— Я не «что». Я «кто».
— Будешь выпендриваться — скажу в Городе Ангелов, что ты не бог, а так, метис йотуна. Голубой асгардский мулат. Может, таким положено находиться тут после смерти.
Локи открывает рот. Закрывает его. Провожает взглядом Наташу, разгуливающую по узкому номеру мотеля туда-сюда.
— Ты отвратительная женщина и я не дам тебе конфету, — решает он.
— Ой, да пожалуйста.
Тони молча покачивается на колченогом, но прочном стуле у двери. Пьёт из горла пиво — разумеется, тёплое — и закусывает его чизбургером. Без сыра.
Наташа клянётся, что час назад сыр на кухне мотеля был, но вот незадача — взял и кончился перед приездом дорогих гостей.
Но это волнует Тони меньше, чем сказанное Наташей.
Пять минут назад эта женщина, которая определённо слишком сильно ударилась головой и не имеет права с этим поспорить, призналась, что тоже едет в Город Ангелов, рада, что они её подкинут и…
Что Тони потом отвезёт её назад.
Потому что она едет просить не за себя.
— Понимаешь, — повторяет она для Тони, отмахиваясь от Локи, — раз у них тут такая строгая бюрократия и учёт, за бюрократические ошибки точно должно быть наказание откуда-то сверху. Посмотри сам: до того, как наша огромная слива с манией величия развела бурную деятельность, здесь был порядок. Вот после его смерти, — Наташа тычет пальцем в Локи, — всё и перепуталось. Возможно, они стали прибегать к автоматизации. Знаешь, сколько ушло после того, как их близкие рассыпались в пыль?
— Не знаю. Но догадываюсь. Я не общался тут ни с кем, Нат, — Тони качает головой.
Оскорблённый Локи, в которого далеко не в первый раз за вечер тыкают пальцем, молчит, разгрызает леденец и запивает его пивом. Извращенец.
Все они тут ненормальные, и сам Тони ненормальный, и мир этот ненормальный. Пыльное, как заброшенный архив, бюрократическое чистилище.
— А у кого-то эти жалобы прокатывали? — уточняет Тони.
— Я общалась в местном Нью-Йорке с одним полицейским. Он помнил меня по битве на Манхэттене, — Наташа наконец садится, клонит голову ещё ниже к плечу. Локи зыркает на неё, но молчит. — Погиб после щелчка. Преградил патрульной машиной дорогу автомобилю, который чуть не влетел в остановку, где были живые люди. Он услышал, что можно пожаловаться, уехал в Город Ангелов — и назад в самом деле не приехал. Наверное, просьбу рассмотрели. Вдруг сработает, если я приеду туда и скажу — вы ошиблись, но я никому не расскажу, если вы отправите к живым того парня.
Неизбитая такая тема для беседы, когда в номер к двум мужчинам ночью заглянула красивая женщина.
— Но это шантаж, ты в курсе? — Тони вскидывает брови, обдумав дикую Наташину идею.
— Цель оправдывает средства. И только попробуй возразить.
Голос у неё стал хрипловатым.
— Мы должны успеть за неделю, — говорит Наташа, и глаза у неё нехорошо горят — Тони видел это не раз, да и Локи, кажется, помнит и поэтому не возражает. — Пока там идёт очередной фестиваль. Потом их отправят отсюда, и всё.
— Повтори, а то многовато информации. Куда отправят?
— В ангелы-хранители. Он в этой партии. Все, кто пожертвовали собой, со временем проходят подготовку.
Тони угукает и закусывает шпажку, на которую собрали недочизбургер, потому что он разваливался, как зубочистку. Продолжает качаться.
— Ну, я в деле, — говорит он. — Сдадим этого асгардского иммигранта и сделаем то, что хочешь ты, если так можно.
— А если нельзя?
— Всё равно сделаем. Это ж мы.
Наташа очень, очень старается приподнять уголок губ, но не выходит — и тогда она ставит локоть на изголовье кровати Тони и подпирает голову рукой. Уголок насильно ползёт вверх, но Тони — и внезапно Локи с ним — следит за этим как зачарованный.
— Идеальный баланс, — воодушевлённо продолжает Тони.
— Через Перчатку заразился?
— Нет, я не об этом. Давай попробуем вернуть в мир живых двух братьев — хорошего и засранца.
— Не думаю, что стоит называть мальчика засранцем, — фыркает Локи. Комкает фантик и пытается попасть им в дешёвую пластиковую урну в углу. Мажет — и переводит взгляд на тёмное открытое окно. — Ну подумаешь, водился с Альтроном. У нас у всех были ошибки.
Наташа прожигает Локи взглядом.
Но не комментирует, что под засранцем имелся в виду не Пьетро Максимофф, обитающий в Городе Ангелов.
***
С Наташей можно почувствовать себя живым даже в посмертии.
Уже с утра, завалившись на заднее сиденье со своим рюкзаком, Наташа прокуривает всю машину, рассказывая, что до смерти не курила очень долго, бросила из-за нравоучений Стива; громко и мелодично подвывает вокалисту «Гоголь Борделло»; потом тянется к Локи, который сетует на вечно лохматые волосы, и заплетает ему косички «для мягких волн», штук семь.
После этого Локи очень старательно изображает красивую и невозмутимую асгардскую статую, олицетворяющую страдание и смирение. Он судит по себе — и очень не хочет оказаться на окраине пустынного шоссе, выразив недовольство. Даже не трясёт перед Наташей договором аренды.
Нахальный бог как-то притих, в очередной раз отмечает про себя Тони, когда они останавливаются перекусить и купить продуктов. Локи держится чуть позади, пока они идут по пыльной улице, душной, будто бы прогретой послеполуденным солнцем, пустой, будто бы у всех сиеста. Почти все окна — грязные и зашторенные: начищать их до блеска никто не видит смысла, и пялиться в небо без солнца хотят немногие. Наташа пинает мыском потёртого кеда смятую банку из-под пива, Тони отбивает, банка гремит по асфальту почти весело — и они так и играют ею в футбол до единственной в городе пиццерии, и Локи плетётся позади, забыв распустить косички, и на грохот не выскакивают ни дети, ни собаки.
Хотя если бы Тони увидел здесь детей — стало бы ещё хуже.
В пиццерии Наташа даёт чаевые парню за стойкой — в обмен на пульт от пухлого телевизора, висящего над стойкой на кронштейне. Переключает с унылого музыкального канала, чёрно-белого в крапинку, на какие-то новости. Считает важным следить за событиями.
То, что в загробном мире есть телевидение, для Тони не удивительно — скорее, его удивляет, что не все журналисты в аду. И выпуск как будто даже соответствует времени аудиокассет и тарахтящих машин. Примерно в такой передаче в девяносто первом скучно и монотонно объявили, что Говард и Мария Старк убиты, и зачитывали эту новость целый день. Поэтому, пока Наташа залипает на экран, а Локи вспоминает про свои семь косичек и расплетает их, Тони ворует с окружающих столиков салфетки и лезет под тот, за который их усадили — подсовывает стопку салфеток под ножку, чтобы не качало.
— Он пока ещё там, — раздаётся над пластиковой столешницей голос Наташи, и Тони спешно высовывается.
Врезается темечком в край стола — и не замечает, что тонкие пальцы поглаживают ушибленное место.
Наташин взгляд прикован к выпуклому экрану, как и взгляд Локи, только в её взгляде — выражение облегчения, а он, кажется, вот-вот взорвётся. Тони тоже косится на экран.
По широкой улице среди блестящих высоток идёт парад. Как на День Благодарения, весёлый, нестрогий, торжественный. Камера снимает откуда-то сверху разноцветную толпу и красочные — несмотря на общую блеклость телевизора — платформы, а потом берёт крупным планом простенькую белую. С неё двенадцать мужчин в белом, разного возраста и разных национальностей, приветливо машут толпе.
Беловолосый Пьетро Максимофф в свободной белоснежной рубахе и таких же брюках — среди них. Тоже машет, щурится и улыбается.
Диктор бубнит своё, рассказывая, что фестиваль в честь ангелов хранителей состоится на побережье.
Парад идёт дальше.
Под голубым небом, по залитой солнцем улице.
— Невыносимо, — вдруг срывается у Локи с языка, и он встаёт. — Как только тебе в голову могло прийти остаться тут, Романофф? Посмотри на него. Он доволен. Он счастлив. Он улыбается, и над ним светит солнце. Нет, такое могла придумать только ты, с твоим багажом. Но даже ты этого не заслуживаешь, глупая ты девчонка!..
Он сипло выдыхает, часто-часто моргает — и разворачивается на каблуках туфель, которые вот-вот попросят каши.
— Кому вообще показалось смешным назвать эту дыру «Камикадзе Пицца»? И зачем, если тут не посмеёшься? — выкрикивает Локи напоследок на пороге, не оборачиваясь, и уходит к машине.
Сквозь витрину пиццерии и её вывернутое наизнанку название — в самом деле слишком циничное — видно, как он нахохлился на заднем сиденье.
Небо снаружи — серое, как будто вместо него над этим мирком натянули кусок дешёвой обёрточной бумаги.
По времени мира живых Локи здесь уже пять лет, но так же ли идёт местное время?
Наташа молчит, пока Тони отряхивает штаны. Заговаривает только когда приносят заказ.
— На моих пончиках мало глазури и посыпки, — ворчит она.
— Это же не «Данкин Донатс». Это «Камикадзе Пицца». Ешь что дают. Это чизбургер без сыра перестаёт быть чизбургером, а твой пончик похож на пончик.
— Не буду, — решает она, покачивая головой, и придвигает к себе ближе пиццу. — Отнесу Локи.
В магазине, куда Наташа и Тони идут после обеда тоже вдвоём, она ещё покупает дешёвые пластиковые солнцезащитные очки с ярко-жёлтыми стёклами. Хочет взять две пары, но Тони отказывается.
Локи встречает их в машине без всяких благодарностей, но новые очки снимает только в мотеле, перед сном. И весь остаток дня едет, высунувшись из окна машины и посматривая в небо.
***
В следующие три дня они не ночуют в мотелях. Наташа предлагает ехать кратчайшим путём, не останавливаясь, меняться за рулём и по очереди спать на заднем сиденье под тонким флисовым пледом, который невесть где спёр Локи. Просто вдоль этого шоссе почти нет мотелей, а купить в последнем посещённом городке палатку они не додумались.
Тони, правда, ставит на то, что оба вообще-то додумались, но не захотели проводить ночи бок о бок с Локи в одной палатке втроём.
Никаких разногласий, на самом деле, нет: на этом свете им нечего делить, да и любит же Тор за что-то своего брата. Так что они уже не хотят его высадить или развернуться, пусть договором аренды Локи уже не трясёт — когда и на каких условиях эта бумага перекочевала к Наташе, Тони проспал.
На заднем сиденье, пока Наташа неторопливо и бережно ведёт автомобиль, спится на удивление здорово. В тряских дорожных снах приходят, как в обратной перемотке, Морган, которую он впервые повёз смотреть мультфильм в настоящем кинотеатре, Питер, который впервые в жизни едет в аэропорт, пьяненький весёлый Роуди с висящим на шее развязанным галстуком, Хэппи, которому солнце мешает вести, и они все улыбаются. Так по-разному, так хорошо, что Тони всегда снится, будто и он улыбается им в ответ. Оказывается, в дороге с ним происходило много хорошего, пока он был жив.
Просыпаться в этой дороге тоже неплохо — за исключением того, что за окнами всегда пасмурно и пейзажи пошли разнообразные, как в Афганистане, и нельзя поднять уголки губ. Ну, и Наташа курит прямо за рулём и забывает выставлять руку с сигаретой в открытое окошко, тоже немножко раздражает. Но каждое пробуждение — хорошее: рыжие с пшеничным кудри Нат, странные разговоры на передних сиденьях, негромкая и не противная музыка на потрескивающих, будто заезженных уже за их маленькое путешествие, кассетах.
После одной Наташиной смены Тони слышит по пробуждении «Иммигрантскую песню» без бэк-вокала магнитолы. Поют её на два голоса и шёпотом. Локи шуршит размотанной и чуть пожёванной плёнкой, непрофессионально пытается крутить кассету на огрызке карандаша, втягивая её назад; Наташа тихонько отстукивает ритм по рулю обеими ладонями.
— Почему именно «Иммигрантская песня»? — Тони сонно потягивается на заднем сиденье и садится. Накрывает пледом голову, кутается в него: Наташа пыталась проветрить салон, и с утра тут прохладно.
— Потому что мы все тут — иммигранты, — на удивление легко и беззаботно отвечает Локи и не глядя протягивает кассету и карандаш назад. — Почини мою музыку.
И Тони чинит.
Ползут они медленно, как черепахи — хотя, по авторитетному мнению Локи, черепахи вообще-то очень быстрые. Он знает, потому что сам был черепахой. «Форд» не выдержит бодрой езды, время в запасе ещё есть, и лучше уж предпочесть надёжность скорости. Тем более, компания не так плоха, а это всегда украшает и сокращает любую дорогу.
Вечером, когда Тони в очередной раз уступает место за рулём, всем троим кажется: серое небо на горизонте плавно-плавно, как на акварельном пейзаже, переходит в голубое. В тоненькую полосочку. Может, это Город Ангелов близко; может, коллективное самовнушение так хорошо работает. Но засыпает Тони приободрённым.
Ему снится то, чего никогда не было: его голова лежит на коленях у заплаканной Пеппер. Они едут из аэропорта, сразу после его возвращения из Афганистана, и она старается не всхлипывать, но так хорошо и по-особенному улыбается, что у Тони внутри что-то подрагивает за мёртвым реактором. Кажется, что это не сон, что он ожил и прыгнул во времени назад, чтобы всё сложилось раньше и проще, чтобы Морган была старше, когда он уйдёт, и помнила его лучше.
Надо что-то сказать Пеппер, и Тони открывает глаза, смотрит вверх на её лицо, тянет к нему руку и говорит:
— Бог мой!
Рука ударяется раскрытой ладонью о переднее сиденье. Не даёт слететь на пол или разбить голову, не ломается каким-то чудом. Оглушительный грохот, темнота — гаснут фары.
И долгая секундная тишина, которую прерывает Локи:
— Ты меня звал, Старк?
— Ты не мой бог, но сейчас тоже сгодишься.
Голоса у обоих дрожат. Наташа, сидя за рулём, закрывает лицо ладонями. Тони вскакивает, почти вылетает с заднего сиденья, открывает водительскую дверь и отнимает руки от её лица — думает, что та пострадала. Но она цела, только губы ещё более бескровные, чем обычно, почти белые.
Тони на всякий случай выводит её из машины. Усаживает на сухую колючую пожухлую траву на обочине.
— Тормоза, — объясняет она, когда может говорить снова. — Тормоза отказали. Мы могли умереть?
— Не хочу думать, куда попадёшь, если умрёшь в загробном мире, — вставляет Локи.
Он тоже бледнее бледного.
— Не хочу думать, нахер на пустом шоссе в загробном мире нужны дорожные знаки на чёртовых столбах, — бурчит Тони. — Помогите оттащить эту рухлядь в сторону. Посмотрю, что можно сделать.
Морда «Форда» всмятку. Будь она человеческим лицом, нос вдавило бы в череп.
Наташа дёргано кивает и, забывшись, начинает — впервые с тех пор, как они тут встретились — заплетать косичку, чтобы волосы не мешались. Тони уже в зеркале заднего вида наблюдает, как Локи косится куда-то на её затылок — и, не меняясь в лице, стаскивает с шеи свой ужасный шарф. Красиво заматывает им Наташину шею.
— Это подарок, — говорит он. — Всё равно кое-кто сказал, что этот шарф мне не идёт.
Выражения лица Наташи Тони уже не видит: на открытое синюшное горло Локи лучше не смотреть, пока не свыкнешься с этой мыслью.
***
— А говорил, что сам собрал костюм в афганском плену. Врал?
— Не врал. Но тогда террористы приносили мне запчасти и инструменты, а ещё со мной был Инсен.
Наташа сидит рядом на асфальте, на полустёртой разделительной полосе. Тони иногда выглядывает из-под днища «Форда», и она подаёт ему бутылку с водой или нехитрый инструмент. От Локи во время таких «выходов в свет» видно только руку или ногу — смотря что он свесил с заднего сиденья, на котором лежит, совершенно бесполезный, но очень расстроенный.
— Понимаешь, Романофф, он намекает, что ты менее полезна, чем террористы, и лучше бы была инженером.
— А чего это только я?!
— От меня хотя бы хочется отделаться. Так что я его вдохновляю.
Наташа фыркает.
Тони не хочет выбираться из-под «Форда»: так можно представить, что она улыбается.
По дороге никто так и не проезжает, и не у кого попросить инструменты получше, попросить подбросить до ближайшего населённого пункта, где Наташа и Локи своими незаконными и общественно порицаемыми методами за пару часов наскребут на новую развалюху, которой хватит до Города Ангелов. Всё через задницу, думает Тони, вытирая пот со лба. Всё через задницу, и совсем как в Афганистане: пустынный бежево-серый пейзаж вокруг, разве что не песчаный, а травяной, противная сухая духота. И небо здесь уже не совсем серое, а точно как над пустыней — бледного выцветше-голубого оттенка, как с выгоревшей старой фотографии. Наташа подтверждает — в Сирии точно такое, они долго-долго торчали там с Сэмом и Стивом, пока не пришёл Чёрный Орден.