— Ты уже заметила, что я кажусь довольно хрупкой, — поясняет она, — и одолеть тренированного парня в равном бою у меня шансов нет. Но дело в том, что в стрессовой ситуации я превращаюсь в тайфун. Если у меня не будет оружия, в ход пойдут зубы, ногти, подручные средства — что угодно, лишь бы спасти свою жизнь. Я привыкла отстаивать свои права, бороться… А еще я уповаю на удачу.
— Обычно она на твоей стороне?
— Сплюнь, чтобы не сглазить! — смеется Ора.
— Вы знаете, у этой девочки такая бешеная энергетика — я прямо чувствую ее жажду жизни, а вы? — улыбается Грация, обращаясь к зрителям, и те одобрительно шумят, выкрикивая имя Оры. — Итак, с нами была импульсивная Ора Борегард из Дистрикта-8, а теперь я позову на сцену ее земляка! Хион Вагнер, дамы и господа!
Хион, одетый в черные джинсы и распахнутую клетчатую рубашку поверх белой футболки с принтом, усаживается на диван и озадаченно осматривается, выгибая белесые брови.
— Добрый вечер, Хион, — приветствует его Грация, и Вагнер, удивительно хорошо пародируя особо манерных капитолийцев, отзывается, комично махнув ручкой:
— Здрас-сте!
Он выжидательно смотрит на Грацию, улыбаясь полувосторженно-полубезумно, а его правая кисть после приветственного жеста так и замерла согнутой в запястье, с оттопыренным мизинчиком, и напоминает куриную лапку.
— Хион, не смотри на меня так, — смеется ведущая.
— А что, тебя это смущает? Я кажусь пугающим? — Он опускает руку на подлокотник и перестает растягивать губы в улыбке.
— Немного. Так куда лучше. Знаешь, а у тебя невероятной красоты глаза!
— Глаза? Где?! — Хион испуганно поднимает брови, и зрачок на его бледно-зеленой радужке сужается так, что на мгновение Лиссе становится жутко.
— Ты так и будешь дурачиться? Я думала, мы с тобой серьезно поговорим, как взрослые люди, а ты…
— Что поделать, я бестолковый болван, — пожимает плечами Восьмой.
— Да ни за что не поверю!
— Как хочешь. Но вообще-то, дорогуша, — Хион вдруг опять делает жеманное капитолийское лицо и «куриную лапку» из руки, чем вызывает у публики приступ хохота, — я не об этом пришел говорить. Ты уже оценила мою прическу? — он указывает на свой вечный вихор, аккуратно уложенный при помощи геля для волос и сегодня выкрашенный синей краской. — Я похож на капитолийца?
— Твои волосы изумительны! — смеется Грация. — Позволь, я потрогаю… — И когда ведущая тонкими пальцами легонько касается его волос, Хион на мгновение высовывает язык, подражая довольному псу, которого треплют за ухом. А потом, вмиг посерьезнев и выпрямившись, говорит:
— Так, давай вести себя как взрослые люди! О чем ты там хотела меня спросить?..
— О, на самом деле, нас всех мучит вопрос о твоей оценке. У тебя неплохой балл, но среди юношей самый низкий. С чем это связано?
— Видишь ли, Грация… Видимо, распорядителям не понравилось, как я пою.
— Ты пел во время индивидуальной аттестации?! — всплеснув руками, переспрашивает Грация.
— Ну да.
— Вечно распорядителям достается самое интересное! А нам споешь?
— Ой, ну я даже не зна-аю… — принимается жеманничать Хион. — Ну нет, — пародируя капитолийский акцент и заламывая руки, отнекивается он. — Ну нет же… Ай, ну ладно, уговорили! — и юноша под аплодисменты затягивает популярный в Капитолии мотив. Голос у него высокий, поет он чисто — ничем не хуже девушки, исполняющей эту песню в столице, и когда Хион замолкает, Грация говорит, что такое пение достойно лучшей оценки, чем шесть, даже несмотря на то, что на показательном выступлении от трибутов требуется демонстрация навыков выживания. Хион пожимает плечами и возвращается на место вмиг погрустневшим: кажется, песня выжала из него последние силы, и теперь он задумчиво наблюдает за вышедшей на середину сцены Анемону Клири, а кое-кто из распорядителей пренебрежительно замечает:
— У нас тут как будто не Игры, а конкурс талантов. Поют они, танцуют, татуировки сопровождающим делают… Может, кто стихи почитает?
— Ну, ребят можно понять, — парирует Меркурий. — Все, что бы они ни показали сейчас, должно в конечном итоге привлечь спонсоров, а что, как ни искусство, может прийтись по душе утонченной капитолийской публике?
Анемона Клири, правда, об искусстве не говорит. Она лишь кружится на месте по просьбе Грации, попросившей получше рассмотреть ее платье, длинное, приталенное и сшитое из ткани, прозрачной на рукавах и у груди и плавно перетекающей в белый у подола. Все оно сплошь изрисовано тонкими черными веточками. При определенном освещении они бликуют густым и глубоким зеленым цветом и оплетают руки, плечи и грудь Моны так, что кажется, в этих местах платье состоит из них одних, обтекающих обнаженные участки кожи. И пока Анемона вращается, шифоновый подол платья, жемчужно-белый, опадает красивыми воланами, приоткрывая босоножки, также напоминающие замысловатые узоры из веточек.
— Твой стилист — кудесник, — в восторге заверяет Грация, когда Мона наконец садится рядом с ней, поправляя «древесную» тиару на голове.
— Спасибо, думаю, Илларии приятно будет слышать такую похвалу в свой адрес, — тщательно подбирая слова, отвечает Анемона. Она слегка картавит, но видно, что над ее речью в Капитолии поработал профессионал: огрехов почти не заметно.
— Ты такая серьезная, Мона… В чем дело?
— Просто не вижу поводов для веселья. Завтра начнется Бойня, и чтобы пережить ее, нужно быть очень сосредоточенной.
Что-что, а это у нее получается превосходно, и макияж с черными разветлвяющимися стрелками до самых висков и волосы, собранные на затылке в ажурный цветок, лишь придают образу строгости. Анемона перестает выглядеть излишне серьезной лишь тогда, когда бросает кокетливые взгляды в зрительный зал: часть четко продуманного плана по привлечению спонсоров. Ей не нравится быть на публике, говорить с Грацией, понимать, что на нее смотрит весь Панем. И если Хион Вагнер кривлялся от души, словно получая заряд энергии от зрителей и отдавая его назад, то Анемона словно теряет силы с каждой прошедшей минутой, хотя продолжает дежурно улыбаться. Она предельно вежлива, на вопросы Грации отвечает без шуток и увиливаний, но все, что она говорит, кажется Лиссе ненастоящим. Фантик, оболочка, призванная скрыть настоящую Анемону: слишком много слов, и все они не дают узнать о ней ровным счетом ничего. Хитрая девушка, не исключено, что на арене она будет строить козни своим соперникам. А может, Лисса просто стала мнительной с возрастом… Однако вскоре Артемида шепчет ей на ухо: «Какая неприятная она, эта Анемона», и все становится на свои места.
— Приятная-неприятная, а публику покорила, — возражает Эрот Хоффман, приглядываясь к девушке. — У нее хорошие шансы. Да и никто не говорил, что Игры выигрывают только приятные трибуты.
— Я просто даже не понимаю, чем она вызывает такую бурную любовь. Она даже ничего толком не рассказала о себе, так, постреляла глазками, и они все расплылись в обожании! — злится Артемида.
— Я бы сказала, что ты просто завидуешь, если бы не была согласна с тобой, — кивает Лисса. — И если бы Анемона не была трибутом.
Да, если у Моны Клири и есть какие-то особые чары, то на главного распорядителя Голодных Игр они точно не действуют, а потому отношение к ней Лиссы будет такое же, как и к остальным.
Земляк Анемоны, лопоухий Аир Финкл, одет в серую футболку, поверх которой небрежно наброшен твидовый пиджак цвета хаки. Он смеется и лукаво подмигивает обоими глазами, словно семафор.
— Ты такой жизнерадостный, — замечает Грация, беседуя с ним, и Аир, разведя руками, поясняет:
— Логично, что я радусь, пока жив.
— Что ж, пожалуй, ты и прав. Боишься перед Играми?
— Да нет, — расслабленно отвечает Аир, вальяжно откинувшись на спинку дивана. Он старается казаться беспечным, но скрыть волнения ему все равно не удается: бегающие глаза выдают. Финкл ерошит пальцами волосы, тщательно уложенные стилистом, и те вмиг рассыпаются непослушними вихрами. — Чего бояться, Игры-то еще не начались.
— А когда начнутся?
— Но они же не начались, — фыркнув, упрямо возражает Аир. — Что ты все заладила? Вас в Капитолии учат, что ли, такими назойливыми быть? — посмеивается он. — Сперва сопровождающая над ухом зудела, а теперь и ты…
— А что говорила тебе сопровождающая?
— «Будь серьезным, Аир Финкл! Квартальная Бойня — это тебе не игрушки, Аир Финкл!» — передразнивает он.
— А ты не привык, чтобы тебя допекали?
— Именно! Обычно это меня называют несносным.
Грация смеется:
— Что ж, сегодня несносной придется побыть мне, потому что я собираючь задать тебе еще немало вопросов. Готов?
— Да задавай, что уж там, — махнув рукой, отзывается Аир, и Грация принимается расспрашивать его о семье. Оказывается, у Финкла есть девушка, и она, по его собственным словам, «самая красивая и самая вредная девчонка в дистрикте». Сказав это, Аир даже показал на камеру язык — видимо, чтобы девушка увидела. Совершенно ребяческий жест, да Аир и сам ведет себя как четырнадцатилетний мальчишка. Он становится серьезным только тогда, когда делится воспоминаниями о своей младшей сестренке и говорит, что скучает по ней — но затем снова начинает кривляться, чтобы Роззи — так зовут девочку — не расстраивалась.
— Это так трогательно, — умиляется Грация. — Ты замечательный брат, Аир, и я желаю тебе удачи на арене!
Аир кивает. Его время подходит к концу, так что он уступает место рядом с ведущей девушке из Дистрикта-10 и возвращается к своему креслу, шепнув что-то Анемоне.
Терра Салливан присаживается на диван так, чтобы ее хорошо видели и Грация, и зрители в зале.
— Здравствуйте, — мягким, певучим голосом говорит она, коснувшись пальцами шеи, и когда аплодисменты стихают, Грация восклицает:
— Здравствуй, Терра! Наверное, ты уже заждалась своей очереди?
— Ну, думаю, мне пришлось ждать не дольше всех, — напряженно улыбается Терра, разглаживая подол платья. Оно, скроенное из полупрозрачной черной ткани и расшитое бежевыми, персиковыми и коралловыми пышными цветами, выгодно подчеркивает ее фигуру. Длинное, струящееся, у груди она сидит чуть свободно, а на талии стянуто широким черным пояском с крупной овальной пряжкой. Рукава у запястий перетягивают узкие резинки, ворот целомудренно прикрывает треть шеи — впрочем, декольте здесь было бы излишним: полупрозрачная ткань и без открывает достаточно.
— Конечно, за тобой еще пятеро трибутов… — быстро соглашается Грация. — Расскажи, каково это — сидеть там, в кресле, и ждать, когда назовут твое имя?
— Волнительно. Но куда спокойнее, чем стоять на Жатве и бояться быть выбранной.
— Так значит, ты боишься участвовать в Играх? А твоя девятка за показательное выступление говорит совершенно о другом…
— Девятка еще ничего не значит, хотя я очень рада, что получила ее. Думаю, я ее заслужила.
— Что же такого ты показала судьям?
— Ну, — усмехается Терра, — наверное, я их удивила. Хотя и сама до последнего момента не знала, что буду делать.
— Ох, и снова эти секреты!.. Хоть от кого-нибудь я добьюсь сведений о его сильных сторонах? — возмущается Грация. — Ну ладно. А как считаешь, Терра, ты хорошо подготовлена к арене?
Терра смотрит на нее, высоко подняв голову. У нее кошачий взгляд, отмечает про себя Лисса. Бархатный и хищный. И интересный профиль: красиво очерченные губы, нос с горбинкой, изогнутые брови… Есть в этом что-то античное, манящее, приковывающее взор.
Терра небрежным жестом заводит руку назад — поправить прическу, напоминающую несколько раз вывернутую саму через себя косу, — и отвечает:
— Более или менее хорошо. У меня много старших братьев, и все они с самого детства учили меня вещам, которые могут пригодиться не только в повседневной жизни, но и на арене. Так что кое-какие навыки у меня есть: развести костер, соорудить шалаш, поставить силки, даже защититься от диких зверей — все это я смогу. Но это еще не залог победы, так что загадывать я не хочу.
Лисса усмехается: о том, что братья научили ее превосходно стрелять, Терра благоразумно умолчала. Что ж, верное решение: глупо еще до начала Игр открывать все карты.
— Что ж, совсем скоро мы сами все увидим. Я думаю, у такой сильной и волевой девушки все получится! — заверяет Грация, чем вызывает у Терры нервный смешок:
— Знала бы ты, как я боюсь арены, ни за что бы так не сказала.
— Я говорю то, что вижу! И все присутствующие меня поддержат, правда ведь? — И зал оглашают аплодисменты. Когда они стихают, Грация успевает задать Терре еще несколько вопросов о том, чего она боится на арене больше всего и чего ждет в случае победы. Девушка отвечает, что хочет лишь одного: вернуться к мирной жизни в Дистрикте-10 с матерью, братьями и своим молодым человеком. На этом время ее подходит к концу, и на середину сцены выходит Маркус Хейстед. Лицо у него раскраснелось, и он рукой оттягивает ворот свободного черного пуловера, словно ему нечем дышать.
— Очень у вас тут душно, — поясняет он, усаживаясь рядом с Грацией. — Жарко, с ума сойти можно.
— Быть может, воды, Маркус? — предлагает ведущая. Маркус кивает, и пару мгновений спустя из раскрывающегося подлокотника выезжает хрустальный графин и пара стаканов. Хейстед услужливо предлагает Грации налить воды, но та отказывается. Дождавшись, пока Маркус сделает пару глотков и благодарно кивнет, она продолжает беседу: — Должна сказать, ты выглядишь внушительно! Эти мускулы… Можно я потрогаю?
Маркус смеется и напрягает бицепс, и Грация заверяет:
— Как сталь!
— Скажешь тоже, — отмахивается Маркус. Голос у него громкий, но взволнованный, и произнося некоторые слова, Хейстед запинается, но в целом держится приветливо, что очень радует Лиссу: от главы миротворцев она слышала, будто юноша настроен против Капитолия. Что ж, настроен он может быть как угодно, но Маркус неглуп и прекрасно понимает: от впечатления, которое он произведет на публику во время интервью, во многом зависит его дальнейшая судьба. Лучше уж вести себя дружелюбно, и сейчас, когда ему еще ничего не угрожает, Маркус даже не кажется опасным: вполне обаятельный юноша с добродушной улыбкой. И Лисса рада, что его не нарядили в классический костюм: в нем Хейстед смотрелся бы тучным, неуклюжим и постаревшим на десяток лет.
— Итак, Маркус… — Грация плавно переходит от пустой болтовни к интересующим ее вопросам. — Расскажи нам, как ты живешь в Дистрикте-10, чем занимаешься?
— Не уверен, что мое занятие придется по душе жителям столицы: я работаю на скотобойне.
— Убиваешь животных?
— Ну да, причем занимаюсь этим уже довольно давно.
— А почему ты выбрал такую… непростую профессию?
— Да я, в общем-то, и не выбирал. Нужны были деньги, и я рад был любой подработке, но пастухов и доярок в дистрикте навалом, никто меня не брал… А на скотобойне всегда требуются люди, ты правильно заметила, работенка там не из легких… Так что меня не выставили вон даже тогда, когда выяснилось, что мне всего четырнадцать.
— Ты обманывал начальство? — ахает Грация.
— Ну, я просто приврал насчет своего возраста — выглядел-то старше, — напряженно смеется Маркус.
— Ну хорошо, а скажи, тяжело убивать животных, шкуры с них сдирать?..
— Поначалу — да, в моральном плане очень тяжело. Со временем привыкаешь.
— Значит ли это, что на арене тебе будет проще убить другого трибута?..
— Навряд ли. Трибуты все же не скот… Хотя когда меня выбрали для участия в Квартальной Бойне, я надеялся примерно на то, о чем ты говоришь. А оказавшись здесь, понял, что это не так просто: представить вместо человека свинью. Но это мои предположения сейчас, а что будет на арене — никто не знает. Одно могу сказать наверняка: умирать мне не хочется, а значит, я буду бороться.
— С твоей девяткой за показательное выступление это не должно составить труда — у тебя превосходный балл!
— Так-то оно так, но никаких гарантий это не дает. Каждый второй из нас получил девятку, и я не первый, кому ты обещаешь легкую победу.