========== I ==========
Сумерки плавно опускались на Дистрикт-6. Заходящее солнце золотило верхушки деревьев и крыши домов, а два худеньких паренька, стараясь сдерживать рвущийся наружу смех, бежали в сторону Луговины.
— Вот дерьмо! — выругался один из них, тот, что помладше. В тот же миг послышался слабый хруст.
— В чем дело?! — шикнул старший, оборачиваясь назад и проверяя, нет ли за ними погони.
— Очки! — раздосадованно ответил младший, не останавливая бег.
— Черт с ними! Беги давай! Или ты без них не видишь?
— Нормально!
Через несколько минут бега цель была достигнута — парни устало опустились на траву, помещая перед собой две только что украденные бутылки домашнего пива и кусок копченой колбасы. Отдышавшись немного, тот из молодых людей, что был немного постарше, поднялся на ноги и неторопливо приблизился к неглубокому овражку, заваленному пожухшими прошлогодними листьями. Там они с братом прятали гитару всякий раз, когда собирались вечером уйти из дома — что, впрочем, случалось довольно часто.
— А что с очками? — спросил парень, очищая гриф инструмента от налипших листьев.
— Да у них дужка разболталась. Давно еще, — махнул рукой младший брат. — Вот и свалились. Кажется, я на них наступил, — хмыкнул он, потирая пальцем переносицу. Проведя рукой по растрепавшимся русым волосам, парнишка потянулся к стеклянной бутылке с пивом — здесь было целых пол-литра — и открыл ее ключом, после чего проделал то же и со второй бутылкой. — Джи, иди сюда! — позвал он.
Счистив с гитары грязь, Джерард подтащил ее к брату и, усевшись подле него, взял в руки бутылку.
— Майкос? — позвал он.
— Чего?
— Чего-чего, колбасы дай! А то сожрешь все в одну харю!
Майки, до сих пор не трогавший сворованный на рынке кусок колбасы, вспыхнул праведным гневом. Джи, заметив, что братишка сердится, добродушно улыбнулся и сам потянулся за колбасой.
— Какая-то она хиленькая, — хмыкнул парень, разрезая небольшой кусок пополам при помощи перочинного ножа. — Прям как у тебя в штанах! — Джерард засмеялся.
— Дурак! — Майки насупился и отнял у брата положенные ему полкуска. Джерард нахмурил брови, но промолчал. Странно, обычно Майкос всегда находил достойный ответ — такие словесные перепалки были неотъемлемой частью в жизни братьев. Но, видимо, сейчас у Майкла не было настроения препираться.
Медленно пережевывая небольшой кусочек колбасы и наслаждаясь его вкусом, Джи задумался. Приходя сюда, на Луговину, поздними вечерами с гитарой и пивом, безвременно позаимствованным на рынке у ворчливой торговки, прозванной братьями Селедкой за невероятную худобу и словно застывший взгляд огромных глаз, они всегда чувствовали себя уютно. Была во всем этом какая-то особая, умиротворяющая атмосфера. Лучи заходящего солнца уступали место высыпающим на небе звездам — темнота всегда наступала в Шестом внезапно. И тогда, под этими бесконечными сияющими звездами, братья Уэй могли сидеть до самого утра, обсуждая проблемы насущные или же просто дурачась. Младший, четырнадцатилетний Майки, частенько играл на гитаре, а старший, Джерард, пел — причем зачастую это были песни собственного сочинения, откровенно поносящие власть. И если бы подобное творчество дошло до ушей миротворцев, то розги — самое безобидное, что ждало бы парней. Да только здесь, в поле, их никто не мог услышать — разве что птицы, но да ведь птицам плевать на власть, верно? Они и без революционных песен свободны…
Жители Панема никогда не были свободны. Ни до восстания, ни, тем более, после него. Так уж сложилось испокон веков, что дистрикты находились под постоянным гнетом Капитолия, и единственная попытка бунтовать завершилась появлением Голодных Игр. И Джерард, как экспрессивный молодой человек, яро ненавидящий Игры и все, что имело хоть какое-то к ним отношение, не раз задумывался о том, чтобы оказать какое-никакое сопротивление властям. Но одно дело — обсуждать это с братом на Луговине и вынашивать какие-то планы по свержению президента, в большинстве своем далекие от идеала, а другое — действовать. Обычно все заканчивалось бурным выплеском эмоций и новой песней, рождавшейся совершеннейшим экспромтом.
Сейчас, накануне Жатвы, Джерард всерьез задумывался о том, чтобы не пойти. Взять Майки и сбежать прямо сейчас… ну… куда-нибудь! И они бы, наверное, сбежали, если бы не родители. Куда побегут они, немолодые уже люди, с двумя проблемными подростками? Оставлять же отца с матерью здесь одних никак нельзя — миротворцы Шестого дистрикта страшны в гневе, и стоит им узнать, что два мальчишки сбежали из дома, и родителям не поздоровится. А Джи любил их — отца и маму — и не хотел доставлять им неприятности. Выбора не оставалось.
— Майки! — Джерард ущипнул брата за бок, стараясь хоть немного его расшевелить. — Ты чего такой? Боишься?
— Не боюсь я! — излишне самоуверенно хмыкнул паренек.
Джи вздохнул. Было видно, что Майки врет, но едва ли мальчишка его возраста сможет признать подобное. Джерард же… Не то, чтобы он боялся — скорее, церемония Жатвы его раздражала. Молодой человек старался не думать о том, что его или Майкоса могут выбрать трибутом — и вот уже шесть лет это помогало. Сам Джи в этом году примет участие в жеребьевке в последний раз, а уже послезавтра будет официально свободен — насколько это возможно в Панеме. Впрочем, он не знал, радоваться этому или нет — в конце концов, Майки будет по-прежнему находиться под угрозой, а значит, будет лишь хуже — ждать и быть не в силах помочь.
Еще несколько минут братья сидели в полной тишине, вслушиваясь в отдаленные гудки и грохот поездов где-то там, в самом Дистрикте. Спустя некоторое время Майкос, до этого целиком и полностью поглощенный собственными мыслями, пробормотал:
— А что, если… Если нам на самом деле убежать, Джи? Не придется участвовать в Жатве, не придется больше подчиняться кому-то…
Джерард нахмурился и перестал накручивать на палец довольно длинную прядь волос. Он сочувственно посмотрел на Майки и подсел поближе к брату. Майкос выглядел озабоченным, близоруко щурился, глядя Джерарду прямо в глаза, и казался старшему брату одновременно беззащитным маленьким мальчиком и уже сформировавшимся взрослым человеком со своим взглядом на жизнь. Черт разберет этих подростков — в свои восемнадцать Джи уже начисто позабыл о том, каково быть мальчишкой в пубертатном возрасте. Но ведь на то он и старший брат, чтобы поддерживать младшего? Попытавшись улыбнуться, Джерард обнял Майкоса, и тот, совсем как маленький, уткнулся носом в братское плечо.
— Ты все-таки боишься? — тихо спросил Джи и получил в ответ едва слышное:
— Угу… Знаешь, — Майки вздохнул, собираясь с духом, — я вчера говорил с бабушкой. Ну, спрашивал, что, если меня завтра… Того, выберут. Она сказала…
Джерард не дал брату закончить, это было сильнее его.
— Ты опять? — Джи был скорее огорчен, нежели зол на брата, но спокойно говорить не мог. — Сколько раз тебе повторять, Майкос? Она умерла, понимаешь? Умерла! Она не может ничего тебе ответить, не знает даже, что ты с ней говоришь! Понимаешь?..
Майки упрямо нахмурился и вперил взгляд в землю.
— Может, — буркнул он, избегая взгляда брата. — Я сам задал ей вопрос, — Уэй-младший уже не шептал, а шелестел, едва шевеля губами, словно он сам был покойником, — а она ответила коротко и ясно: «да».
Больше объяснять ничего не требовалось — Джерард знал, что Майкос, когда его что-то тревожит, всегда спрашивает совета у покойной бабушки по материнской линии, Хелены Ли Раш, устраивая импровизированные спиритические сеансы с самодельной доской уиджа*. И никто на свете, наверное, не сумеет убедить паренька в том, что это не более чем самовнушение.
— Сожгу эту гребаную доску ко всем чертям! — погрозил пустоте Джи.
Нет, разумеется, он этого не сделает. Не хватит духу. Стоит только представить это отчаяние в глазах младшего братишки, упрек в голосе, как Джерарду становится совершенно ясно, что нет смысла даже пытаться. Пусть лучше живет с этой тенью прошлого, чем погружается в беспросветное уныние.
На пару мгновений повисла тишина, а затем Джи, сам не уверенный в своих словах, тихо и отчетливо проговорил:
— Тебя не выберут.
— А бабушка сказала…
— Все, не хочу даже слышать об этом! — вспылил Джерард. Он хотел было сказать, что бабушка — лишь плод болезненного воображения Майкоса, но язык не повернулся. В карих глазах братишки плескалась такое отчаяние, что давить на него нравоучениями было бы как минимум бестактно. Вместо этого Джерард покрепче обнял Майкла и прошептал: — Попробуй в этот раз поверить мне, а не бабушке. Я — вот он, здесь, живой и вполне материальный, и я клянусь тебе, что ты не будешь участвовать в Играх. Ясно?
Майки шмыгнул носом, но ничего не ответил, а спустя пару мгновений едва слышно позвал:
— Джерард…
— Да?
— Ты можешь спеть мне? Пожалуйста…
— А ты сыграешь? — молодой человек выпустил брата из объятий и покосился на лежащую подле него гитару. Майки слабо улыбнулся и, кивнув, взял инструмент в руки, поудобнее располагаясь перед Джерардом.
— Disenchanted. Можно? — неуверенно спросил он, перебирая пальцами тугие струны. Джи кивнул в знак согласия и набрал в легкие воздуха, собираясь выпустить из груди вместе с голосом и все переживания, неустанно терзающие его сердце.
It was a lie when they smiled and said «you won’t feel a thing»…
С губ Джерарда сорвался последний звук, и наступила полная тишина. Наверное, еще каких-то пару минут Майкос сидел, задумчиво водя пальцем по грифу гитары, словно осмысливал происходящее.
— Эй, — Джи в последнее время очень сильно переживал за братишку — тот был сам не свой, — все в порядке?
Майки вздрогнул, будто голос старшего брата выдернул его из другой реальности.
— Да, — он ответил настолько резко и безэмоционально, что было яснее ясного — ответ полностью противоположный.
Птицы давно перестали щебетать, и даже ветер, кажется, стих. Солнце скрылось за линией горизонта, а летнее небо превратилось в иссиня-черный бархат. В дистрикте, видневшемся в отдалении, зажглись огни. Пора было идти назад, чтобы избежать патруля миротворцев и остаться незамеченными.
Обычно парни возвращались с таких вылазок в крайне приподнятом настроении, подтрунивали друг над другом, смеялись по поводу и без, а в этот раз шли так, будто только что похоронили в поле своего лучшего друга. Особенно мрачным был Майкл — его безразличие ко всему, даже к факту того, что он чуть не столкнулся нос к носу с миротворцем, пугало Джерарда.
«Ты не будешь участвовать в Играх, я этого не допущу, — повторил он про себя, еще раз взглянув на неестественно бледное лицо Майкоса, — во что бы то ни стало».
Комментарий к I
* «Говорящая доска» или «уиджа» (англ. Ouija board) — доска для спиритических сеансов с нанесенными на неё буквами алфавита, цифрами от 1 до 9 и нулем, словами «да» и «нет» и со специальной планшеткой-указателем.
========== II ==========
Всю ночь Джерарда мучали кошмары. Или даже нет, не кошмары. Покойная бабушка. Хелена снилась ему крайне редко, и после подобных снов всегда случалось что-нибудь плохое. Например, однажды она явилась к нему во сне, когда ему было лет четырнадцать, накануне того, как шайка соседских мальчишек едва не утопила Джи в пруду. Они просто дурачились, подтрунивали над странным пареньком, не умевшим плавать, но все обернулось куда хуже. С тех пор Джерард так и не сумел преодолеть свой страх глубины, а сама мысль о том, что нужно приблизиться к тому самому пруду, внушает вязкий ужас. Кроме того, когда ему было двенадцать, спустя каких-то пару недель после смерти бабушки, случился пожар в их доме, и все семейство Уэев едва успело выбраться. А потом началась длинная канитель проблем: попытки потребовать помощь от властей, ночевки где-то у знакомых, холод и голод. Было еще много чего, пусть и не столь значительного, но, так или иначе, когда во сне появлялась Хелена Ли Раш, это сулило скорую беду, тем более теперь, перед церемонией Жатвы, когда жизнь каждого подростка, которому не повезло родиться в одном из дистриктов, подвешена на тонкую нить, способную оборваться в любой миг, стоит лишь разнаряженному капитолийцу вынуть из стеклянного шара бумажку с его именем.
Но не столько сами сны действовали на него так угнетающе, сколько воспоминания, когда Джи просыпался посреди ночи в холодном поту. Поначалу светлые, они цепкими коготками впивались в его душу и медленно раздирали сердце на клочки — Джерард вспоминал, как бабушка учила его всему, что он умеет и знает сейчас, думал о том, сколько любви и заботы она ему подарила за все те годы… А потом Хелена умерла — в тот роковой год, когда мальчику исполнилось двенадцать. Джи ненавидел ее за это. Это казалось парню настоящим предательством: так просто взять и умереть, оставив двух внуков одних в этом мире — без ласки, без заботы, без помощи. Она была их идейным вдохновителем, той, кто всегда давала понять, что оба — и Джи, и Майки, — чего-то стоят. А потом покинула, словно разочаровавшись и оставив свои попытки. «Она же не виновата в этом! — твердил себе Джерард. — Нельзя выбрать время для собственной смерти, ведь так?» Но он не верил самому себе, каждый раз считая, что эта смерть причинила гораздо больше боли живым, чем самой Хелене, и она была виновата.
Ну, а затем воспоминания о детских годах, проведенных с бабушкой, перетекали в нечто настолько ужасное, что у Джерарда начиналась паника; конечности словно парализовывало, и парень не мог сдвинуться с места и произнести хоть слово — лишь тупо пялился в стену, ощущая, как холодный пот ручьем стекает по спине. Перед глазами стояла пугающая картина: пустынное кладбище, деревянный гроб и неестественно-желтое лицо бабушки Хелены. И он, маленький Джи, прячущийся за подол маминого платья и отчаянно пытавшийся не смотреть на мертвое тело.
— Джерард… — слабым голосом шептала плачущая мать. — Попрощайся с бабушкой…
— Не буду! Не хочу! — упирался мальчик. — Это не моя бабушка! Верните настоящую!..
И он, казалось бы, понимал, что нельзя так говорить и что в гробу лежит Хелена, а не кто-то другой, но рассудок отказывался воспринимать эту информацию. Взрослые же сочли прощание внука с покойницей необходимым и буквально вытолкнули паренька к гробу. В оцепенении он сделал шаг вперед и… упал в обморок. Потом мальчик вспоминал это, как самый жуткий момент в своей жизни, а память услужливо вырисовывала в голове чересчур яркие и, возможно, сильно преувеличенные образы: сморщенное тело покойной, до неузнаваемости загримированное лицо, тлетворный дух, исходивший от гроба…
С тех пор Джерард боялся бабушку. И тем сильнее его пугал младший брат, твердивший о своих спиритических сеансах. А ведь Майкос был совсем маленьким, когда Хелена скончалась. Ему, кажется, даже разрешили не подходить к гробу в тот день — быть может, поэтому он сейчас так тянется к отголоскам прошлого? Джи не понимал этого. Он не хотел думать о том, что случилось шесть лет назад; хотел не думать о смерти, но чем сильнее пытался, тем чаще мысли о ней посещали его голову. Порой сдерживать в себе все эти страхи казалось невозможным, и юноша сам не понимал, почему до сих пор не сошел с ума.
***
Кажется, ночь длилась нескончаемо долго, но еще сильнее Джерард боялся того, что случится, когда ночные кошмары подойдут к концу, страхи, таящиеся в темной неизвестности ночи, ослабят хватку, и им на смену придут вполне реальные тревоги светлого времени суток: пришло время Жатвы, а значит, каждый хочет оттянуть как можно дальше тот роковой миг, когда сопровождающая или сопровождающий объявит имя того, кому не повезет стать очередной жертвой Голодных Игр. Именно жертвой — шансы победить ничтожно низки, да и что могут сделать на Играх запуганные мальчики и девочки из не особо обласканного властями дистрикта? Умереть. Хотя бы достойно — если смогут.
Наконец, последний кошмар подошел к концу, и первый луч солнца скользнул по лицу Джи; парень поморщился и перевернулся на другой бок. Скрипнули пружины раскладушки. Майкос, спавший рядом, пробормотал во сне что-то невнятное и окончательно разбудил брата. Джи перевернулся на спину и бездумно уставился в потолок. Он вспомнил все, что видел во сне этой ночью. Затем перед его мысленным взором промелькнули воспоминания из прошлого, неясные, но такие страшные фантомы: отблески пламени, лицо бабушки, будто отлитое из воска, мутная зеленоватая вода пруда… На раскладном столике в углу стоял деревянный планшет — уиджа. Майки не выдержал и проснулся ночью, лишь бы снова спросить совета у покойной Хелены без ведома брата.