна, Коко ищет тебя внизу. Ищет и не находит, бедняга, я решил ему помочь…
— Спасибо, Рокэ, — улыбнулась Марианна, обвивая руками шею Марселя. — А ты вовремя.
— Я не бываю не вовремя. В противном случае, меня просто нет, — Марсель не выдержал и обернулся, стараясь не уронить Марианну, и изобразил самый укоризненный взгляд, на который был способен. Надо признать, у Рокэ это вышло лучше. — Ну что? — переспросил он, скептически вскинув бровь.
— Ничего. Я хочу тебя треснуть.
— Бей сразу в голову, — посоветовал Рокэ и широко ухмыльнулся: — Людям, оказавшимся в одной лодке, проще друг друга понять…
— Не вздумайте драться в моём доме, — пригрозила Марианна. — Я сейчас спущусь, но если хоть звук…
— Не будет ни звука, я здесь ненадолго. Ближе к ночи вернусь, — он резко развернулся и скрылся в коридоре, шаги затихали на лестнице, на первом этаже — как всегда при гостях — зачирикали птички Констанса.
— Хорошо, что ты ещё не уехал, — подытожила Марианна, ускользая из объятий и поправляя воротник. — Пойдём вниз, наверняка Констанс хлопотал об ужине.
— Хороший расчёт, — поправил Марсель. — Совместными усилиями, надо полагать.
— Что с тобой? Не злись.
— Я не могу не злиться, — прозвучало странно, но ведь правда же. — Не грусти, не на тебя. Наверное… Что за военная кампания? Мне теперь нельзя уехать из Праги?
— Но ты же хотел знать правду! — всплеснула руками Марианна.
— Я бы преотлично узнал её сам, раз он так не хочет меня видеть!
— Не кричи, — она слегка охрипла, и это остудило пыл. В самом деле, разорался… — Я знаю, что ты звонил Луиджи… Рокэ бы не приехал, если б не хотел…
— А сразу нельзя было? — Марсель улыбнулся как можно естественнее, прекрасно понимая, что Марианна не виновата. Она нахмурила брови:
— Сразу?
— Сразу. В поезде. Я не говорил? Мы оказались в соседних купе, — отрешённое молчание подталкивало к продолжению рассказа. — Естественно, я ничего не понял… Хотел познакомиться заново… Не то чтоб меня сильно задел отказ, но потом я нашёл эти фотографии. Да он же просто удрал, — Марсель уже понимал, что иначе быть не могло, но если б он не начал говорить — не смог бы этого вспомнить, узнать заново. — Ближе к ночи — это когда? Я готов хоть на три прощальных ужина, вопросов у меня хватает.
— Это тогда, когда будет нужно, — Марианна вздохнула и поправила локоны, что показалось несколько нервным жестом. — Послушай… Вы ещё наговоритесь, но я возьму на себя смелость сказать то, что Рокэ никогда не скажет… Или нет, я вообще не знаю, что скажу, но не могу не сказать. Ты имеешь полное право обидеться на всех нас, но мы хотели, как лучше… Ты говоришь, соседние купе? Я бы ни за какие деньги в мире не согласилась оказаться на месте Рокэ. Он сделал всё, чтобы ты больше никогда не сталкивался… с тем, с чем столкнулся, и тут ты просто появляешься рядом!
— Не тревожься, прошу тебя, — она и впрямь дрожала, как осиновый лист. — Какие страшные тайны, я, честно, верю, но Марианна… я без понятия, с чем я там столкнулся. Я не помню ни черта.