— Слушай, — доносится до Тони из-за мятого поднятого капота голос Локи, полный надежды и жажды сделать хоть что-то, — а может, кто-то из тех террористов покончил с собой, и их можно найти, и они принесут тебе запчасти, как тогда?
Тони даже задумывается.
— Во-первых, это было бы долго, — отвечает он, потирая нос и оставляя на нём чёрные следы, — а во-вторых, я их всех, кажется, убил.
— Какая жалость, — вздыхает Локи.
«Форд» всё ещё не воскресает, и Тони, выворачивая его железные внутренности и вытягивая мёртвые жилы проводов, слушает обрывки беседы Локи и Наташи. Они пытаются вскипятить воду на костре на обочине, чтобы залить ею растворимый кофе, завалявшийся в рюкзаке Наташи.
— Не выдумывай, — вполголоса просит Локи. — Не выдумывай, Романофф. Не приму назад. Это нормально, что у меня синяя шея. Я же йотун-полукровка. Голубой асгардский мулат.
— Доедем до города — куплю тебе конфет.
— Я всё равно скоро ухожу отсюда. Лучше купи себе красную помаду на эти деньги. Представь, что от меня.
— Какая-то почти мошенническая схема. Но ладно.
Даже Локи понимает, что из них троих по-настоящему торопится и переживает только Наташа.
Мимо так никто и не проезжает.
«Форд» не оживает — и не превращается после смерти в рабочие «Жигули», уничтожая теорию Тони о загробной автомобильной жизни в пыль.
— Давайте испортим дорожный знак, — предлагает Наташа после кофе. — Я так сделала в первый день. Меня раздражали запрещающие знаки. Тут же приехал полицейский, натурально без мозгов. Здесь же сплошная бюрократия и строгие законы, которые можно не соблюдать только главным. Я ещё спросила, а не на посту ли он застрелился от страха, он меня на двое суток закатал в участок.
— Я портил дорожные знаки за городом, — меланхолично отзывается Локи, перекатывая во рту леденец. Леденец стучит о зубы, и Тони, слыша это, ощущает внезапное раздражение внутри. — Толку не было. Они только в черте города работают.
Тони швыряет разводной ключ в траву, опирается на мятый капот двумя руками и длинно выдыхает. На него синхронно устремляются два взгляда.
— Почему по этому шоссе больше никто не едет?
— Потому что в Город Ангелов едем только мы, — предполагает Наташа.
— Неужели больше ни с кем не было ошибок? Или больше никто не хочет выбраться отсюда?!
Локи подбирает разводной ключ и протягивает его Тони. Взгляд случайно цепляется за чернеющие на коже отметины пальцев Таноса.
— Остальные, — спокойно объясняет Локи, — потеряли надежду. Многие вообще оказались здесь потому, что потеряли надежду. Я как-то выпивал с одним импрессионистом и его девушкой…
Дальше Тони не слушает. Гремит и лязгает погромче: с него пока хватает истории про Хемингуэя. Да и всех тех людей, что он видел вокруг. Локи и Наташа разговаривают на заднем сиденье, и она выходит оттуда только один раз, чтобы вскипятить ещё воды и взбодрить Тони не очень вкусным кофе. Потом оба сопят там, внутри, сидя — а Тони всё ковыряется и ковыряется, пытаясь из покалеченных запчастей собрать чудо.
Но чудес тут не бывает.
Он почти засыпает с этой мыслью, прямо сидя у капота на асфальте, и, уже не соображая, пытается подложить под голову громоздкий аккумулятор вместо подушки. Они потратили весь день, и потеряют ночь; они могут не успеть перехватить Пьетро, но тогда, может, получится уговорить Наташу опротестовать её нахождение здесь, а что делать ему, не к живым же — его похоронили, и он сделал всё, что хотел, вроде бы всё, можно просто спать…
Вдруг из сгустившейся темноты раздаётся автомобильный сигнал, и Тони старательно разлепляет глаза.
По дороге стелется свет чужих фар — почему-то голубых. Хлопает дверь, урчит бодрый живой движок.
— Я бы не делал этого, — говорит вышедший из машины бородатый мужчина в светлых брюках, рубашке и жилете.
— Чего — этого?..
— Не спал бы на проезжей части. На аккумуляторе. У вас всё в порядке?
— Да. Мы просто… Едем в Город Ангелов, — спросонья отвечает Тони и пытается лечь назад.
Незнакомец тяжело вздыхает. Подходит ближе. Наклоняется и трясёт его за плечо.
— Я возьму вас на буксир, — обещает он, и от этих слов Тони просыпается куда качественнее, чем от кофе. — Только сложите запчасти в багажник. Они ещё могут пригодиться.
***
— И ты так просто отдала ему нашу машину?!
— Не называй этот металлолом таким громким словом, пожалуйста. Он недостоин. Если в его багажник положить Мьёльнир, он с места не стронется… хотя и без Мьёльнира тоже.
— Ты даже имени его не спросила.
— Он сказал, что сам нас найдёт. И что если я хочу его поблагодарить, то лучше всего будет доверить ему машину. Ему интересно.
— Наташа…
— Нечего было засыпать, — Локи снова влезает в беседу без приглашения. Хотя сам проспал всю дорогу.
Над пригородом — безоблачное и всё ещё бессолнечное голубое небо. Странный фокус: должно быть, солнце видно только в черте города. Но Локи уже изрядно повеселел и сдвинул свои жёлтые очки на кончик носа, а Наташа радуется нормальным пончикам в почти нормальном кафе.
Тони переживает. Для вида — за автомобиль; на самом же деле — за то, что не поблагодарил ночного спасителя. Это Наташа ехала с ним ночью на переднем сиденье огромного старого внедорожника, развлекала беседами и угощала чем нашла. И дала отбуксировать «Форд» дальше, вроде как на ремонт, договорившись, что неведомый бородач пригонит потом его сам.
— Наверное, он обиделся.
Тони хмурится и хочет взять один из пончиков, но Локи успевает схватить именно этот чуточку быстрее:
— Когда это тебя волновало?
Соседний пончик совсем не такой симпатичный, но Тони угрюмо жуёт его. Да, когда-то не волновало; а потом много всего случилось. Он был другим человеком, и тот, другой, равнодушный, на самом деле умер в плену. Родился новый. И прожил жизнь, за которую не стыдно.
— Бог с ним, — обрывает Тони беседу о безвестном помощнике.
— Бог, вообще-то, с вами… — начинает Локи.
— Надеюсь, это временно. Лучше скажите, каков наш план?
— В сам Город Ангелов нам въехать не дадут, — рассказывает Наташа, интеллигентно попивая кофе. Он тут, кстати, вкусный, как у живых. — Мы уже написали заявки на контрольно-пропускном пункте, пока ты спал. Локи просит пересмотреть его смерть…
— …в замедленном повторе, как спорный момент в регби? Я тоже хочу посмотреть.
Локи даже не бросает испепеляющий взгляд — он слишком умиротворён и воодушевлён близостью цели.
— Тони. Нет. Он просто длинно-длинно, красивым почерком и обстоятельно пожаловался, что его смерть была ошибкой. Я написала, что хочу переговорить с местными главными лично, и это в их интересах.
— Думаешь, над ними кто-то есть?
Наташа пожимает плечами и вытирает пальцами уголки рта, допив кофе.
— Всегда есть кто-то немного выше. Знаешь, как Коулсон и Фьюри.
— Сравнила так сравнила. Хотя если над этими бракоделами стоит загробный Фьюри, выдерет он их наверняка сильнее, чем обычный. А ты не хотела бы…
— Вернуться сама? Попасть в Город Ангелов? Нет. Ни то, ни другое не для меня, пожалуй. Я всегда жалела, что мы не можем вернуть Пьетро Ванде, а сейчас она там совсем одна, и Вижн… сломан. А тут такая возможность. И ангел-хранитель из меня никогда не выйдет. Какой из меня ангел?
— Аналогично. Но ты что, не вернулась бы хотя бы ради того, чтобы кинуть в Роджерса сэндвичем?
Она щурится. Делает вид, что сейчас бросит в Тони последний пончик. Но так и не берёт его с тарелки.
— Ради того, чтобы раздражать Локи, я бы ещё подумала.
— Какая честь! — Локи восхищается и забирает последний пончик.
— А ты? — спрашивает Наташа. — Ради семьи?
Тони молчит. Качает головой, прикрыв глаза. Долго молчит, глядя в глаза Наташе.
— Мне кажется, я прожил хорошую жизнь. И сейчас они хотя бы знают, где я нахожусь, — пытается отшутиться Тони.
Локи переводит взгляд с Тони на Наташу. С Наташи на Тони.
А потом почему-то закрывает лицо рукой и очень неразборчиво клянёт мидгардских глупых героев.
***
Вероятно, это одно из самых странных судебных заседаний, на которых бывал Тони Старк. А бывал он на многих.
В Город Ангелов им всем так и не дали въехать — въезжать и выезжать могут только горожане. Прислали к мотелю рядом с кафе белый старый «Роллс-Ройс» с водителем в белом костюме. Увезли всех троих в скучное здание на границе города и пригорода, в белый параллелепипед с маленькими окошками, ничем не примечательный внешне.
Странности уже не удивляют — ни то, что Наташа и Локи никого не извещали о выбранном мотеле, ни то, что внутри белого параллелепипеда и окна были расположены как-то иначе, и был он изнутри больше, чем снаружи, и вообще, помещение, в которое их привели, напоминало скорее зал ожидания Международного аэропорта Лос-Анджелес. Только без рядов кресел: много света, белого цвета и пустоты, а посередине этой пустоты — белый же овальный стол, очень длинный. Пеппер заказывала похожий для конференц-зала.
Трое на одном конце стола — и трое на другом. Их пёстрая троица напротив двух мужчин в белых костюмах-тройках и приходящего-уходящего с картонными папками вроде-бы-секретаря, в белом костюме попроще. Дуэт чем-то даже похож друг на друга, только один повыше, потоньше и в очках. Не похожи на «местных» — какие-то инородные, какие-то наёмные сотрудники. И материалами «дела» шелестят как-то безучастно.
Тони сидит смирно и тихо, гоняя из-за одной щеки за другую лимонный леденец. Смотрит то на «главных», то на стену, куда стрекочущий доисторический кинопроектор транслирует неведомо откуда взятую — из каких-то специальных архивов учёта самоубийц — цветную запись смерти Локи.
Действительно, выглядит очень храбро и очень тупо.
Наташа туда даже не смотрит — встречает и провожает взглядом секретаря и крутит под столом в пальцах зажигалку. Локи сидит так прямо, будто проглотил собственный скипетр, выставив вперёд подбородок, и его шея кажется ещё синее и темнее, чем обычно. Ещё страшнее.
— Намерение умереть было явным, — наконец заключает один.
— Позвольте. — Локи поднимается, всё такой же прямой. — Я рассчитывал переродиться после достойной смерти настоящим асгардцем, а не подкидышем. Истинным сыном Одина. Я вообще не смертный, понимаете? Я не католик, не протестант, я не…
— Конфессия в этом месте не имеет значения, — очкастый кивает на дверь, за которую ушёл секретарь. — Вот он, к слову, мусульманин.
— Имеет значение, как вы умерли, господин Лафейсон, — подхватывает второй. — Вы знали, что умрёте. Ваш брат уже был спасён, фактически вы не жертвовали жизнью ради него.
— Я жертвовал жизнью ради обретения новой сущности, использования её против безумного титана и, следовательно, ради спасения человечества!
— И собственного величия.
— И собственного величия, — со вздохом соглашается Локи. — Но я не думал, что я умру совсем. Я не должен был.
— Свидетельствую, — Наташа поднимает руку, очень осторожно. — Эта зелёная гнусь ни за что бы не лишила себя жизни без уверенности в том, что это будет выгодно.
— Видите? — Локи радуется. — У меня есть свидетели.
Тони поддерживает, как и обещал; но эти двое занудны донельзя. Они перекручивают гибель Локи раз за разом, и Локи всё бледнеет, ощущая, что поездка была бесполезна, и Наташа прячет нос в подаренный шарф.
Локи утверждает, что он бог — но его просят доказать это, а магия тут не работает. Потому что в посмертии самоубийц не бывает чудес. Как сыра в чизбургерах.
Дело пахнет керосином — и Тони, как бывало в таких случаях при жизни, поднимается раньше, чем мысль успевает оформиться до конца.
— Ведь всё пошло не так после его смерти, — говорит Тони и победно смотрит на главных. — Потому что это было самоубийство грандиозных масштабов. Феерическая тупость. Просчёт от бога. Ваша матрица сбилась именно поэтому: Локи Лафейсон умер — и внедрился в неё подобно злокозненному вирусу, мешающему работе тонко отлаженной системы.
Взгляд у Локи — просто залюбоваться какой охреневший. И обиженный. Мол, мне и так плохо, а ты меня ещё и винишь во всём, скотина.
Но Тони уже не остановить.
Он расхаживает по залу, пёстрый от луча проектора. Он всё решил, вот секунд двадцать назад решил, всё придумал — как только вспомнил, как расклеившийся Тор говорил, что уже не скорбит по брату и не ждёт чуда, но подозревал каждую тумбочку, о которую бился мизинцем ноги, в том, что она — Локи, сменивший облик.
— Все беды случаются из-за него — так отправьте его в мир живых. Сотрите вирус. Ваша автоматическая система распределения самоубийц и героев восстановится, а уж там с ним разберутся.
— Вы можете дать гарантии?
— Я могу дать гарантии, что если этот змеёныш отправится вон, я не достану до печёнок ваше начальство и не напишу, что я — Железный Человек, величайший герой Земли, превративший вот это, — Тони указывает через плечо на Таноса с записи, — в кучку пыли ценой собственной жизни. И что я должен потягивать коктейли на пляже собственного дома в загробном Малибу за такие-то заслуги. И что я…
Очкарик приподнимает очки, закрывает глаза и трёт переносицу.
— Мы вас поняли, мистер Старк. То есть вы предлагаете сделку.
— Я предлагаю сделку.
У Наташи во взгляде написано матерное русское слово. Даже, возможно, два — по одному в каждом глазу.
Локи просто молчит. Напряжённо и неверяще.
Другой «главный», который без очков, молча ставит на стол чернильницу, чёрт знает откуда взявшуюся, протягивает в сторону Тони длинное белое перо — и Тони идёт вдоль стола, к ним. Долго листает предложенные бумаги, вчитываясь в мелкий шрифт.
— Не надо, — подаёт голос Локи, когда Тони обмакивает предложенное перо в чернильницу.
Не то чтобы уверенно и твёрдо, но попытка ценна.
— Я делаю это не ради тебя, — Тони хмыкает и ставит подпись.
…И ничего как будто не происходит. Ни тебе вспышек света, ни серпантина и конфетти, ни золотой лестницы вниз прямо из пола этого местного вокзала Кингс-Кросс.
Только проектор перестаёт крутить запись, и всё становится совсем белым, холодным и скучным.
Очкарик вздыхает.
— Мистер Локи Лафейсон, ваше дело закрыто и подлежит утилизации. Вы восстановлены во всех прежних правах с этого момента. Обратная виза будет оформлена в течение часа. Через три часа — отправление из Международного хаба Города Ангелов. Пункт прибытия — Лос-Анджелес, там вас встретят…
— Минутку. А моя просьба? — перебивает Наташа. — Вы рассмотрите мою просьбу?
— Мисс Романофф, мы делаем всё, что возможно. Сделка является вполне прецедентной и правомочной в сложившихся непростых условиях, но…
— Что — но?
— Оспорить статус покойного можно лишь с его собственного согласия.
— Так позовите его и спросите.
— Мы не имеем права напоминать утверждённым кандидатам в ангелы-хранители об их смертной жизни и передавать послания от бывших знакомых и родственников. Мистер Максимофф должен сам изъявить своё желание вернуться до утверждения его на определённую вакансию ангела-хранителя.
— А он знает о такой возможности?
В ответ повисает красноречивая пауза.
— А когда утверждение? — уточняет Тони.
— Через двенадцать часов и сорок семь минут, — любезно отвечает тот, что без очков.
Наташа рассеянно кивает и молчит. Надежды всё равно что нет — обычное дело для этого места. Тони не думает о том, что только что — как бы ради противного Локи — второй раз пожертвовал собой. Возвращается к тому концу стола, где одиноко сидит Наташа, успокаивающе кладёт ей руки на плечи. Локи — уже в дверях, немного потерянный и совсем чужой, потому что почти живой.
Но он всё-таки оборачивается.
— У меня ещё три часа? — уточняет он у главных.
— Да.
— Оставил бы тебе эти жизнерадостные очки, Старк, — с притворной горечью вздыхает Локи, — но это, если честно, единственный подарок от души, что я получал за долгие годы, и я оставлю его себе. И сказал бы, что полюбил вас за время нашего путешествия — но в любовь играют дети.