Вместо этого Элиза пытается встать. Но от этой попытки в глазах все снова начинает кружиться. Вместо этого она пытается крикнуть, но слова гибнут в пересохшем, болезненном горле.
Но это движение замечает ее тюремщик. Он ругается. Выкрикивает что-то еще, но звук проглатывает гудение, сотрясающее воздух.
Тело все застыло и болит. Но нужно убраться отсюда. Элиза заставляет себя подняться, ее накрывает волна головокружения. Что бы ни скрывалось за спиной, нужно отойти как можно дальше, потому что оно опасно, пахнет гарью.
Брови ее тюремщика изгибаются в гневе, или в страхе, или в обоих чувствах одновременно. Он отходит от пульта. Идет прямо к Элизе быстрой, неровной походкой. Зачем? Снова ударить? Сломать ноги?
Элиза не замечает его появления. Тюремщика перехватывают, казалось, ниоткуда. Кто-то врезается в его бок, и они падают. Кто-то, слишком пугающий для человека. Кто-то с щупальцами, поблескивающий от слизи, схватывается с ним в драке, кусает, хлещет, душит. Они борются. Тюремщик выше ростом, он стряхивает его, отбрасывает назад. Он падает, поднимает голову и снова бросается вперед. Взгляд единственного голубого глаза — почти совсем одичавший.
Сек.
Он прижимает тюремщика к пульту, заставляя откинуть голову назад, обнажая шею, отвлекаясь только на миг — и затем он видит ее. Его искаженное, пугающее лицо освещается узнаванием.
— Элиза! Разлом. Попробуй выключить его. — Голос слабый, хриплый, легкий намек на приказ.
— Как?
— Пульт! На нем должно быть…
Но тюремщик отчаянно взрыкивает, выкручивает руки гибрида, сильно бьет его. Обнаженный мозг, это может убить его. Но после прочитанного имеет ли смысл переживать?
Но спешка понятна. Элиза вскакивает — боль отдается в голову от каждого удара сердца, — и бросается к столу. Ее приветствуют бессмысленные кнопки и выключатели. Элиза чувствует себя беспомощной. Свет слишком сильный. «Не смотри туда», — говорит она себе. Здесь есть экран, на нем график с меняющимися данными, цвета и линии. Она нащупывает тачпад. Блядь.
Раздается громкий, ломающий кости удар. Элиза поднимает голову как раз вовремя: гибрид отлетает к противоположной стене.
Затем ее руки оказываются схвачены в двойной нельсон железной хваткой. Элиза кричит, пытаясь освободиться. Но он силен. Пол вышибают у нее из-под ног, тащат, пиная, прочь от пульта.
— Нет!
Элиза смотрит в лицо тому, кто схватил ее. Асимметричные черты, подчеркнутые возрастом — или привычкой думать. Кончик языка зажат между зубами. Пламя пляшет в темных глазах.
И только тогда Элиза оглядывается. Разве у нее есть выбор?
Дыхание застревает в горле.
Идеальный сияющий круг, белый, электрический. Двадцати метров в диаметре, он висит, словно гало, неподалеку от пола. Пульсирует, как сердце. Гудит. Круги энергии пробегают по нему, будто по воде. Невозможно прекрасный.
И именно эта красота внушает Элизе страх, раз уж ее туда тащат. Что это — она без понятия, и что случится, если коснуться круга. Может, она сгорит. Или взорвется на миллион атомов. Нужно бежать. Но попытки борьбы бесполезны: рыбой на крючке Элиза бьется, без сил, без воздуха.
«Нет! — Все, что она может, это шептать: про себя или вслух, разницы никакой. — Прошу. Заберите меня от света. Не надо к нему идти».
А гибрид стряхивает оцепенение и видит, как Элизу толкают к Разлому. Слишком поздно его отключать. Перевес сил не в ее пользу. Ее толкнут в Разлом, словно на рельсы — на смерть от удара или колес. А Тайер останется совершенно непричастным.
Сек заставляет себя подняться. Но слишком медленно. Слишком стар, слишком слаб. Не ел два дня. Пустота в желудке тянет энергию из костей.
Но он не сдается.
Из последних сил он подбегает к Тайеру и хватает его за плечи, пытаясь отклонить их обоих назад.
«Убей его».
Старый инстинкт расцветает кровью на бумаге.
«Просто убей его. Сломай шею».
Но Тайер бьет ногой. Сек падает. Слишком поздно.
Он видит, как девушка — Элиза — оборачивается еще раз, ее лицо очерчивается на фоне ослепляющего света. Он видит ее глаза. Яркие, широко раскрытые. В них страх.
В тот миг ее тело касается границы круга — а Тайер разжимает хватку. Элиза дергается. Лицо застывает в крике, шея, спина, ноги сводит агонией. А затем неожиданно, почти чудом, она начинает светиться. Ее силуэт наливается белизной, наполняется, словно она всегда скрывалась там, под поверхностью. Почти как ангел. Как будто Элиза начинает загораться.
Но это было бы прекрасно, будь оно сном или видением. Но все происходит в действительности. Человек гибнет.
Неожиданно древний инстинкт исчезает И что-то новое прорывается сквозь корку ненависти.
«Нет. Не убивай. Спаси ее!»
Сек проскакивает мимо Тайера: тот падает назад, внезапно освободившись от веса чужого тела.
Сек тянется и хватает сияющие остатки ее фигуры — руку, которую она тянет к нему, зовя на помощь. Его ладонь, демонически сморщенная по сравнению с рукой Элизы, смыкается вокруг ее пальцев.
И тогда Сек чувствует жар. Вполне знакомый. И все исчезает. Человек, которого он пытается спасти. Центр. Далеки. Каан. Тайер. Нью-Йорк. Люди. Битвы. Эсме. Солнце. Голод. Одиночество. Счастье. Торжество. Триумф. Радио. Ножи и вилки. Америка. Туфли. Звезды. Вечно вращающееся пространство вселенной. Доктор. Каждое мельчайшее чувство, каждое воспоминание, его или чужое. Все сгорает, и вместо них остается только ощущение звездной плазмы, пульсирующей в венах, кожи, сорванной прочь космическим взрывом.
Но Тайер видит только, как далек, сияя, исчезает, коснувшись девушки. Разлом издает ужасающий скрежет, словно заевший механизм. Они исчезают.
Он моргает. Исчезли. Словно их никогда и не было. Как просто! Какая удача.
Тайер осторожно отряхивает халат. На нем кровь: красная, но темнее обычной. Не принадлежащая девушке. Нужно переодеться побыстрее.
Он снова подходит к пульту, отключает все системы, так, как ему показывали.
Тогда Разлом, мурлыкнув, гаснет и закрывается.
====== Глава 19. Белая ржа ======
Холодно.
Жар в моем мозгу постепенно гаснет, а потом вскипает, словно в ледяной ванне. Я шиплю. Странное ощущение — не знаю, как его и описать. Моя кожа словно из газировки, и та пузырится. Пузырьки на языке, между пальцами ног, под веками. Словно меня сначала разобрали на атомы, а потом заново собрали.
Или, как когда мне было семь и я лежала с гриппом. Не слишком серьезным, но я помню жар: встревоженные лица родителей виднелись вдали, в розовом сиянии волшебных огней. И, когда меня усадили в теплую ванну, то вода ощущалась настолько ледяной, что я задрожала и попыталась выбраться. Похожее ощущение.
Лежу без движения. Не знаю, долго ли. Может, час. Или день. Точно, как в жару: все, что я могу — это оторопело ждать, пока все кругом встанет на место. И остынет.
И все кругом медленно остывает.
И только в какой-то момент я понимаю, насколько здесь холодно.
Что случилось? Знаю, что случилось. Но надо уложить все в голове. Я была в Колумбийском университете. Потом запуталась и потерялась в секретной лаборатории. Один ублюдок вырубил меня. И бросил в свет. Должно быть, жар именно оттуда.
Боже. Мне так плохо не было с выпускного, когда я словила плохой приход.
Где именно я сейчас нахожусь?
Осторожно двигаю головой. Левая сторона лица вся онемела. Расплющилась обо что-то.
Металл.
Идеально гладкая металлическая поверхность.
Пытаюсь сесть, падаю. Потом моргаю.
Свет тусклый. Как будто просвечивает сквозь пальцы, заставляя плоть сиять алым.
Я нахожусь где-то вроде туннеля. Пол из металла — мутной бронзы или меди. На ней ни щербинки — стальной каток. Ходить по такому трудно. Настолько скользкий, что мог бы быть и изо льда. Стены изогнуты и облицованы той же бронзой, но усилены толстыми балками из более темного металла — как брюхо кита. Туннель изгибается, свет крадется из-за угла, светит оттуда, где я не вижу.
Пытаюсь подняться на ноги. Безуспешно. Должно быть, это другая часть лабораторных комплексов — они тянутся в бесконечность. Так я думаю поначалу. Тип, который напал на меня, он толкнул меня в диск. В тот свет. Если он думал, что убьет меня, то ошибался. Скорее всего, он хотел выбросить мое тело в безопасное место.
Сек называл свет Разломом.
Его имя вспыхивает в моей голове. Я кривлюсь. Я хотела о нем разузнать? Ну вот, разузнала. Теперь забыть бы.
Надеюсь, тот парень, ударив, убил его. Он ставил на нас опыты. Как на лабораторных крысах. Потом и на себе. Плевать мне на то, кто такие далеки или откуда они взялись, но Сек может идти куда подальше.
От этих мыслей противный вкус во рту, и я ползу к стене, держась за одну из балок, чтобы устоять на ногах. На этот раз получается, но из глубин желудка поднимается тошнота.
Что-то не так с этим местом.
На стенах ни проводов, ни труб, которых ожидаешь в лаборатории. И почему проход такой широкий? Здесь могут два грузовика разъехаться, не зацепив друг друга. Над головой спиной кита вздымается потолок. Поворачиваю налево. Где свет. Туда. Должно быть, там выход.
Делаю шаг, и ноги скользят по гладкому металлическому полу. Я выкрикиваю:
— Эй?
Мой голос приглушенным эхом катится по проходу. Подошвы негромко звякают об пол. Мне нужно пройти около семисот ярдов.
Сворачиваю за угол.
— Эй? Кто-нибудь меня слышит? Этот тип закрыл меня здесь! Может, вы хотите…
Но я тут же застываю на месте. Слова катятся вдоль стен в тишине.
В стене передо мной — шестигранная ниша около метра в диаметре. А сияет и блестит, как умирающая звезда, огромная настенная лампа. Стекло все в пыли, как будто за ним никто не смотрел, ток неторопливо бежит по нитям. Не Разлом. Из меня словно выпустили воздух. И впереди, и за спиной туннель изгибается.
Я могла бы поклясться…
Как отсюда выбраться?
Прислоняюсь к стене, чтоб не упасть, и вдруг понимаю, что она проржавела. Окидываю окрестности взглядом. Свет лампы проявляет все: сюда уже давненько никто не заглядывал. И пахнет неприятно. Словно реактивами или кровью. Это место как будто изолировано. Медленно приходит в негодность. Медная облицовка выглядит футуристично — но ретро-футуристично, как видели будущее в шестидесятых. Похоже на заброшенный завод. Когда-то давно им пользовались. Но даже представить не могу, куда меня занесло. Что-то в обстановке меня пугает.
Даже лампа, когда я разглядываю ее — что-то не то с тем, как она выглядит. То, как ее удерживают ромбовидные решетки. И никаких заклепок или шурупов. Непривычно.
И тут я наконец замечаю. Холодок в воздухе. То, как болит мой желудок. И уши — как будто сильное давление. Меня не просто тошнит после того броска. Телу не нравится то, что его окружает. Оно резко против. Здесь ему не место.
И тогда, в повисшей тишине, я слышу этот звук. Что-то приближается. Низкий, негромкий гул, словно шум двигателя, постепенно становится все громче и громче. Изгибы туннеля искажают его. Звук механический, но знакомый. И он так внезапно нарушает тишину, что я замираю, ошалев. Он доносится откуда-то из прохода.
Инстинктивно я застываю так тихо, как только могу. Прижимаюсь к стене, замерев.
Первым делом я вижу тень, которая в свете лампы ложится передо мной. Любопытная тень — вся из четких линий, некоторые части выдаются вперед, как у танка. Или…
У далека.
Тот, все еще скрытый в тени, медленно приближается. Да, это далек. Стою, не шевелясь, но этого я не ожидала. Так близко я вижу его во второй раз в жизни. И не нужно вспоминать, что я прочитала с того монитора. Все страхи моего детства заново вскипели и поднялись наружу.
Что он здесь делает? Других далеков? Сколько их здесь, у них?
Далек движется неторопливо, дрожа и вибрируя, словно от старости. Окуляр горит призрачно-белым, не голубым, и слегка помаргивает, постоянно тускнея и темнея.
Он выглядит иначе. Броня скучного темно-серого цвета, маленькие купола, покрывающие его нижнюю секцию, черные. Только очертаниями похож на модель Сека. Выглядит менее мобильно, более округло, и тоже никаких креплений. И тем не менее, он проржавел. Темные полосы, словно грязные слезы, текут по его бокам там, где пролилось масло или другая жидкость.
Он словно вышедшая из обращения, устаревшая модель, непрактичная и забытая. Но мое сердце все еще колотится о диафрагму. Естественно, мне страшно.
«Просто стой смирно, — говорю я себе. — Ты в слепой зоне».
Если я не стану шевелиться, укрывшись за балкой, далек меня не увидит. Его окуляр, словно фонарик, светит точно в пол. При таком дизайне у него не должно быть бокового зрения.
Задерживаю дыхание.
Далек так близко, что от его двигателя подрагивают стены и пол. Он движется бесцельно: путь ровный, но что-то призрачное скрывается в его скольжении. Он плотный и тяжелый, но из-за возраста похож на разлагающуюся плоть.
И неожиданно пол прекращает дрожать. Далек замирает на месте.
Дыхание застывает в легких.
Далек остановился. Как будто что-то услышал. От того, что его двигатель молчит, жутко. Ужасно. Опасно. Теперь, оттуда, где я стою, можно сбежать, только обогнув балку. Вдруг окуляр далека поднимается и смотрит прямо вперед. В его центре — маленький черный кружок, словно центр мишени. Или зрачок. Это придает ему потрясенное выражение. Или гневное. Глаз хищника. Наводит резкость.
Он знает, что я здесь.
Тишина рассыпается на части: далек начинает говорить. Его голос раздается через поврежденный от времени динамик, лампы на голове моргают резким светом.
Он говорит на незнакомом языке. Слова агрессивно скрежещут, но в то же время болезненно тянутся. Голос такой высокий, что от него болят зубы. Неожиданно вспоминаю, что рассказывал Малкольм о далеках, когда мы были детьми. Как он смеялся. Шутил о роботе-убийце.
А прямо сейчас я изо всех сил стараюсь не обоссаться. Он наверняка чувствует мой страх.
О, Боже.
«Не шевелись!»
Орудийная башня далека поворачивается в сторону. Сканирует. Что именно? Дыхание? Сердцебиение? Растущее содержание адреналина? Что-то его обеспокоило.
Далек опять начинает говорить. На этот раз я едва не воплю от ужаса.
— ЗАФИКСИРОВАНО НАЛИЧИЕ ЖИЗНЕННОЙ ФОРМЫ. НЕ ДАЛЕКА, — говорит он на идеальном английском.
Слова точные, хоть и не слишком уверенные. Как будто далек впервые пробует говорить на этом языке. Как он это делает?
Легкие болят от недостатка воздуха.
— ТЫ… НАЗОВЕШЬСЯ! — Его голос громкий и катится эхом по коридору. — ТВОЯ ЖИЗНЕННАЯ ФОРМА НИЖЕ ПО РАЗВИТИЮ, ЧЕМ ДАЛЕКИ!
Он огибает угол, и я слышу вой двигателя.
— ТЫ БУДЕШЬ… УНИЧТОЖЕН!
Еще фут, и он меня заметит. И убьет в ту же минуту. Как говорил Льюис. Как написано в лабораторном файле. Потому что так поступают далеки. Только вот не знаю, как он это сделает. Никогда всерьез об этом не думала. Может, далек раздавит меня. Или задушит вантузом. А может, убьет током.
Нет, я не готова! Не могу здесь умереть. Никто не узнает, что произошло. Ученый, который запер меня здесь, где бы он ни был, наверняка хотел именно этого. Улик не останется. Что бы я ни выяснила, я ничего не расскажу.
Но все, что я вижу — это далек.
И не могу понять, почему у чего-то без зубов, когтей и не голодного должна быть логическая причина меня убить.
Неожиданно он появляется из-за балки, занимая все поле зрения. И замечает меня. Его тело разворачивается, загораживая мне путь к бегству. Всхлип застревает у меня в горле.
— Стой!
Крик прорезает воздух. Далек замирает. Затем — медленно, — разворачивается в сторону звука. К началу туннеля, туда, откуда появился сам.
И я тоже поворачиваюсь, следя за его взглядом.
Но это лишнее.
Потому что, пусть даже голос искажается эхом и вибрацией стен, я его узнаю.
Сек.
Он стоит прямо на входе в туннель, в круге темноты. Его силуэт ни с чем не спутаешь. Стройное тело, поза боевой готовности; похоже на человека вплоть до того момента, пока не заметишь голову — и тогда фигура искажается до неузнаваемости. Я во второй раз вижу его в гибридной форме. Форме, в которой я сильнее всего сомневалась. Меньше всего напоминающей далека.