Люди тем временем пробегают уже мимо нас, и я решаю выждать ещё немного в надежде, что мы останемся с тигром наедине, без лишних глаз. Но схлынувший поток людей оставляет за собой долговязого парня, стоящего, словно зачарованный, прямо на пути зверя. Понимая, что больше времени нет, я готов уже крикнуть Хэнку, который успел почти пробраться к нам сквозь толпу и ждёт только моей команды, чтобы рывком преодолеть оставшееся расстояние. Но тут Дэвид хватает меня за плечо, останавливая, и резко вытягивает другую руку, преграждая путь Хэнку. Мы оба замираем скорее от неожиданности, чем сознательно.
Тем временем долговязый парень начинает медленно, без резких движений, опускаться перед тигром на корточки. Тот смотрит без злобы, не спеша двигаться вперёд. Чуть щурит глаза, потом встряхивает головой. Ещё раз. Лениво зевает. Парень осторожно касается ладонями земли, тигр неторопливо ложится, по одной вытягивая лапы.
Я очень осторожно, боясь сбить его с концентрации, касаюсь сознания парня. Так и есть, мутант. Его контакт с тигром неуловимо напоминает мою телепатию, но даже если бы я мог настроить связь с животным, мне этого не повторить. Это как совсем другой язык.
Тем временем подоспевают работники зоопарка, негромко хлопает выстрел, парень вздрагивает и, убедившись, что глаза тигра закрываются уже под действием дротика со снотворным, а не его влиянием, торопливо встаёт и спешит скрыться. Я оставляю детей под присмотром Дэвида и Хэнка и следую за ним.
Он обнаруживается на склоне у пруда, задумчиво глядящий на воду и приводящий в порядок мысли. Я съезжаю с тропинки, но выезжать на склон не рискую, чтобы не скатиться ненароком в воду. Останавливаюсь в паре метров позади него — не лучшая позиция для разговора, но что поделать.
— Ты неплохо справился, — двусмысленно начинаю я. Он немного напрягается, но не подаёт виду и не спешит оглядываться.
— Сначала не понял, что к чему, почему все бегут, а потом оказалось поздно, и я решил, что драпать из-под самого носа тигрицы будет плохой идеей. Да и испугался. Хорошо, служащие подоспели быстро.
— Наверное, ты неплохо управляешься с животными, — продолжаю я, словно не заметив его слов. Напряжение уже откровенно сквозит в его эмоциях, но голос остается ровным. Молодец парень.
— Я разве что со своим псом хорошо управляюсь, да и то не всегда. Мне чертовски повезло.
— Ты можешь контролировать их или только успокоить, как сейчас?
Вспышка раздражения хлещет меня по нервам, и он резко оборачивается, чтобы отвадить назойливого незнакомца. Но сбивается с мысли при виде кресла. Ненавижу использовать его как орудие в споре, но сейчас вышло неплохо. Пока он снова подбирает слова, я, стараясь не улыбаться совсем уж по-хулигански — давно не получал такого удовольствия от знакомства с новым мутантом — демонстративно подношу пальцы к виску.
~ У меня нет причин выдавать чужие секреты. Зато могу поделиться своим. Не у тебя одного есть необычные способности.
В его мыслях смятение, а слова застыли на губах. Я позволяю себе беззлобно рассмеяться и протягиваю руку:
— Чарльз Ксавье, — и, когда он автоматически пожимает её, весомо добавляю: — Телепат.
— Томас Форстоун. С… студент.
Я открыто забавляюсь его растерянностью, но за ней нет злости, и вскоре мы открыто болтаем с ним, прогуливаясь по тропинкам. Я рассказываю ему о школе и её учениках. Вижу, как загораются его глаза. Приглашаю заглянуть как-нибудь, намекая, что он мог бы остаться и надолго. В его эмоциях последовательно вспыхивают радость, потом смущение, неуверенность, я чувствую, что он уже готов отказаться, но не тороплю, ожидая, что он сам объяснит мне причины.
— Вы понимаете... — мнётся он. — Я знаю, что это звучит нелепо, но у меня есть пёс, и мне не хотелось бы оставлять его надолго. Мы вроде как… он почти как часть меня. А если речь идёт об общежитии при школе, это не лучшее место…
По его эмоциям я понимаю, что это действительно очень важная для него причина, и пожимаю плечами:
— Знаешь, у одной из учениц настолько тонкий слух, что в её комнату пришлось поставить многослойную звукоизоляцию, чтобы она могла спокойно спать. Другой ученик периодически бьёт стекла, особенно когда нервничает, а мой главный помощник иногда обрастает синей шерстью. У обитателей особняка много довольно специфических потребностей, думаю, твоя ещё нормально сморится на их фоне. Как его зовут?
Парень мило краснеет, отводя глаза, и говорит:
— Чарли.
Я в голос смеюсь, хотя мы уже выходим на полянку, где меня ждёт автобус с детьми, и мне стоило бы принять более подобающий вид.
— Думаю, — я заговорщицки подмигиваю ему, — для моего тёзки мы найдём местечко.
Так в особняке появляется рыжая молния, всеобщий любимец и объект для бесконечных шуточек на тему клички. Я стоически терплю, тайком посмеиваясь над особо удачными.
Томас не преувеличивал, говоря о важности для него пса. Если на поведение других животных он может осторожно влиять, склоняя к тем или иным действиям (хотя он мне признался, что до дня нашей встречи объектами его опытов становились больше кошки и собаки, с таким опасным и полудиким зверем ему пришлось столкнуться впервые), то его контакт с Чарли был постоянен и невероятно глубок. Пёс фактически ощущался как продолжение его пальцев, повинуясь не то что мыслям — казалось, даже рефлексам. Это не требовало от Тома ни контроля, ни никаких-либо усилий. Причём, если бы мне вздумалось повторить подобное при помощи телепатии с человеком, это было бы чистой воды насилием. А Чарли был, кажется, безгранично счастлив, что может понимать желания своего хозяина безо всяких команд и прочей ненужной мишуры.
Но основной проблемой с Томом стало вовсе не присутствие Чарли в школе, о чём он подумал в первую очередь. Меня же заботило другое: Томас не был школьником, я не мог просто так перевести его к себе. Но и до учителя он не дотягивал — вскоре у него должны были начаться занятия на последнем курсе университета. И ему нужно было учиться, я не собирался заставлять его отвернуться от учёбы только ради его присутствия в особняке. К тому же Томасу нравилась его специальность — он занимался зоологией, и в зоопарк в тот день его привели поиски возможностей для научной работы. Там, в общем-то, согласны были дать ему место, но только на условиях постоянной работы в качестве сотрудника и с проживанием на территории, что не вязалось ни с участием в жизни нашей школы, ни с Чарли, а значит, отпадало.
В один из вечеров, которые мы провели за обсуждением этой проблемы, Томас высказал идею, что оптимальным вариантом для него было бы найти научного руководителя, согласного работать с ним на расстоянии, по переписке. Он мог бы вести свою работу почти самостоятельно, главное, чтобы был официальный, признанный руководитель. В университете можно было бы появляться и не так часто, на последнем курсе больше внимания уделяется научной работе, а не посещению лекций. А лаборатории особняка и помощь Хэнка (с которым они быстро нашли общий язык) давали и так немалые возможности.
Я задумался, перебирая в памяти старые связи, но ничего подходящего на ум не приходило. Хотя…
— Том, а ты не думал о том, чтобы немного сместить направление твоих работ в какую-нибудь смежную область, ну например, с генетикой?
Он раздражённо взмахивает руками:
— Можно подумать, что найти профессора генетики, согласного меня принять, легче, чем какого-либо ещё!
Я, озорно сверкая глазами, наклоняюсь к нему и сообщаю:
— Кажется, я знаю одного.
Так у меня появляется первый настоящий студент, и это оказывается не таким уж страшным, как мне когда-то казалось. Я даже не начинаю чувствовать себя старым.
И хотел бы я сказать, что это были дни светлого и безоблачного счастья. Но это означало бы покривить душой. Я понимал, что со всеми заботами — об учениках и учителях, тренировках и занятиях — лишь бегу от воспоминаний, способный спрятать их поглубже, но не справиться с ними. Воспоминания молчат и вроде не тревожат меня даже во снах, как это бывало первое время. Но они продолжают влиять на меня.
Для меня важными становятся вещи, о которых я раньше даже не задумался бы. Каких-то тем я, напротив, стараюсь не касаться любой ценой.
Одним из острых для меня вопросов стала внешность некоторых учеников, обусловленная их мутацией. Я не то что не пытаюсь призвать их прятать свои особенности, — я практически настаиваю на их открытости в пределах особняка, где нет чужих глаз. Не уверен, насколько это разумно, но знаю, что больше никогда и никому не запрещу быть тем, кто он есть, если в этом нет прямой необходимости. Ученику со странными глазами, состоящими, казалось, из одних зрачков, и привыкшему без конца носить тёмные очки. Подростку с жабьей кожей и языком хамелеона. Хэнку… с ним отдельная история. Он отлично понимает, откуда берёт начало эта моя одержимость и не признает её правильности. По крайней мере, в отношении себя. Он пользуется сывороткой почти постоянно, держа под контролем и свой внешний вид, и своё звериное начало. Это не даёт мне покоя. Для меня и позже самыми трудными учениками будут те, кто не признаёт себя. Но прямые разговоры не складываются, он просто уходит, когда я поднимаю эту тему. Поначалу в лабораторию или в классы. Потом плюёт на такт и начинает успешно скрываться от меня по ближайшей лестнице. Я только закусываю губу, понимая, что первый перехожу черту и полученного вполне заслуживаю. Но не отстаю. И выход находится.
— Тренировки, Хэнк, тренировки! Нет, стой, причём тут ты, я о детях. Им нужно тренировать свои способности не только поодиночке, но и в командной работе. Нет, Дэвид один такую нагрузку не тянет. В конце концов, он не железный, да и одновременные выходки двадцати подростков-мутантов перебор не только для него, но и для любой тренировочной площадки. Группу надо поделить, и вторую возьмёшь ты. Что значит нет, а кто ещё? Ты предлагаешь мне с ними в кресле кататься по пересечённой местности? Или мисс Стэнсон на каблуках? Она, конечно, прекрасный преподаватель, и её абсолютная память — потрясающая способность, но никак не применимая в полевых условиях. Так что это твоя группа и это решённый вопрос.
Первая тренировка провальна. Вторая провальнее ещё раз в двадцать. Ребята начинают ворчать, желая вернуться к Дэвиду. Пока про себя, но Хэнк это тоже чувствует и безо всякой телепатии. Пытается взбунтоваться ещё раз, но я неумолим. И наконец это происходит. Двое шалопаев, отчаявшись добиться толку от преподавателя, решают развлечь себя сами, но контроль их подводит и ситуация резко выходит за границы безопасности. Думать некогда, сомневаться некогда. Да и просто зверь опережает человеческую скорость реакции в разы, перехватывая контроль независимо от того, согласен с этим человек или нет.
Всё кончается хорошо. Оба виновника крепко потрясены, причём в прямом смысле слова — над землёй за шиворот. Остальная группа тоже под впечатлением и ведёт себя тише воды, ниже травы. Нет, все ученики в курсе мутации Хэнка хотя бы теоретически. Многие видели его в обличии Зверя… но не в действии. Будь в школе другие уклады, другое отношение, в них мог проснуться бы страх или неприятие. Но, к моей гордости, этого не происходит, скорее, они начинают его больше… уважать.
Хэнк тоже, то ли сдавшись на мою волю, то ли под влиянием своей дикой половины, меняет тактику, и с этой тренировки ученики возвращаются, едва держась на ногах. И с последующих тоже. Со временем мне даже приходится начать тасовать группы, для большей справедливости, а также потому, что класс, выгулянный Хэнком, способен потом ещё 3-4 урока просидеть спокойно и без приключений. А после Дэвида их хватает максимум на один.
Я доволен, хотя Хэнк и смотрит на меня обвиняющее, почти обиженно первое время. Потом свыкается и даже признаёт про себя, что ему это тоже нужно. Легче выгуливать зверя время от времени, позволяя спустить пар, чем вечно держать на цепи, ожидая момента, когда она может не выдержать. Но со мной он предпочитает это не обсуждать, да я и не настаиваю.
На самом деле, обсудить — да нет, просто показать, — чего я добился и буду продолжать добиваться, я хотел бы только одному человеку. Той, для которой я подобного сделать не смог. Просто не готов был, не понимал, не хотел видеть. Как будто этим мне хочется извиниться, искупить вину. Глупо. Я отлично понимаю, что даже если она и узнает когда-то обо всём этом, то вряд ли это теперь будет для неё что-то значить. А как же мне на самом деле не хватает её поддержки… того времени, когда все мои идеи и начинания для неё действительно много значили. Моя Рейвен. Как же я мог не понимать, насколько ценно для меня было её присутствие в моей жизни, её одобрение. Мы многое осознаём... только когда лишаемся.
Ещё одной моей манией становится ментальная связь с учениками. Когда-то круг моего постоянного общения был сильно ограничен, а точнее сказать, заключался всего в одном человеке. Да и то Рейвен всегда просила не лезть к ней в голову, умолчим уж о том, насколько я это соблюдал. Потом, когда мы впервые вернулись в особняк, чтобы тренироваться, в моей жизни внезапно появилось ещё несколько человек, за которых я отвечал. Но тогда я всего лишь полусознательно касался время от времени их мыслей, в какой бы части особняка они ни находились. Просто убеждаясь, что они тут и всё в порядке, не залезая глубже. Это было как… взглянуть на них в окно. Постоянную и глубокую связь я тогда держал только с одним человеком. И, к сожалению, она оказалась глубока настолько, что после разрыва оставила огромную дыру в моей душе.
Особняк заполняется новыми обитателями постепенно, и в нём нет людей, появившихся случайно. Каждый раз это отдельная история, каждый ученик уникален, каждый человек — особенный. Они все имеют значение для меня, и за всех я отвечаю. Привычка появилась незаметно. Это не казалось чем-то важным. Но время шло, количество людей в особняке росло, а связь с ними только крепла. Это уже не было периодической «проверкой», я привык чувствовать обитателей особняка постоянно, каждую секунду. Если бы я захотел узнать, где сейчас находится кто-то из них, это больше было бы похоже не на установление ментальной связи заново, что я, конечно, давно и хорошо умел, а, скорее, на сосредоточение на своих внутренних ощущениях. Так мы задумываемся на секунду, если нас вдруг спросят «Как сейчас лежит твоя рука?» или «Что за поверхность ты ощущаешь спиной?»
Когда я впервые осознал это, то испытал весьма смешанные чувства. С одной стороны, никакой тактичностью и уважением личного пространства здесь и не пахло. С другой… разве забота обо всех учениках не являлась основной моей обязанностью? К тому же, что ни говори, ещё год назад я не мог бы и подумать, что использование силы в таком масштабе будет даваться мне настолько легко, что я даже не сразу это замечу. Безусловно, это говорило о развитии, причём немалом, моих способностей. И само по себе было его причиной, можно сказать, моей постоянной тренировкой.
Но это становилось всё сильнее. Уже не нити — настоящие ментальные канаты связывали нас, словно так я пытался заполнить ту пустоту в своей душе. И как остановить это, я не знал. Сейчас, обернувшись назад, я могу сказать, что мной руководил бессознательный страх, страх их всех потерять… их тоже. Но тогда я не признавал и не осознавал его, а значит, и контролировать это не мог. Однажды, раздираемый сомнениями, я решаюсь поговорить об этом с самими ребятами.
*
Том вообще не понимает проблему. Нескладно пожимая плечами, он машет рукой в сторону Чарли, сразу оглянувшегося на нас с дальнего конца площадки.
— Чего плохого в этом, это же просто контакт. Мы с Чарли связаны куда сильнее, но мне никогда не приходило в голову искать от этого беды.
— Но вы — не Чарли! — только и могу воскликнуть я.
— Но вы и не пытаетесь нами управлять, — Том снова пожимает плечами и считает тему исчерпанной.
*
— Это удобно, — чуть хмурится Хэнк. — Вы можете позвать в ту же секунду, если что-то случится или что-то будет нужно.
Я даже не пытаюсь спорить, слишком много раз я именно так и делал.