Когда глаза почти привыкли к слепящему алому свету, я заметил, что лезвие вовсе не напоминало ртутную лампу Лукаса, оно, скорее, выглядело, как колеблющаяся нить накаливания. Широкий ореол света создавал окружающий его воздух. Глупое желание поднести руку поближе к лезвию и ощутить тепло, исходящие от клинка, отпало само собой.
Камень поддавался лезвию с трудом: к мечу приходилось прикладывать немалое усилие, чтобы проплавлять гробовую плиту. Летели капли расплавленного камня, окалина, нечем было дышать. Но я не останавливался до тех пор, пока кусок камня, напоминающий круг сыра, с грохотом не рухнул вниз, едва не отдавив мне ноги. Свободен! С мечом наперевес я выскочил наружу.
Меч ярким факелом осветил вытянутое помещение с высокими сводами. Разогнанные алым светом причудливые тени попрятались за предметы обстановки и колонны, исписанные завораживающими письменами. Чудилось, в затхлом воздухе подземелья было разлито нечто неощутимое, немного подавляющее, но вместе с тем манящее. Это необыкновенное чувство было похоже на то, что я испытывал, находясь на Звёздной доске. Я решил, что именно так и стоило её называть, и никак иначе - это казалось правильным априори, просто так. Это странное чувство я испытывал тут уже не раз, загадка эта тоже имела ответ, но он пока никак не приходил на ум.
Загадки... если доведётся встретить здесь сфинкса, я уже не буду удивляться.
Тот гроб, из которого я выбрался, находился в нише в самом конце коридора. В глубине её, за саркофагом, стоял постамент, на котором возвышалась статуя: воин застыл в веках в грозной позе, подняв над головой занесённый для удара меч. Лезвие меча было выполнено из ярко-алого прозрачного материала. А на ногах у него были тяжёлые сапоги с фигурными, покрытыми мелкими знаками броневыми щитками. Я опустил взгляд еще ниже и заметил эти самые сапоги вовсе не на нём, а на себе. За ним виднелись несколько фресок, видимо изображавших важнейшие жизненные вехи погребённого, которого я фамильярно называл Йориком. Вместе с тем в памятнике чувствовалась незавершенность, а конец коридора утыкался в необработанный дикий камень.
Я обернулся к постаменту.
- Извини, как бы тебя ни звали при жизни, что так нехорошо поступил с твоими останками, забрал твой меч и сапоги. Сейчас они мне нужнее, чем тебе, я верну их, если будет возможность, - сумбурно сказал я просто для очищения совести. Я умыл руки - я ухожу.
Я всё ещё не мог понять причину моего поступка, не то чтобы меня грызла совесть, или я проявлял какое-то особое почтение к павшему века назад ситу. Грабить мёртвых для меня было противоестественным, отбирать вещи у живых казалось меньшим преступлением. А это, по-видимому, был представитель именно этого вида, или же расы, так как они смешались позже с людьми, если верить статьям из интернета. Но им я не верил, между реальным миром и кем-то увиденными его отблесками не может не быть отличий.
Сегодня мне уже довелось совершить немало безумных поступков: одним больше, одним меньше - это общей картины не меняло.
Рядом в этом тупике было еще несколько незанятых ниш. Я медленно пошёл по коридору мимо рядов ниш разных размеров. В каждой стоял саркофаг и изваяние. Одни статуи были велики, иные малы. Они замерли в самых разных позах, угрожающих и расслабленных, окаменевшие с повелительным жестом рук, с поднятыми и опущенными мечами. Или без них. Даже высечены они были на разный манер. Некоторые были изображены нарочито грубо, дышали силой, словно каменные защитники Сталинграда и атланты сталинской Москвы, другие выглядели словно живые - вот-вот пройдет пара мгновений и они сойдут с постамента и преградят мне путь. Грубые и плавные их лица невольно вызывали дрожь - столь яркие эмоции проступали через камень, даруя жизнь истуканам. У иных рядом с последним местом их пристанища лежали разные предметы: доспехи, знамена, модели звездных кораблей и зданий, во всяком случае мне казалось, что это были именно предметы такого свойства.
Я дошёл, громыхая чужими тяжёлыми, как грех, ботинками до конца галереи. Она резко разворачивалась в сторону, напротив поворота виднелся небольшой зал, в глубине его виднелась высоченная статуя. В отличие от сонма воинов и полководцев, гордо стоящих на своих постаментах, этот сит сидел на легком кресле, и троном оно совсем не было. Он, склонившись, упирался кулаком левой руки в подбородок, в правой же он держал прозрачную сферу, сквозь которую смотрел перед собой, то есть выходило так, что на меня. Пристально. Изучающе. Лицо статуи сита изрезали глубокие морщины, и оставалось только гадать, в каком расположении духа его изваял скульптор - читать столь нечеловеческое лицо я не решался. Саркофага не было. Помпезных украшений тоже не виднелось. За спиной его стена была просто выкрашена черными и белыми клетками. Как шахматы, очень большие шахматы. С насыщенно-чёрными и ярко-белыми полями.
Больше я рассмотреть не успел, поскольку вновь заметил, что за мной наблюдают. Я медленно обернулся. Ко мне не спеша подходил воитель в тёмном доспехе. Он не издавал ни звука, броня его не лязгала и даже не шуршала, шёл он абсолютно бесшумно, плыл, словно тень. В его руках лежал закрытый шлем, оружия на виду он не держал. Очертания его были смазаны, и как я ни пытался их рассмотреть, они упрямо расплывались в пространстве. Вместе с ним приближалась та непередаваемая атмосфера чужой власти и воли. Он был почти материален, но это был призрак. Всё живое в этой гробнице, без сомнения, мертво давно и надежно.
Призрак? Я человек рациональный, но рациональность, среди прочего, - это и готовность принимать мир таким, какой он есть, и изменять свое мнение в свете новооткрытых обстоятельств. Встреченный мной призрак - это фальсифицируемый факт: к примеру, он может быть истинной галлюцинацией. Хотя я и удивился, но мою картину мировоззрения духу сита обрушить не удалось, хотя он и ударил в самый её фундамент.
Мысли в голове вместе с тем смешались, я ничего не знал ни о традициях, ни о правилах поведения и этикете ситов. Пусть даже они были лишены моральных норм и построили идеологию вокруг эгоцентризма - как твердили мне не самые надежные источники, если бы они не умели договариваться, то никогда бы не построили огромное государство, а эта гробница не вызывала бы уважения к художникам и зодчим, создавшим её. Будь они безумными маньяками, какими их иногда рисуют, такое было бы исключено. Я постарался просто успокоиться и поступать так, как подсказывала интуиция.
- Здравствуйте, - я сделал неглубокий поклон. Достаточно, чтобы выразить уважение и не настолько низко, чтобы унижаться перед тем, кто стоит много выше тебя. - Прошу извинить меня за тот беспорядок, что я был вынужден тут устроить, но я не мог оставаться внутри саркофага. Это место для мёртвых, но не для живых.
Я опустил вниз меч, который все это время нёс перед собой подобно факелу, тени на стенах послушно перебрались на новые места. Трудно представить нечто более нелепое, чем стоять со световым мечом наперевес в одних сапогах и без штанов. Я старательно делал вид, что это абсолютно естественно и нисколько не умаляет моего достоинства. Одно из правил работы инженера - если что-то нельзя изменить: сделай вид, что так и должно быть, а убедить в этом можно попытаться даже самого себя.
Он молча смотрел на меня, затем небрежно кивнул мне в ответ и сказал длинную фразу на неведомом мне языке. Язык этот не показался мне ни певучим, ни очень красивым: согласных звуков и дифтонгов в нем было в избытке. Однако не подумайте, что он звучал, как какой-нибудь казахский - он был благозвучнее. Произнося свою речь, он указывал сначала в сторону коридора, из которого я вышел, затем он указал в сторону, из которой он вышел. При этом его речь выдавала некоторое удивление. Тон его голоса говорил скорее о привычке командовать, а не подчиняться.
Пока он говорил, я рассмотрел его в подробностях, хотя мое цветовосприятие и деградировало до монохромного в алом свете меча. Как в проявочной комнате. Лицо его напоминало скорее человеческое, нежели лицо того мудреца, восседавшего в кресле прямо за мной. Череп его был гладким, как у онкобольного, кожа имела нездоровый оттенок, через неё просвечивала сетка сосудов тёмного цвета. Радужка глаз была золотисто-янтарной, белок при этом был залит полопавшимися сосудами. Тяжелая челюсть со странными наростами, сломанный и криво сросшийся нос. На грудной пластине и левом наруче виднелись кнопки ярко алого и синего цветов, доспехи и шлем несли следы боя: царапины, выбоины и глубокие вмятины. Картину завершал тёмно-серый плащ, закреплённый на плечах металлической цепью.
- К сожалению, я не знаю вашего языка, - пока я говорил, я старался как можно ярче представлять то, о чем вел речь. - Заснув в одном месте, бесконечно далеком отсюда, я совершил путешествие по шахматным клеткам и проснулся в одном из саркофагов, причем разделив соседство с захороненным в нем воином.
Он слушал внимательно, лицо его абсолютно ничего не выражало: казалось, он разворачивает меня и читает подобно свитку.
- "Шахтмат"? - переспросил он требовательно.
Яснее представив то, как передвигался с клетки на клетку, я заговорил:
- Я путешествовал по шахматным клеткам среди звезд, по чёрным и белым полям, белым и чёрным, подобным тем, что у меня за спиной. - Медленно развернувшись я указал на бесконечные поля клеток, изображенных на стене, за спиной сита, восседавшего в кресле. - Вот таких.
Лицо его впервые изменило выражение с того самого момента, как я его увидел.
Он начал быстро мне что-то говорить на своем, затем резко остановился, сказав буквально пару слов, он решительно зашагал ко мне. Я вздрогнул от неожиданности. Не имея никакого представления о его намерениях, мне его движения казались угрожающими, однако я осознавал, что сейчас от меня мало чего зависит. Опять.
Приблизившись настолько близко, что я мог рассмотреть прожилки в его радужке, он отбросил в сторону шлем, который растворился, рассеялся в воздухе подобно клочьям черного тумана. Возвышаясь надо мной более, чем на голову, он опустил на мою голову левую ладонь в перчатке, правой же он развернул мой подбородок к себе и сказал пару слов. Я понял его без слов: 'смотри в глаза' - вот то, что он от меня хотел. Я не стал с ним пререкаться и заглянул в черные провалы - окружённые ярко желтой радужкой зрачки сита.
Голова взорвалась болью, будто бы в виски мне начали забивать гвозди. Мысли спутались, в глазах стоял ослепительный свет, с безумной скоростью в голове мелькали образы, смысл которых я не успевал уловить. Я не могу сказать, насколько долго это продолжалось, но в тот момент, когда он отпустил меня, я обессилено рухнул на пол, меч с грохотом откатился в сторону. Каждый звук отдавался болью.
Схватившись за голову я застонал - боль не отпускала, во рту было сухо, носом пошла кровь. С учётом рассеченного лба, уже пол лица заливала кровь.
- Теперь ты понимаешь меня? - спросил он.
- Да, - прохрипел я в ответ. Слово пришло само, словно я всегда знал его.
- К сожалению, так нельзя научить ничему в действительности новому, - продолжил он. - Ты не узнал ни одного непознанного тобой раньше смысла или образа. Просто теперь ты знаешь то, как звучат известные тебе смыслы на ситском языке. Не более, но и не менее.
- Я понял. - Понял я и то, что с произношением он тоже ничего не сделал. Слова легко приходили на ум, но с трудом становились звуками.
- Попытайся я внедрить в твой разум нечто тебе неведомое, чуждое, неосознанное тобой - ты бы сошел с ума. Твоя личность, если о ней можно говорить, как о чем-то существенном, была бы разрушена, - заметил он с сожалением. - Более того, это, скорее всего, просто убило бы тебя, хотя ты и так был близок к смерти.
Я молчал, ожидая, что он продолжит. Дотянувшись до меча, я вновь взял его в руки. Рука дрожала, дрожали, словно лихорадочные, и тысячи теней, отбрасываемых предметами в неверном алом свете.
- Но так бы любой слабак приобретал бы энциклопедические знания. Смысл ученичества был бы потерян. Знания должны принадлежать только достойным. За всё должно быть заплачено, - продолжал он наставлять меня, видимо ему нравилось этим заниматься, или сказывался недостаток общения. - За свои ты заплатил всего лишь болью, невеликая цена.
- И что дальше?
- Ты спрашиваешь меня? Тот, кто использует меч, как рычаг и источник света? - его, похоже, возмутил мой вопрос.
Он знал! И более того он издевался надо мной.
- Я хочу выбраться отсюда, - сформулировал я свое желание.
- Разумно, это место для мертвых, но не для живых. - процитировал он меня. Затем добавил: - Я провожу тебя до выхода.
Я обрадовался столь щедрому предложению призрака. Хотя его предложение могло иметь и подвох; я не имел никакого представления, что ждёт меня на выходе из гробницы. Он же в свою очередь всё также неторопливо развернулся и степенно пошел по коридору. Я заковылял следом, громыхая бронесапогами по каменному полу гробницы.
- Ты сейчас думаешь о том, зачем я тебе помогаю. Не отвечай, в этом нет необходимости, - всё также без выражения, не оборачиваясь, сказал он. - В этом нет секрета или великой тайны. Я хотел поговорить с тобой, но сейчас с тобой говорить не о чем. Когда ты решишь, что тебе есть, что спросить и есть, что сказать, ты всегда сможешь вернуться. Но сначала ты должен уйти.
Мы дошли до конца коридора, в котором располагались, судя по всему, самые древние захоронения. Он остановился и сделал небрежный жест рукой. Внушительная каменная плита, преграждавшая выход из склепа, медленно с неожиданно тихим шорохом отъехала в сторону. Он также отошёл в сторону, освобождая путь наружу. Через открывшийся проём пробивался свет с поверхности - теперь мрак усыпальницы разгонял не только горящий клинок. Только сейчас я заметил, что фигура призрака пропускала свет.
Я, подойдя поближе, отключил меч и протянул ему рукоять обеими руками. Он молча взял его также двумя руками и повесил его себе на пояс. Затем он посмотрел мне на сапоги. Тут-то я и заметил, что сапог на нём не было, а нескольких зубов недоставало. Я сглотнул.
- Сапоги мне ещё нужны, - тихо и как-то неубедительно сказал я.
- Значит рычаг и факел тебе уже не нужны, - весело заметил он. Сит впервые расхохотался.
- Мне нужна одежда... - '...и твой мотоцикл' - чуть не добавил я. У меня уже не было сил препираться, а голова всё ещё безумно раскалывалась. Как от удара молотком. - Ботинки в том числе.
Он закончил хохотать, замечу: в конкурсе на самый злодейский смех ему грозило явно не последнее место. Я уже было собрался пожалеть о своей наглости, когда он вновь удивил меня.
- Там, почти перед самым выходом, сможешь одолжить у одного неудачника, - слово 'одолжить' он странно выделил.
- Идёт. - Я снял и отдал ему обувь.
- Да пребудет с тобой воля. Всегда. - напутствовал он меня.
Я остолбенело смотрел в спину удаляющейся во тьму фигуре. Границы фигуры размывались, растворяясь во мраке усыпальницы до тех пор, пока он и вовсе не исчез из виду.
Я пошёл, касаясь босыми пятками шершавого и прохладного камня. Ветер заносил воздух с поверхности. Там, в отличие от древней гробницы, было жарко. Очень жарко.
Идя в полумраке по коротенькому коридору, ведущему на поверхность, я запнулся об неудачника, о котором говорил 'Йорик'. Теперь из-за него у меня была еще и зудящая ссадина на колене, будь прокляты его гнилые кости!
Сюда проникало достаточно света, чтобы изучить его останки. От него остался один скелет, однако остатки кожи всё ещё обтягивали его уродливый яйцеподобный череп. Взгляд мой задержался на уставившихся в никуда тёмных, удивительно круглых, провалах глазниц. Ниже глазниц носа или впадины под него не было вовсе. Он пролежал тут намного меньше, чем мой знакомый призрак, и не истлел окончательно. В затылке зияла неровная дыра, около него валялся внушительный вороненый пистолет. Его судьба была очевидна - он свёл с помощью пушки счеты с жизнью. Был он тут замурован и умирал от жажды, или его довели до безумия здешние потусторонние обитатели - было неясно.
При жизни он носил куртку, штаны и хитро зашнурованные тяжёлые ботинки. Рядом было разбросанно немало предметов, о назначении некоторых можно было только догадываться. Сохранность одежды поражала. Впрочем, как утверждают экологи, изделия из пластмасс разлагаются столетиями. Хоть какая-то польза от этого факта.