И я ему почти ничего не давал.
Брэдли приходил в столовку под конвоем, чтобы по пути с ним ничего не случалось, но это не всегда ему помогало. Помню, после нескольких недель вынужденной голодовки, Брэдли обратился к парню, который раздавал овсянку:
— Могу ли я попросить еще немного?
Парень на раздаче только взглянул на него, потом поглубже запустил в котел тяжелый тюремный половник, размахнулся и ляпнул им Брэдли в рыло. Никогда не забуду этот звук. Хряп! Нос ещё не зажил после предыдущего нападения, снова был расквашен. Брэдли верещал, плакал, метался как загнанный пес, а вертухай поддал ему палкой под зад, и потребовал не задерживать очередь. Жесть!
После этого Брэдли отказался выходить из камеры. Но это породило проблему для надзирателей, которые, согласно внутреннему распорядку, должны были каждый вечер обыскать камеру, кроме того, по утрам параша должна быть вынесена, а полы вымыты. Когда начальник тюрьмы узнал о том, что Брэдли не хочет идти в столовую, поднялся кипеш. Я аккурат был на кухне. Вертухай подходит ко мне и к другому зеку:
— Ты и ты! Взять этого упыря в душ! И хорошенько его там отдраить!
Уж не знаю, сколько его гноили в камере, судя по состоянию трюма, не выходил он оттуда несколько дней. Ведро, которое служило парашей, было перевернуто, всюду плавало говно и моча. И сам Брэдли в был по уши в этих помоях. Мы его вытащили из камеры и занесли под ледяной душ. Потом взялись драить его щетками, которыми подметают прогулочный дворик. Морда у него была опухшей и черной, нос разбит, самого Брэдли трясло, он плакал. К концу дня, мне даже стало его жаль. А говорят, педофилы живут на зоне припеваючи. Поверьте, это не так. Поражаюсь, как Брэдли не наложил на себя руки. Может зассал, а может, не оказалось бритвы под рукой.
Под конец срока в Винсон Грин нарезаю круги в прогулочном дворике. И вдруг вижу кореша.
— Эй, Томми! — кричу я.
Томми присматривается, улыбается и подходит поближе. Чтобы согреться, машет руками и курит.
— Оззи? Черт возьми, чувак, неужто ты?
Томми работал со мной на бойне в Дигбет. Был одним из тех, кто связывал корову, в которую я стрелял из пневмопистолета. Он спрашивает меня, какой срок, я ему, мол, три месяца, но за работу на кухне и помощь с Брэдли мне должны скостить срок наполовину, до шести недель.
— За отличное поведение — говорю я. — А ты надолго сюда?
— На четыре — отвечает он и выпускает дым.
— Недели?
— Года.
— Твою так, Томми, что ты натворил? Взял королеву на гоп-стоп?
— Обчистил пару кафешек.
— Много бабла взял?
— Ни копья. Только сигареты, немного шоколадных батончиков и прочей дребедени.
— Четыре года за сигареты и шоколадки?
— Третий срок. Судья сказал, что я ничему не научился.
— Я фигею, Томми.
Вертухай свистит и приказывает нам шевелиться.
— Как нибудь свидимся, Оззи!
— Да, пока, Томми!
Мой старик поступил мудро, не заплатив за меня штраф. После увиденного в Винсон Грин, хера с два пойду сидеть. В КПЗ — еще может быть, в тюрягу — никогда.
Хотя я должен признаться, пару раз я был близок к этому.
Своим сроком не горжусь, что было, то было. Поэтому не прикидываюсь, как некоторые, мол, ничего не было. Если бы не эти шесть недель на зоне, хер его знает, во что бы я вляпался. Может, повторил бы судьбу моего друга Пата, вместе с которым воровал яблоки. Он покатился по наклонной плоскости. Связался с дурной компанией. Наркотики, я так думаю. Подробностей не знаю, никогда не расспрашивал. Когда я откинулся, наши дороги разошлись, и мне не хотелось ввязываться в темные делишки. Но как бы то ни было, я бы даже сейчас встретился с ним, выпил по стаканчику или что-нибудь в этом роде. Он не был плохим человеком. Люди любят вешать собак на других, но я считаю, что Патрик Мерфи был нормальным чуваком. Просто пару раз оступился, а потом было поздно. В конце концов, стал главным свидетелем обвинения, что означало, смягчение приговора за сдачу более крупной рыбешки. После отсидки он сменил фамилию, его переселили в Саутэнд или другой Мухосранск. Полиция охраняла его круглосуточно. А жена, не дожидаясь, пока он освободится, потребовала развода. Пат пошел в гараж, завел машину, подключил шланг для полива огорода к выхлопной трубе, а другой конец запустил в салон и подождал пока СО не сделает свое дело. Было ему немного за тридцать. Когда я узнал эту новость, позвонил его сестре Мэри. Спросил, а не был ли он бухой, когда это сделал. Она ответила, что никаких следов алкоголя не нашли. А значит, Пат сделал это в трезвом уме, хладнокровно.
Я откинулся посреди зимы 1969 года. Ёлы-палы, чувак, какой был дубарь! Вертухаи мне сочувствовали и я получил от них старое, пропахшее нафталином пальто. На столе появился пакетик с моими вещами (кошелек, ключи, сигареты). Помню, тогда подумал: «А каково это получить вещи обратно через тридцать лет, будто машина времени перенесла меня в другое измерение?» После того, как формальности были улажены, сперва открылись двери, потом ворота с колючкой, и я мог выйти на улицу.
Теперь — я свободный человек, прошедший тюрьму, к тому же никто не трахнул меня в задницу и даже не избил.
Так почему же я был так подавлен, черт побери?
2. Оззи Зиг ищет группу
Тук-тук.
Просунув голову между занавесок в гостиной, вижу усатого парня с большим носом и длинными волосами. Стоит на ступеньках у дверей эдакий гибрид Гая Фокса [12]и Иисуса из Назарета.
И на нем были?.. Да, твою мать, на нем были вельветовые брюки!
— Джон! Глянь, кто там!
Моя мама, если уж крикнула, то могла разбудить пол-кладбища в Астоне. С тех пор, как я вышел из тюряги, она без устали компостировала мне мозги. Каждые две секунды неслось: «Джон, сделай то! Джон, сделай это!» Ну не хотел я бежать к дверям с низкого старта. Сперва должен был привести в порядок свои мысли и взять себя в руки. По-видимому, у парня было серьезное дело. А вдруг что-то важное?
Тук-тук.
— Черт возьми, Джон Осборн, ты откроешь?!
— Иду, иду! — протопав через прихожую, я кручу замок входных дверей и открываю их.
— А это ты, Оззи Зиг? — отзывается Гай Фокс с сильным бирмингемским акцентом.
— А кто спрашивает? — интересуюсь я, сложив на груди руки.
— Терри Батлер. Видел твое объявление.
Именно это я и надеялся от него услышать. Как я ждал этих слов! Как мечтал об этой минуте! Она являлась мне во сне и фантазиях. Сидя на горшке, я составлял в уме целые диалоги. «Однажды — думал я — люди прочитают в газетах статью о моем объявлении в «Ringway Music», а в статье будет написано, что эта объява стала отправной точкой в жизни Джона Майкла Осборна, бывшего настройщика автомобильных сигналов. «Скажите, мистер Осборн, — спросит меня Робин Дэй в эфире Би Би Си — будучи мальчишкой в Астоне, могли вы предположить, что с помощью обыкновенного объявления в витрине музыкального магазина вы станете пятым участником «Битлз», а ваша сестра Айрис выйдет замуж за Пола Маккартни? А я ему отвечу: «Да ни за что на свете, Робин, никогда.»
Объявление, в натуре, было офигенным. «ОЗЗИ ЗИГ ИЩЕТ ГРУППУ» — написал я фломастером заглавными буквами. А внизу дописал: «Опытный фронтмен с собственной аппаратурой». Указал так же адрес (Лодж Роуд, 14), где меня можно было застать в рабочие дни с шести до девяти вечера. Правда, я мог зависать в пабе, в надежде выпить на халяву. Или пропадать на катке «Silver Blades». Или где-нибудь еще.
В то время у нас еще не было телефона.
Даже не спрашивайте, откуда взялся этот «Зиг» в моем прозвище. Я просто его выдумал. После того как откинулся из тюряги, я постоянно ломал голову как бы раскрутиться в роли вокалиста. Шансы оценивались как один к миллиону (при хорошем раскладе), но я был готов на все, только бы не повторить судьбу Гарри и его золотых часов. Кроме того, такие группы как «Move», «Traffic», «Moody Blues» доказали, что можно добиться успеха, не будучи жителем Ливерпуля. Считалось, что brumbeat — это вторая сила после merseybeat'а [13]. Как хотите, бля, так и понимайте.
Не буду прикидываться, что помню каждое слово разговора со странным парнем в вельветовых штанах, но все могло быть примерно так:
— A что, у нас намечается концерт, Теренс?
— Кореша называют меня «Geezer».
— Geezer? То есть хрыч?
— Ну, да.
— Прикалываешься?
— Нет.
— То есть хрыч, как в предложении «Этот старый вонючий хрыч только что насрал в штаны»?
— Это очень смешная шутка для кого-то по прозвищу Оззи Зиг. А что это за отстойный пушок на твоей голове, чувак? Попал под газонокосилку? В таком виде тебе на сцену нельзя.
И правда, я оболванился во время очередного приступа поклонения модам, но сейчас вновь хотел стать рокером и отращивал длинные волосы. Делал это осознанно, скажу я вам, поэтому мне не понравилось то, что Гизер пристал к моим волосам. Я хотел было отпустить какую-то колкость по поводу его шнобеля, но сдержался:
— Ну, так что? Найдется для меня место в группе или нет?
— Слышал о «Rare Breed»?
— Конечно! Это у вас стробоскопы и хипарь на бонгах или что-то в этом роде, не так ли?
— Да, это мы. Только мы остались без вокалиста.
— Вот оно что!
— В объяве написано, что у тебя есть усилок, — говорит Гизер, не заводя рака за камень.
— Ну, есть.
— Ты пел когда-нибудь в группе?
— Ясный, бля, красный. Пел.
— Считай, ты принят.
Так я познакомился с Гизером.
Во всяком случае, я так это запомнил. Я был тогда страшным задирой. В основном из-за того, что чувствовал себя загнанным в угол. Был также очень нервным: многие вещи, которые раньше мне были по барабану, вдруг стали меня раздражать. Как это так, я живу до сих пор с родителями на Лодж Роуд! Как это так, у меня постоянно нет денег! Как это так, до сих пор не играю в группе!
Весь этот хипповый хлам, который передавали по радио, когда я вышел из Винсон Грин, тоже мне действовал на нервы, и еще как! Придурки в водолазках ломились после школы в магазин и покупали синглы типа «San Francisco (Be Sure To Wear Some Flowers In Your Hair.)» [14]. Цветы в волосах? Я вас умоляю!
Это дерьмо даже начали играть в пабах Астона. Сидишь себе в завшивленной забегаловке с пожелтевшими стенами, перед тобой стоит бокал, сигареты и маринованные яйца, каждые пять минут летишь в тубзик, все поддатые, без денег, к тому же смертельно отравлены асбестом или другой токсичной херней, которую вдыхали каждый день на работе. И вдруг слышишь хипповую хрень о «благородных людях», которые ходят на встречи детей цветов в Хайт — Эшбери, где бы это долбанное Хайт-Эшбери не находилось! [15].
В общем, всем было глубоко пофигу, что там творится в Сан-Франциско. А в Астоне человек мог увидеть цветы только в виде венков, которые бросали на его могилу, после того как он загнулся у станка в возрасте 53 лет.
Ну не переваривал я этот хипповский бред!
Чувак, я его в натуре ненавидел.
Однажды в пабе дошло до драки, когда звучали подобные песни. Какой-то тип зажимает мою шею одной рукой, а другой пытается выбить мне зубы. И тут музыкальный аппарат заиграл сраную «Kumbaya» с колокольчиками, где какой-то педик соловьем заливается о «чудных вибрациях» таким голосом, будто его хозяйство зажали в тисках. А в это время, типок, который хочет меня убить, вытащил меня на улицу и лупит по морде. Чувствую, глаз распухает, кровь течет из носу, я пытаюсь уйти от удара, бью ублюдка в ответ, только бы тот от меня отцепился, а вокруг верещат зеваки: «Добей его! Добей его!» И вдруг — хрясь!!!
Открываю глаза и вижу следующую картину: я лежу в полубессознательном состоянии на куче битого стекла, руки и ноги нещадно искромсаны, джинсы и свитер — в клочья, везде крик, полно кровищи. Во время драки мы потеряли равновесие и упали спиной на стеклянную витрину. Боль была адской. Возле меня лежала отрубленная голова, я чуть не наложил в штаны. К счастью, это была не настоящая голова, только часть манекена. Послышались звуки сирены. И все, конец фильма.
Почти всю ночь я провел в больнице, где мне наложили швы. Стеклом содрал столько кожи, что одна татуировка была срезана наполовину, врачи сказали, что шрамы на голове останутся на всю жизнь. Я подумал, что это чепуха, главное — не облысеть. Помню, возвращаюсь домой на автобусе, напеваю мотивчик «San Francisco» и вдруг мне приходит в голову мысль, а неплохо было бы написать свою анти-хипповую песню «Aston (Be Sure To Wear Some Glass In Your Face)» [16].
Самое смешное — я никогда не умел хорошо драться. Мой девиз: лучше живой трус, чем мертвый герой. Но, по каким-то причинам, в юности я постоянно участвовал в каких-то разборках. Думаю, вид у меня был такой, располагающий к драке. Мой последний большой бой состоялся в другом пабе, недалеко от Дигбет.
Понятия не имею, с чего все началось, помню только, что уже летали стаканы, пепельницы и стулья. Я был уже поддатый, когда какой-то парень падает на меня спиной, бесцеремонно отталкиваю его в другую сторону. Но он поднимается с полу. Краснея, говорит мне:
— Паря, ты чё, рамсы попутал?
— Чё-чё? — включаю я дурака.
— Слышь, со мной этот номер не пройдет.
— А как насчет такого номера?
Ну и пробую ему зарядить в рыло. В общем, логичное решение, хотя всего я предвидеть не мог. Во-первых, того, что уже упаду, едва замахнувшись. Вдобавок, я нарвался на фараона после службы. В мгновение ока лежу мордой в пол и слышу над собой голос:
— Ты только что совершил нападение на офицера полиции! Ты арестован, сучонок!
Заслышав это, вскакиваю и пробую смыться. Но «мусор» бежит за мной и в регбийном прыжке настигает меня, я падаю на тротуар как куль с говном. Через неделю стою в суде с распухшей губой и фингалом под глазом. К счастью, штраф составил всего несколько фунтов, которые мне удалось наскрести. Но я задался вопросом: а чё я забыл в тюряге?
После этого случая я завязал с боксом.
Мой батяня, прослышав о том, что я хочу петь в группе, пообещал мне купить аппаратуру. До сих пор не знаю почему. Нам едва хватало на пропитание, что тут говорить о 250 фунтах займа на усилитель и две колонки. Но если в те времена у тебя не было собственного аппарата, какой же из тебя певец. Это как барабанщик без установки. Даже батя это знал. Взял меня с собой в музыкальный магазин Джорджа Клея возле ночного клуба «Rum Runner» в Бирмингеме, где мы вместе выбрали 50-ваттный «VOX». Надеюсь, папа догадывался, как я ему благодарен. Хотя он на дух не переносил той музыки, которую я слушал целыми днями. Говорит мне:
— Послушай, что я тебе скажу об этих «битлах», сынок! Они не протянут и пяти минут. Нет здесь никакой мелодии. Воют так, что в пабе никто петь их не будет.
Он меня добил. Это «Битлз» поют без мелодии? А «Taxman»? А «When I'm Sixty Four»? Нужно быть глухим, чтобы не оценить этих мелодий.
Я не понимал, что ему не нравится, но спорить не собирался. Особенно, после того, когда батя отстегнул 250 фунтов.
С тех пор как прошел слух, что я обзавелся собственным аппаратом, вокруг меня крутилось до хрена народу. Первой группой, от которой поступило приглашение, называлась «Music Machine», где заправилой был Микки Бриз.
Слово «амбиции» — это было не про нас. Пределом наших мечтаний было играть в пабах и получать деньги на пиво. Заминка была в том, чтобы сыграть, нужно уметь играть. А нам некогда было учиться, все время просиживали в пабе за разговорами о том, как однажды начнем играть в пивных за деньги. Если не ошибаюсь, не состоялось ни одного концерта «Music Machine».
Через несколько месяцев застоя мы, наконец, что-то сделали: сменили название. «Music Machine» осталось в прошлом, теперь мы назывались «The Approach». Кроме того, мало что изменилось. Поначалу бесконечно долго настраивали инструменты, а потом я пел писклявым голосом, в то время как другие пытались припомнить аккорды какого-то безнадежного кавера. Я шутил тогда, что работа на бойне мне на что-то сгодилась, могу классно запороть вещи вроде «(Sittin' On) The Dock Of The Bay». Между нами: я уже мог правильно интонировать, а когда переходил на высокие ноты, стекла не лопались и местные коты не хотели со мной спариваться. А это было уже кое-что. Впрочем, недостатки техники компенсировал энтузиазмом. Глупости родом из «бурсы» на Бирчфилд Роуд придали мне уверенности в том, что я могу раскачать публику. Но при условии, что будут выступления. В то же время, парни из «The Approach» с трудом собирались на репетиции, что уж говорить о концертах.