— …а к старости папаша совсем переменился, — болтал Годрик, по-видимому, во время своих странствий привыкший коротать время в беседах. — Вдруг праведником заделался — да таким, каких еще поискать: мессы не пропускал, исправно исповедовался, постился аж три дня в неделю и в эти дни не ел даже рыбы. Видать, порядочно нагрешил в прежние-то годы, когда батюшке нашего короля служил, раз так усердно принялся грехи свои отмаливать. Ну и задумал, значит, отдать меня в монахи. Оно, конечно, и верно: куда ж меня было девать, младшего сына, — а нас у батюшки всего было пятеро сыновей — да еще и магическая сила во мне обнаружилась, с которой в ту пору совсем сладу не стало — всё выплескивалась из меня, как помои из лохани. Мне-то, понятное дело, ох как не хотелось в монахи идти, но что тут поделаешь — против отцовской воли не попрешь, пришлось покориться. Определили меня в школу при соборе святой Авроры, покровительницы чудотворцев, а только как ни бились братья-аврориты, как ни сек меня мой блаженной памяти наставник, наука мне не давалась. В школе-то что — всё сидишь да сидишь в четырех стенах в книгу уткнувшись, латинские слова в голову пихаешь, а они не лезут, окаянные; а снаружи — весна, солнце, птички поют, девки ходят нарядные… Словом, и года я там не проучился — сбежал. Взял меня к себе в оруженосцы проезжий рыцарь; я хоть и маловат был годами, но росл и крепок — помнится, в батюшкином доме я и старшим братьям спуску никогда не давал. Много я изъездил дорог с тех пор, как покинул авроритскую обитель, много крови пролил — и своей, и вражьей… Много было и хозяев. А сколько раз, нанявшись к паломникам в охранители, я к Гробу Господню ходил, в святой град Иерусалим — и не счесть; бьюсь об заклад, я уже не только прошлые грехи искупил, но и в счет будущих по святым местам отходился, — Годрик расхохотался собственной шутке. — Нечасто доводилось мне волшебную палочку вынимать — всё больше мечом орудовал; а по мне, так оно и лучше: если одной только палочкой махать — откуда силы возьмутся? Вон какой ты, не в обиду тебе будет сказано, хилый: всего день пешком прошел — а уже обессилел. И женщина у тебя — смотреть не на что, святые мощи да и только, бледная да тощая — хворая, поди; а о мальчонке я и не говорю — кожа да кости, в чем только душа держится. Это всё оттого, что вы по норам своим ведьмовским набьетесь, как крысы, и сидите, корпите над книгами, света белого не видите — одни только свечи жжете почем зря.
Реувен не хотелось вслушиваться в пустую болтовню рыцаря, но его голос, глубокий и звучный, удивительно подходивший всему его статному облику, словно бы заполнял всё вокруг — и слух Реувен невольно выхватывал отдельные фразы. Когда Годрик заговорил о немощах чистокровных магов, Реувен взглянула на Элазара и изумилась: здесь, на большой дороге, в чистом дневном свете, а не в неверных отблесках очага, он и вправду казался нездоровым. Смуглая кожа приобрела сероватый оттенок, круги под глазами стали темнее обычного, а пальцы на правой руке (Реувен не видела левой) изредка подрагивали.
— …но кое-что я и палочкой сотворить умею, — продолжал говорить Годрик. — Заклинания, которые могут мне пригодиться, я хорошо усвоил. Волшебную палочку изготовил для меня еще в бытность мою учеником у братьев-авроритов мастер Джеффри Кидделл. Вот, погляди, — Годрик достал палочку и показал ее Элазару. — Коротковата, правда, но и то — отлично мне служит. А если б сделать ее подлиннее, так, думается мне, вообще цены бы ей не было.
Реувен не удержалась, чтобы не возразить.
— Сила палочки не зависит от ее длины, — вмешалась она, — а лишь от материала корпуса и сердца.
— Вот оно как, — подивился Годрик. — А я-то думал, чем длиннее — тем могущественней. Значит, напрасно я держал обиду на мастера Кидделла.
Бени, шедший рядом с кобылой, тащившей повозку, оглянулся, заинтересованный разговором.
— А у дедушки Эшбаала не палочка, а целый волшебный посох, длиннющий. Я пробовал им помахать, пока дедушка не видел, — не получилось, больно тяжел. Может, длина волшебного инструмента тоже важна? Недаром же дедушка Эшбаал и другие почтенные маги таскают с собой такую несусветную тяжесть.
— У одного брата-аврорита из моей школы вместо палочки был волшебный крест, — встрял Годрик. — Огромный такой крестище. И как он с ним управлялся?
— Подобный подход антинаучен, — заявила Реувен, на миг позабыв, что разговаривает всего лишь с простаком-рыцарем и мальчишкой, а не ведет спор со старейшинами квартала волшебников. — Если почтенные старцы-маги предпочитают пользоваться громоздкими посохами вместо удобных палочек лишь оттого, что им претит сама мысль уподобиться авроритам и прочим магглорожденным магам — это их право. Но бессмысленно отстаивать мнение, что размеры палочки обладают каким-либо влиянием на ее свойства.
Бени, привыкший управляться со своим брюзгой дедом, предпочел не спорить.
— Боюсь, пока я не могу с достаточным основанием судить об этом, — проговорил он с почтительностью.
«Ах, маленький хитрец!» — посмеялся про себя Элазар, а вслух спросил:
— Разве у тебя нет своей волшебной палочки, Бенцион? Я думал, тебе уже сравнялось одиннадцать зим.
— Мне тринадцать, я уже вступил в совершеннолетие, — сказал Бени. Был он щуплым и малорослым, отчего и вправду казался младше. — Но дедушка Эшбаал говорил, что волшебная палочка мне ни к чему. Он говорил, что волшебные палочки лишь питают в юношах леность и что прежде чем получить свою палочку, я должен научиться выполнять всю работу не прибегая к помощи колдовства.
«Старый скряга», — подумал Элазар.
— Это поистине странно, — заметила Реувен. — К чему магу, рожденному от магов и живущему среди магов, учиться выполнять работу без магии? И иешиву ты не посещал… — Реувен задумалась. — Бени, а не сквиб ли ты?
— Сквиб? А это еще что за зверь? — удивился Годрик.
— Отпрыск магов, от рождения обделенный волшебной силой, — ответил Элазар. — Это большое несчастье и позор для чистокровной магической семьи.
Годрик хохотнул.
— Экие у вас, у колдунов, чудные порядки! Всё шиворот-навыворот. У нас так наоборот — радости мало, когда у добрых христиан колдунчик родится. Мой батюшка, бывало, говаривал, что я ему послан в наказание за его грехи.
Вопрос Реувен отчего-то сильно смутил Бенциона.
— Вовсе нет! Я маг! — воскликнул он с горькой обидой в голосе. — Мой отец был сквиб, но я — нет. Я могу колдовать, я пробовал. Когда дедушка Эшбаал велел мне перетрясти сукна, чтобы в них не завелась моль, я использовал заклинание, которое я подслушал… то есть, услышал от тетушки Йедиды.
— И как, малец, — вышло? — заинтересовался Годрик.
Бени потупился.
— По правде сказать, не очень, — признался он. — Моли стало еще больше, и не только в тех сукнах, что велел мне перетрясти дедушка Эшбаал. Но я сумел всё исправить: наслал на лавку сонмища тараканов.
— Ничего себе исправил! — рассмеялся Годрик. — Вот уж, сдается мне, досталось тебе от деда!
— Тараканы уничтожают личинок моли — любой суконщик это знает, — объяснил Элазар.
— Хитро придумано, — одобрил Годрик.
Элазар тем временем обратился к Бени:
— И всё это ты сделал не применяя волшебную палочку?
Бени кивнул.
— Как бы я ее применил, дядюшка Элазар, если у меня ее нет?
— Весьма неплохо, — похвалил Элазар. Он прибавил шагу и поравнялся с Бенционом, шагавшим рядом с кобылой. — Я вижу впереди город, — сообщил Элазар своим спутникам.
========== Глава 6. Мастер Олливандер ==========
Как на грех, в тот день начальнику стражи взбрело в голову обойти с приглядом все городские ворота. Был базарный день; через западные ворота, к которым подошли Элазар, Реувен, Годрик и Бени, двигались крестьяне со своими телегами, везущие на городской рынок нехитрый товар. Вокруг стоял невообразимый гам: квохтали куры, гоготали гуси, визгливыми голосами бранились бабы, монотонно тянул свою мольбу слепой нищий, стоявший у ворот с протянутой рукой. Скрипели колеса телег. Элазар, беспокоясь за свои деньги, крепко держал кошель, висящий на поясе под плащом. Реувен прикрыла лицо покрывалом, а Годрик на всякий случай положил руку на усаженную рубинами рукоять меча. Бени, ведя в поводу кобылу, пристроился за телегой, груженной глиняными горшками всевозможных форм и размеров, переложенными соломой. Элазар, Реувен и Годрик держались позади своей повозки. Медленно продвигались они вперед вслед за горшечником и уже почти миновали ворота, когда их остановил начальник стражи.
— Мир вам, почтенные господа, — проговорил он вполне учтиво, скользнув наметанным глазом по богатым одеждам Элазара, его позолоченному распятию и по дорогому мечу Годрика. — Кто вы и зачем прибыли в наш город?
Элазар посторонился, пропуская дородную женщину, тащившую на веревке тощую козу.
— И тебе здравствовать, добрый человек, — сказал он. — Мы смиренные паломники, возвращаемся в родные края из земель палестинских. Это наша благородная госпожа, леди Ровена, — Элазар указал на Реувен, к счастью натянувшую покрывало так, что из-под него виднелись лишь рот и подбородок. — Я ее духовник; а это паж госпожи, Боб Блэк. Сего же славного рыцаря, сэра Годрика Гриффиндора, сына достославного Вульфрика, леди наняла себе в охранители.
Начальник стражи перевел взгляд с не внушающего доверия смуглого, уже заросшего жесткой черной щетиной, лица Элазара на честное, открытое лицо Годрика — и прямой взгляд доблестного рыцаря, по-видимому, его подкупил.
— Достойное дело, господа паломники, — проговорил начальник стражи. — А что это у вас в повозке? Видать, тяжела она, раз вы ведете с собою еще и одра на смену.
Элазар, к своему неудовольствию, понял, что без подкупа не обойтись.
— В повозке всего лишь наш скудный скарб, почтеннейший, — ответил он, нехотя вкладывая в руку начальника стражи монету. — Всего лишь скарб и дары из Святой земли, которые наша госпожа желает пожаловать собору святой Авроры.
Начальник стражи, весьма довольный, растянул губы в благодарной улыбке.
— Ступайте с миром, добрые люди, — разрешил он, кланяясь. — Благочестивой госпоже мое почтение.
Настроение Элазара, и без того не радужное, было безнадежно испорчено. После нескольких дней пути он неважно себя чувствовал: испытывал слабость и ломоту во всем теле, боль в ногах. Лицо его покрывала испарина, дыхание сбивалось и вернулась дрожь в пальцах, которая весьма его беспокоила: Элазар тревожился, что эта внезапно возникавшая и столь же внезапно стихавшая дрожь повредит его алхимическим опытам, лишив его былой ловкости и точности в движениях. А тут еще начальник стражи, будь он неладен, вздумал расспрашивать его о повозке! Элазару нисколько не хотелось открывать взгляду немага свои магические приборы и бесценные ингредиенты для зелий, не говоря уже о книгах из библиотеки отца Реувен, чьи колдовские символы и непостижимые для умов непосвященных рисунки несомненно могли вызвать подозрение даже у самого недалекого из магглов. Но и лишаться денег Элазару тоже не хотелось — теперь он втайне скорбел о навеки утраченной монете.
— Дядюшка Элазар, отчего вы солгали? — полез к нему неугомонный Бени. — Ведь меня зовут вовсе не Боб, а Бенцион, и я из рода Барзилаева; а Блэк — всего лишь прозвище дедушки Эшбаала.
— Солгать магглу не грех, а богоугодное дело, — отозвался Элазар рассеянно, размышляя о своем: сбегая из замка, он прихватил с собою несколько неиспользованных алхимических эссенций, рассчитывая сбыть их подороже в квартале волшебников — но, увы, Ноэл из Лонгботтома со своим Орденом Феникса помешал Элазару сговориться с магами Косого рынка о сделке. Сейчас закупоренные наспех эссенции медленно, но неотвратимо выдыхались в повозке. Элазар понимал, что нужно избавиться от них как можно скорее, пока эссенции не испортились окончательно — или, еще того хуже, пока склянки не разбились от тряски по плохим дорогам, — и потому раздумывал, кому бы их продать в этом городе. Однажды Элазар уже бывал здесь; он помнил, что где-то близ рыночной площади, в местном квартале волшебников, пряталась маленькая лавка торговца палочками из знаменитого и многочисленного рода Олливандеров. К нему-то Элазар и направился в надежде выручить за свои зелья достойную цену.
Местный Олливандер обретался в неприметной лавчонке, прилепившейся к жилищу кожевника-немага. В воздухе стояло невыносимое, тошнотворное зловоние кож. Окно лавки, выходившее на христианскую улицу, было заделано; заходить следовало сбоку, из переулка, спустившись по кривым ступенькам к низкой двери. Над дверью висела потрескавшаяся вывеска; надпись, некогда позолоченная, а теперь потемневшая от дождей и времени, гордо возвещала: «Семейство Олливандер. Изготавливаем волшебные палочки с 382 года до Рождества Христова».
Оставив Бени снаружи стеречь повозку и одра, Элазар и Реувен вошли в лавку. Годрик из любопытства последовал за ними. Едва дверь отворилась, как в глубине лавки тихонько тренькнул колокольчик. Элазар, Реувен и Годрик еще стояли, привыкая к полутьме после дневного света, — Годрик так вообще оробел, оказавшись в пахнущей деревом, пылью и волшебством тишине — когда из темноты в дальнем конце лавки появился хозяин. Шаркая ногами в мягких туфлях, сшитых на восточный манер, он вышел к прилавку и оглядел посетителей большими серебристо-серыми глазами, до того странными, что Годрик поначалу принял старика за слепого. Такие глаза бывают у божьих тварей, обитающих в кромешном мраке.
— Доброго вам дня, почтенные, — проговорил старик тихим голосом, таким же приглушенным и будто бы даже серебристо-серым, как и весь его облик. От глаз старика исходило удивительное лунное свечение.
— Приветствую тебя, мастер Олливандер, — поклонился ему Элазар. — Не желаешь ли взглянуть на редкостные алхимические эссенции, приготовленные мною? — с помощью Годрика он водрузил на покрытый толстым слоем пыли прилавок ящичек из кедра с причудливой формы склянками, в которых поблескивали разноцветные жидкости.
Олливандер, заинтересованный, склонил к ящичку свой длинный нос.
— Так-так, — протянул он. — Что мы здесь имеем? Так… Прекрасно, прекрасно, — он засветил огонек на конце своей палочки и, выуживая из ящичка склянки, рассматривал их на свет. — Этого у меня еще достаточно… Это может пригодиться… О, а вот это мне давно не попадалось. Какая замечательная чистота… Прекрасно, — вдоволь налюбовавшись (и даже нанюхавшись), Олливандер сложил склянки обратно, опустил крышку ящичка и, нежно ее поглаживая, поинтересовался: — И сколько же молодой человек желает получить за свой товар?
Элазар привычно изобразил покорность.
— Сколько почтенный мастер Олливандер сочтет нужным, господин мой, — ответил он, снова кланяясь. — Взгляни, товар подобного качества ты больше не встретишь.
Олливандер мигнул своими лунными глазами.
— Что же вам ответить, молодой человек, — ласково проблеял он. — Времена нынче тяжелые… Увы, нынешние маги уже не ценят наше ремесло так, как в былые дни. Профаны, изготавливающие бездушные дешевые палочки, сбивают нам цену… С прискорбием я замечаю, что даже у вашего спутника волшебная палочка сработана этим магглорожденным выскочкой, Джеффри Кидделлом, недостойным звания мастера, — Олливандер обратил печальный взгляд к палочке Годрика.
Годрик обиделся за свою палочку.
— Я вам, конечно, не указ, господин палочник, — пробурчал он, — я в вашем ремесле не знаток; но на палочку мою напраслину не возводите. Может, она и покороче ваших будет, но служила мне верой и правдой с тех пор, как мастер Джеффри Кидделл ее для меня изготовил. А что до Кидделлова умения — тут я судить не могу, а всё же человек он хороший и праведный христианин, не чета некоторым.
Но ни Элазар, ни Олливандер его уже не слушали: их полностью захватил торг.
— Ваш родственник в Лондоне, мастер Джерейнт Олливандер, — убеждал Элазар, — всякий раз предлагал мне не меньше двенадцати кнатов за склянку.
— Оно и понятно, в Лондоне — не то что у нас, — прибеднялся Олливандер, — в Лондоне цены иные… А мы люди скромные, провинциальные, и оборот у нас совсем другой, и клиенты не те. Бывает, и за месяц не продашь ни одной палочки… А тут еще они притесняют: душат своими налогами, не дают вести торговлю открыто. Велели вот всем нашим замазать окна, выходящие на их улицы. Того и гляди, погонят нас из города… Шесть кнатов за склянку, молодой человек, — Олливандер прижал руки к груди. — Клянусь, хотел бы дать больше — но, увы, не могу при всем моем желании.
Элазар сделал вид, что собирается уходить.