Клаус, ощутив нож в опасной близости от горла, предусмотрительно не стал дергаться, но когда понял, чем был занят русский, тут же оттолкнул того изо всех сил, обжёг яростным взглядом прищуренных глаз и начал выплевывать проклятья на родном языке — по интонации всё и так было понятно. Невольно потянулся рукой к оставшимся торчать ниткам, боязливо и медленно, словно к открытой ране. Николай на это фыркнул, хоть и без всякого веселья, поглядел на спутника:
— Избавься от них. Наткнемся на кого — сочтут за мелкую сошку. Тебе ж лучше.
Клаус долго смотрел на него, будто через зрительный контакт понимал доводы чужой позиции. И явно понял: со вздохом отобрал ножик у настороженно косящегося Ивушкина и срезал второй погон сам. Не останавливаясь на этом, опять стянул китель и принялся за петлицы на вороте, отстегнул оба Рыцарских креста, значок «За танковую атаку», оставляя только золотой «За ранение», ведь смысла убирать его не было — шрамы на своём лице он не спрячет. С ощутимым сожалением Клаус передал все металлические пластины Николаю, который изучающе поглядывал на него всё это время. Тот взял, но явно неохотно — вражеские награды, казалось, жгли ему пальцы. Ивушкин огляделся, приметил сапог, в который опухшая нога Ягера уже явно не влезала, хмыкнул и спрятал всё внутри, а сам сапог замотал, как мог покрепче, и приткнул под корневище одного из замерших неподалеку деревьев. Отступил и поглядел на творение своих рук, добавил пару веточек для прикрытия и перевёл взгляд на поднятые в безмолвном удивлении брови немца. Фыркнул со смеху себе под нос, довольный проделкой:
— Идем давай, пока ещё силы есть.
***
Им потребовалось три с половиной часа, чтобы добраться до Калифорнии.
Кэп, сидевший вторым пилотом, завороженно глядел в лобовое окно. Национальный парк приближался хребтом Сьерра-Невада, острой, протяжной махиной, чертой, разделявшей мир на принадлежавший людям и тот, что так и остался непокорен. Стоило пересечь вершины хребта, как всё внизу утонуло в зелени. Высадиться в конечной точке не представлялось возможным, пришлось делать это южнее, где была площадка, пустая от деревьев, к которой узкой змейкой вилась тропа, протоптанная редкими туристами. Несколько километров на север, и они должны были выйти к реке, что привела бы их к водопаду. Где-то там должен был находиться вход в одно из секретных хранилищ Щ.И.Та — их конечная цель.
Снаружи было влажно и сыро, а потому, несмотря на близившееся лето, холодно. Сложнее всего оказалось выйти к реке: подлесок стоял плотной, совершенно нетронутой стеной. Изредка встречались следы забредавшей сюда живности: той было мало, ведь артефакт, как полагали ученые Щ.И.Та, действовал на живые организмы угнетающе.
— Кэп, разрешите обратиться?
С ним поравнялся солдат из отряда. Стив оглядел его, вспомнил: видел пару раз на базе. Бойкий, веселый мальчишка.
— Вольно, солдат, — усмехнулся он, замечая взволнованное лицо, — Парламентёр?
— Скорее, народный избранник, сэр, — парнишка явно смутился, но ответил в прежнем задорном тоне.
— И что же хочет знать «народ»? Никак насчёт артефакта?
— Так точно, сэр.
— Информация совершенно секретна, сам знаешь.
— Так мы через час сами всё увидим, сэр, — отмахнулся тот, — нам без подробностей. Только бы узнать: он — как тот, синий? Который пришельцы унесли?
Стив прислушался и понял, что разговоры перебрасывавшихся шутками солдат, шедших за ними, притихли — все ждали ответа в напряженном молчании.
Боялись.
Он вздохнул, чуть повышая голос:
— Значит, так. Этот камень не сравнится по силе с тем, о котором вы думаете. Он во много, много раз слабее. Так что никакая очередная армия Читаури нас в засаде не поджидает, ясно? Отставить панику.
— Что вы, сэр, никто не паникует, да, парни? — засмеялся избранный для переговоров парень и тут же сам себя перебил: — Но тогда зачем с нами послали вас и агента Романофф? Да и «захват» подразумевает цель. То есть, прорыв был…
— Был, — спокойно подтвердил Стив, — и продлился он, судя по нашим данным, одну целую пятьдесят семь сотых секунд. Это не дыра над Нью-Йорком, провисевшая почти полчаса. Даже если оттуда кто и выбрался, то это единичные особи, и мы в состоянии справиться с ними. Даже если это Читаури — наша задача схватить их, желательно живыми, и предоставить нашим учёным для дальнейшего изучения. Вам всё ясно? Успокойтесь.
— Будет исполнено, — сглотнув, отдал честь солдатик и отбежал к своим.
Стив вздохнул, надеясь, что они поверили.
На самом деле, всё было так, как он и сказал, но с одной маленькой неточностью — они не знали, вышел ли кто из прорыва, вошёл ли или произошло что-то совершенно иное. Это могло оказаться всё что угодно. Но энергии было зафиксировано несравнимо меньшее количество, чем при открытии портала Локи, когда тот только украл Тессеракт — её было недостаточно для открытия «двери» между мирами.
Но тогда для чего её было достаточно?
========== Глава 2 ==========
Они успели сделать с сотню шагов, оставляя позади место, где пришли в себя, как Ивушкин, почувствовав, что мир совершенно возмутительным образом пришёл в движение, оступился и закачался, как ГАЗик на раздолбанной разрывами дороге. Немец, передвигавшийся с помощью Николая, пошатнулся, но всё же сумел удержать равновесие и помог Коле осесть на землю, прислонив спиной с дереву.
— Твою ма-ать… — с обреченно-веселыми интонациями простонал тот, когда перед глазами всё сильнее и сильнее поплыли чёрно-белые фигуры.
Он переждал, выравнивая дыхание. Сознание осталось при нём. Картинка, достигнув критической отметки, когда весь внешний мир превратился в один сплошной пёстрый фон ярких точек и темных провалов, стала медленно приобретать реальные очертания и проясняться. Как будто ухнул человек в воду и теперь поднимается к поверхности, выталкиваемый водой обратно. Коля попробовал пошевелиться, встать, только ноги, слабые и ватные, были будто чужими.
«Вот что бывает, когда жрёшь одну хрень, капусту да морковку, как косой. Не надо было позволять Серафимке схарчить тот качан в одну морду», — с досадой подумалось ему.
Как говорится, умная мысля…
Главное, само чувство голода не терзало его: было серым, незаметным, привычным, неотделимым, утратившим всякие очертания — а сил не было ни на что.
Клаус тем временем опёрся о камень; восстанавливая дыхание, оглядел далекое светлеющее небо и покосился на русского, на его болезненный, потрёпанный вид и решил, что всё это от голода и усталости, и ничем смертельным, кроме нахальности, тот не болен. Ягер подозревал, что и сам выглядел не лучше, — чувствовал, как по вискам катился от боли холодный пот, как липла рубашка к спине, как сводило всё внутри от напряжения. Нога всё время напоминала о себе, а стоило её задеть или резко дёрнуться, взрывалась искрами перед глазами. Он должен как можно скорее найти полевой госпиталь или хоть какого-нибудь санитара, иначе быть ему калекой. Клаус вздохнул и принялся разглядывать чащу, простирающуюся вокруг них во всех направлениях.
С одной стороны, оставаться на месте означало мало того, что просто глупо терять время, так ещё и подвергаться опасности нападения животных, медведей в частности. С другой — отдых, даже небольшой, не помешал бы им обоим. Далеко они сейчас в любом случае не уйдут: русский не встанет от усталости, а он не сможет двигаться без русского.
Вывод напрашивался сам — нужны были отдых и еда.
И если с первым проблем почти не возникало, сел и сиди, оглядывайся только по сторонам иногда, то со вторым…
Еда… Где её искать, если они двигаются с минимальной скоростью и лишних патронов не имеют?
Ягер оглянулся на реку позади себя и, неловко поджав ногу и используя всё, что попадалось на пути, в качестве опоры, побрел к ней. Ивушкин, заставивший себя открыть глаза, чтобы не потерять сознание, с трудом сфокусировался на фрице и молча следил за его угловатыми передвижениями. Тот неловко сел-упал на край, за которым начинался пологий береговой склон, и неотрывно уставился вниз.
— Чего там разглядываешь? — не выдержав, хрипловато уточнил Коля.
Немец услышал говор, поднял голову и молчаливо кивнул на воду:
— Там рыба.
Ивушкин только вздохнул. Зачем спрашивал, интересно? Будто смог бы понять ответ. Этот-то по интонации догадался, о чём вопрос.
Ягер задумчиво, устало оглядел его, едва удерживающегося на грани сознания и сна и медленно приходящего в себя, усмехнулся слабо и сделал вертикальную волну рукой, подсказывая: вот такое, вьющееся, тонкое, в воде, Ивушкин, не тормози…
Тот хмыкнул: понял.
«Так забавно, — отстраненно подумал Николай, чувствуя, что реальность всё ещё плавает, а его иногда то обдавало потоком холода, то окатывало жаром отступающая слабость, — еда, вот она, в метре, а сил поймать нет».
Клаус покосился на русского, опустил руку на колено и перевел глаза обратно в воду. Поверхность иногда искажалась кольцами и слабыми волнами. Но как эту рыбу поймать, с его-то ногой? Без опоры он вряд ли устоит против течения. Но и на русского полагаться нельзя: этого вышеупомянутое течение просто снесет, не заметив сопротивления. Что же делать?..
Он снова глянул на Ивушкина и удивленно застыл. Тот, чуть раздвинув ноги и согнув их в коленях, устроился ровнее и теперь копался в земле, врезаясь в неё сведенными вместе пальцами; он вдруг замер, осторожно вытаскивая из земли своё белковое сокровище, и устроил его у себя на ладони. Клаус разглядел розоватого длинного дождевого червя и невольно сморщил нос, когда иван, мизинцем очистив того, как смог, от земли, быстро сунул находку в рот.
— Гадость редкостная, — выдал он, с закрытыми глазами шустро двигая челюстью, но немец так и не понял, бахвалился тот или жаловался.
Они посидели так ещё немного: фриц — у камней на краю речки, русский — раскапывая себе ранний завтрак, разжевывая и глотая его так быстро, как глотал ложку рыбьего жира под пристальным взглядом матери в далеком детстве. Вскоре Ивушкин почувствовал себя лучше. Клаусу думалось, это больше самоубеждение, чем реальное последствие «перекуса», но факт оставался фактом: кряхтя, русский поднялся. Потянулся, чуть пошатнувшись, подошел к краю, поглядел на плещущуюся рыбу, чему-то кивнул и обернулся к немцу.
— Поднимайся, — велел он и, объясняя, схватил того за плечо и потянул вверх.
Позволяя опираться на себя, довел до первого дерева, росшего шагах в десяти, и не слишком заботливо сбросил там. Вернулся к краю, стянул куртку, тщательно сворачивая её вокруг отобранной у немца кобуры, лямку винтовки, тюремную робу, от которой не успел избавиться раньше, а после стало поздно, остался в одних трусах и полез в воду.
Ноги ошпарило холодом, он заохал и заулыбался, чувствуя быстро возвращающуюся жизнь. Сначала часто оглядывался на берег, опасаясь из-за того, что все оружие пришлось оставить там, в опасной близости от немца. Конечно, пока тот бы поднялся и проковылял почти пятнадцать шагов до брошенной Ивушкиным кучи вещей, тот, скорее всего, успел заметить эти поползновения, но тревога все равно была.
Пока Николай вглядывался в воду, мимо него постоянно мелькали, проплывая, металлические обломки. Когда один из них ударил по быстро коченеющей ноге, Ивушкин перехватил его, вытягивая на сушу и встряхивая. Это оказалась широкая труба сантиметров десять-пятнадцать в длину, и русский с некоторым удивлением и недоумением признал в ней обломок дула танка, будто обрезанный умелым сварщиком. А чуть погодя, по маскировочной окраске, даже понял, какого именно.
Это была «Пантера», буквально разорванная в клочья. Мимо него все это время проплывали её части.
Как вообще такой танк, как фашистская «кошка», оказался настолько раскуроченным, будто распавшимся на маленькие кусочки? Связано ли это как-то с ними двумя? Кто бы знал…
Ивушкин вздохнул, вновь поворачиваясь к реке, вцепляясь в проплывающую мимо рыбку мертвой хваткой и отправляя её к парочке своих собратьев в выемку на берегу.
Мысли его теперь, когда появилось время для них, завертелись вокруг последних событий на мосту.
Неясно, что значило то рукопожатие для Ягера, ведь Ивушкин не мог читать его мысли (да что мысли, он даже просто спросить об этом не мог, ведь не знал его языка). Оставалось лишь гадать: благодарность? прощание? примирение? А кто его знает. Впрочем, Николай знал кое-что другое: что оно означало для него самого.
Выбор. Спасать врага или позволить тому умереть. Он решился, он потянулся вперед, подал ему руку, как сослуживцу, как нуждавшемуся в помощи, потому что мог спасти. Потому что протянуть руку было правильно.
Не спас — упал сам. А потом всё равно спас. Что за издевательство?..
Однако здесь, в лесу, или где они тут оказались… тут всё было совершенно иначе. Что двигало ими обоими раньше теперь не имело значения. Новые условия — новые причины действовать, и не важно, каких усилий стоило ему протянуть свою дурацкую ладонь.
Кто они отныне, застрявшие неизвестно где и успевшие уже спасти друг другу жизни? И что руководит ими теперь?
Ивушкин считал, что с ним самим всё и без того предельно ясно: добраться до своих и не попасться врагу снова. Возможно, даже привести пленного языка.
А мог бы привести офицера и получить награду за заслуги. Зачем сдернул чертовы погоны, спрашивается? По-хорошему, стоило гада застрелить, и дело с концом. Куда они уйдут с его-то ногой? Скорее попадутся только. Да только рука не поднималась. Мысли метались: в первый раз застрелить не смог, во второй — утонуть не дал, вытащил, неужели в третий, в спину, в безоружного — получится? И Николай понимал — нет. Сроду в пленных не стрелял, слишком подло. А Ягер и пистолет свой отдал, руки б ему связать, да он так грохнется только быстрее. Да и к чему, если тут вокруг один лес, у немца покалеченная нога, а у него самого — винтовка?
Кстати, о ней. Надо бы просушить после воды.
Так, о чём речь? Ах, да, Ягер. Вот же ж странный фашист, право слово. Кто ж таких фашистов видел?
Коля прозевал рыбу, которая юркой молнией проскользнула между пальцев, и красочно ругнулся, стирая брызги с лица.
И зачем он вообще подсказал немцу срезать чертовы погоны? Откуда взялся этот очередной дурацкий порыв милосердия?!
Николай вздохнул, обращая внимание на движение совсем близко, и цепко впился в рыбу.
Он вылез на берег, с трудом ступая ослабевшими, озябшими мокрыми ногами по скользкой земле и камням. Растер ладонями ступни и быстро оделся, почти сбегая от воды подальше.
— Ну-ка фриц, глянь сюда. Чистить рыбку умеешь? — спросил Ивушкин, забывая, что они говорят не на одном языке. Подождал ответа, а получил лишь поднятые в недоумении брови. Выругался с досады, почесал коротко стриженные волосы.
Немец внимательно, но смешливо поглядел на него, наверняка, кроме самого факта обращения, не понимая ни слова.
— Вот чёрт. Гляди сюда, нелюдь, — он шлёпнул рыбу на траву. Быстро и чётко разрезал её от головы до хвоста, вытащил ножичком внутренности, сгрёб их в кучу.
— Сможешь так?
Немец, поняв, что от него хотят, легко и уверенно кивнул головой. Николай перетащил к нему в распоряжение остальные три пойманные рыбёшки, все мелкие, не длиннее ладони. Подумав, аккуратно подал следом короткий нож рукоятью вперед. Клаус мягко, неторопливо принял и тут же с прилежностью и аккуратностью, заменявшими ему мастерство, принялся за дело.
Ивушкин занялся разведением огня, долгое время безуспешно. Костерок занялся лишь после тонны потраченных нервов и матов — ни зажигалки, ни спичек у них не было, только немного пороха. Искру пришлось высекать с помощью камней, многие из которых были влажными от утренней росы, земли и шумевшей неподалёку реки.
А как запылало — дело сразу и веселей пошло. Рыба красиво запекалась, теряя прозрачность и приобретая корочку. Запах от неё шёл ужасно привлекательный, дурманящий, и Ивушкин, не доверяя себе, предпочел схватить в руки винтовку и хорошенько прочистить её, воюя с дрожащими от слабости руками — боялся сорваться от голода. Клаус занимался своей ногой: развернул бинты, оглядел повнимательнее, разжевал во рту какую-то зелень, стал прикладывать, — словом, тоже активно занимался самоотвлечением.