- Выпьем, - сказал он, едва только Бофур явился в его чертог, и взглянул на него с плохо скрытым страхом. Боялся, что тот откажется. Но Бофур только улыбнулся.
- Чего ж не выпить!
Ни разу с тех пор, как пил ритуальное вино на своей коронации, Кили и глотка чего-то крепче воды не делал. Его самого это удивляло, горе ведь - верный повод хмелем восполнить все, что слезами пролил.
- Твое здоровье! - воскликнул Бофур, подняв свою кружку.
Кили кивнул и поднял к губам свою. Мед был слишком крепкий, от горячего хмеля у него враз закружилась и без того тяжелая голова, а усталость в нем будто только того и ждала, чтобы взять свое.
- Ты свое горе глотаешь, - заговорил вдруг Бофур, - а надо было плеваться, чтоб из носу текло, как вода, когда тонешь. Иначе захлебнешься ведь, навсегда останешься там.
- И хорошо бы, - хрипло вырвалось у Кили. - Для меня берега нет.
- Берег есть, весь мир есть, а ты кидаешь его им на погребальный костер и думаешь, им оттого отраднее будет в их гробнице.
Нет, нет, все было не так, думал Кили, мечась взглядом вокруг через пьяный туман. Мир был весь для них двоих с Фили, тогда, давно, и у него все на свете было без короны и «мой лорд», и захватывало дух от простора, свободы и неведения, от всех дорог, что еще только предстояло пройти, и они вдвоем могли бы одолеть любую армию просто потому, что ну а как же иначе! Жизни всех героев на свете они прожили вместе, а теперь он должен жить свою собственную - один. Как можно идти дальше с тем, что осталось, когда раньше у него было все? Как может радовать, что его ныне зовут королем, когда прежде у мира было для него имя дороже?
- Я никогда не смогу отпустить это, - прошептал он.
- И не нужно. Оно от тебя и само не уйдет, оно с тобой всегда, а ты все не хочешь сойти с места! - Бофур наклонился к нему через стол. - Ты воздаешь им почести, как будто им было чего еще желать!.. Как будто ты не смеешь сам быть счастлив, раз им не довелось, но они-то были! Они были счастливы, и у них было все!
Кили помотал головой, и мир с медленно разгоняющейся тяжелой мощью закачался из сторону в сторону.
- Прости мне эти слова, но ты на самом деле не делаешь ничего особенного, ничего такого, чего никто другой бы не сумел, - сказал Бофур, глядя ему в глаза. - Ты горюешь, вот и все.
Вот и все, вот и все… Неслышное эхо все повторяло эти слова, а Кили искал и не находил, чем их опровергнуть. Пьяная память швырнула ему воспоминание о Тауриэль, об их последнем молчании там, когда нужно было говорить, и он залпом поднял дном вверх свою кружку.
***
- Владыка, - Тауриэль коротко склонила перед королем голову, до сих пор кружившуюся и несвою от странной ее безволосой легкости. - Я пришла с просьбой.
Трандуил устремил на нее взгляд холодный и острый, как сталь, как северный ветер.
- Я хочу отправиться в Серую гавань. Прошу вас, позвольте мне уйти.
Владыка долго и безмолвно смотрел на нее, и все ее шрамы и даже разрезанные пряди волос будто открывались и закровоточили под этим взглядом, выпуская с кровью весь скопившийся в них яд. А затем Трандуил чуть заметно кивнул ей.
***
Кили медленно открыл глаза. Желтое марево дневного света было вокруг, бесформенное, как растаявшее масло. Он шевельнулся, и тут же тошнота качнулась к горлу, точно лодка на волнах. Вцепившись пальцами в мех под своей спиной, он застонал сквозь стиснутые зубы - слов не было, приоткрыть рот было жутко, но молчать - невозможно. Внутренности будто так и рвались прогуляться...
- Проснулся? - окликнул его знакомый голос, такой свирепо громкий, что Кили умоляюще зажмурился, спасаясь от этого звука. Кто-то сел на край его постели, и, приоткрыв глаза, Кили наконец узнал Бофура. Тот протягивал ему ковшик с водой.
- Держи, - сочувственно вымолвил он.
Взяв у него ковш и жадно осушив его, Кили рухнул обратно на постель. На мгновение блаженная водяная прохлада, пролившись ему грудь, смягчила гнилой ядовитый озноб его похмелья, и Кили почувствовал вялую улыбку у себя на губах, а затем все вернулось, одним коротким, свирепым ударом в живот. Фили, Торин, Тауриэль. Они все ушли от него. Кили судорожно дернулся к краю постели, и его вырвало - долго и мучительно, до боли под ребрами и желчной горечи во рту. Ни одно его похмелье не было настолько кошмарным, подумал он, когда обессиленно повалился на спину, дрожащий, мокрый от холодного больного пота, пустой до того, что живот будто со спиной слипся двумя лоскутами выпотрошенной кожи. Что холодное накрыло его лоб, и Кили провалился в сон.
Его разбудила жажда спустя полных несколько часов - дневной свет в комнате уже был тускл и красен, а тени - длинны и черны. Снова Бофур обнаружился рядом - без своей неизменной шапки он показался Кили одновременно старше и словно меньше, чем всегда. Поймав его проснувшийся взгляд, Бофур молча протянул ему наново наполненный ковшик и улыбнулся углом рта.
- Лучше?
Кили кивнул и, вспомнив прошлое свое пробуждение, поморщился и пробормотал:
- Прости. Нельзя мне пить столько.
- А что еще делать, когда ничего не сделаешь? - отозвался Бофур
Этот вопрос неожиданно потребовал от Кили ответа, перебив бесконечно звучавшее в его мыслях «Почему?». Долго он повторял и повторял это слово, кнутом обжигавшая сердце боль от прикосновения к струнам былого требовала узнать, наконец, причину, чтобы суметь принять случившееся. Почему Торину не суждено было провести выстраданные счастливые годы в возрожденном своем королевстве, почему жизни брата суждено было угаснуть в кровавую лужу оброненной лучиной вместо того, чтобы долго, долго гореть? Кили день за днем задавал себе эти вопросы и пытался непонимающим своим мучением, как палач, вырвать из себя самого ответы. Для чего он должен был пережить это, для чего?
И вот теперь, сегодня, из спутанной и слепленной похмельной мешанины его мыслей явился наконец ответ.
Эребор ныне вырван из челюстей тьмы, свободен, оживает. Казавшееся несокрушимым могущество Смауга повержено, в его погибшем огне выковал свою корону король Бард. Но есть еще одно место, еще одна великая твердыня прошлых лет, где долгие века в священных залах хозяевами - ужас и мрак. Этому должен настать конец, и в кровавой кузне Битвы, бросив сотни жизней в страшное это горнило, Создатель выковал того, кто сделает это.
Торин слишком долго истекал кровью после того, как драконьи когти вырвали из его жизни родину, слишком стремился вернуть себе свое по праву, чтобы оставить это ради чужих земель. Фили был из другого металла выкован. Он был защитник, не захватчик, и не пошел бы за войной, если бы та сама не явилась. А война должна быть начата.
Создателю нужен был тот, кому хватит бесстрашия вступить во владения Погибели Дьюрина. Ведь это страх - главное оружие живущей там, во мраке, Тьмы. А Кили ничего больше не боялся. Многое Азог вырезал из него, кроя своей сталью тела его семьи, многое утонуло в том бездонном молчании меж ним и Тауриэль, но среди этого был страх. Он пережил уже самое худшее. Что бы ни увидел Даин, что бы ни гнездилось в оскверненных коридорах Мории - там нет ничего, что могло бы его испугать.
Рывком, мотнувшим его на стену и отозвавшимся новой бурей мучительной тошноты, Кили поднялся на ноги и почти бегом бросился из своего чертога.
- Балин, - выдохнул он, едва войдя в зал совета, и Балин, подняв голову от карт и писем, увидел, как что-то новое и жуткое зажигается в его омертвелых глазах. - Незачем ждать. Мы вернем Казад Дум сейчас.
Часть 5
«Редко какое слово лежит дальше от исполнения его смысла, чем «сейчас». Так вышло и с дерзновенным решением короля отправиться в Морийское царство. Эребор едва-едва стал живым больше, чем мертвым, и оставить его, как крепко раненного, только приподнявшегося с постели, без заботы и присмотра было нельзя. Многое нужно было решить, многое сделать, и день за днем в зале совета не стихали споры…»
- Армию двигать к Мории нет нужды. Битва Пяти воинств обрубила голову орочьей силе, только лишь недобитые капли ее утекли назад.
- Даин не орков испугался, когда не осмелился войти в Казад Дум. То, что там было тогда, едва ли одолели годы. Нужно быть готовыми. Чтоб гниль такую перешибить, изрядно соли бросить придется.
- Гнать рати через пустоши у Гор? Где ты столько съестного возьмешь? Разве что во всех кузнечных печах крам печь станешь! Драконий ужас не так давно-то сгинул, а в тех краях никогда селиться никто не жаждал, даже деревья. Ни охотой не прокормишься, ни с собой столько не понесешь, ни в чужих закромах не купишь.
- О чем мы спорим? У нас нет армии. Народ тянется назад в Эребор, но долгонько ждать придется, чтобы из разбродных бусин этих снизать воинство.
- В Железных холмах…
- Ну нет. Даин храбрец, верный друг, но не дурак. С чего бы ему гнать своих парней через полмира на новую битву, которая потребна совсем не ему?
- Я не буду просить Даина о помощи, - твердо сказал Кили, до того слушавший спор советников молча. - Справимся сами.
Балин покачал головой.
- Я понимаю, что движет тобой, но ты не подумал, каким твое решение покажется твоему народу. Гул прошедшей битвы не стих еще у них в ушах, а ты хочешь заново раскачать этот колокол, и теперь не для защиты, не для того, чтобы вернуть по праву твое.
- Лучше раз и навсегда очистить Морию, чем ждать, пока снова эта зараза там расплодится и явится сюда, - возразил Кили. - И нам все равно придется биться, но только тогда уже у собственных ворот.
- До того пройдут годы. Ты хочешь просить едва обретших дом снова идти от него прочь, едва оправившихся бросать себя под новые раны!
- Я не прошу, - грубо оборвал его Кили.
Балин не изменился в лице, но что-то мелькнуло во взоре его, такое, отчего Кили стало вдруг страшно от себя самого, как будто он поднял на старого наставника руку.
- Как прикажешь, - склонив голову, ответил Балин. - Но позволь дать тебе совет.
Он замолчал, почтительно ожидая позволения продолжить, и Кили кивнул, чувствуя себя мучительно неловко, неправильно.
- Не хочешь идти к Даину за топорами и щитами - сходи за словами, - сказал Балин. - Он многое видел за жизнь, и после него ни один гном еще не ступал на порог Казад-Дума. Его стоит послушать.
Это был здравый совет, а сейчас Кили готов был согласиться и с глупостью, если б Балин вдруг такую сказал.
- Я отправлюсь в Железные холмы, - объявил он, - немедля.
- Из Дейла гонец был, король Бард зовет тебя на празднование, - напомнил ему Глойн, но Кили только отмахнулся.
- Лучше я его на наш пир позову, когда мы вернемся из Мории с победой.
***
Владыка позволил ей уйти, и уйти она желала, но теперь, когда можно было в любой миг перерубить канат и навсегда отплыть от этого берега, Тауриэль не торопилась сделать это. Быть может, близость прощания омыла мир от пыли и крови всего пережитого, и небеса вдруг засияли ярче, а лес стал зеленее, или прощание это примирило ее с пережитой здесь болью, но то, что гнало ее прочь, отступило. Медленно, со сладкой печалью прощалась она с Великим лесом, со звонким серебром рек и гордой статью Одинокой горы, встававшей несветлеющей тенью против неба. Воспоминания крепли, напившись из глаз ее непролитых слез, и острым сожалением жалила ее невозможность поговорить еще хоть раз с тем, кто так долго был ей другом. Но она не знала, где искать Леголаса. Судьба рассекла скалой реку их единой жизни, и слишком далеко друг от друга разошлись ее рукава. Но были другие, чьи голоса ей хотелось еще раз услышать прежде, чем голоса чаек над прибрежной волной, и, навсегда оставив позади Лихолесье, Тауриэль отправилась в Дейл.