Вот почему я повесил свое объявление в витрине «Ringway Music». Магазин находился в ультрасовременном гипермаркете «Bull Ring», недавно открывшемся в центре Бирмингема. С самого начала этот торговый центр был у всех как бельмо на глазу. Попасть туда можно было только через подземные переходы, где воняло мочой и было полно бандитов, дилеров и прочего жулья.
Но кому до этого было дело. «Bull Ring» стал новым местом встреч старых друзей, значит — все ходили туда.
А самым центровым» местом был музыкальный магазин «Ringway Music», где торговали примерно тем же, чем и у Джорджа Клея. Все с виду крутые подростки тусовались у входа: курили сигареты, ели чипсы, обсуждали последние пластинки. «А значит, достаточно влиться в это движение, и все завертится» — подумал я. Поэтому написал объявление. А через несколько недель, ясное дело, ко мне пришел Гизер.
Этот Гизер был вовсе не таким простым парнем, как вы могли подумать. Во-первых, не сквернословил. Часами просиживал за книжками о китайской поэзии, читал о войнах древних греков и тому подобные, чертовски серьезные вещи. И не ел мяса. При мне попробовал его только раз, когда мы застряли в Бельгии и подыхали от голода. А на следующий день после хот-дога был в больнице. Ну, не лезло в него это мясо, а значит, старые добрые бутерброды с беконом были, скорее, не для него. Когда я с ним познакомился, он курил до херища травки. Когда мы приходили, скажем, в клуб, он сразу начинал наваливать о червоточинах в вибрации сознания и тому подобной бредятине. И что-то у него было не так с чувством юмора. Я всегда при нем кривлялся, испытывая на прочность его самообладание и нежелание смеяться, это меня распаляло еще больше и мы могли ржать часами.
Гизер играл на ритм-гитаре в «Rare Breed» и выходило это у него весьма недурственно. Самое главное — он отлично вписывался в движняк со своим хаером а ля Христос и усиками Гая Фокса. Он мог позволить себе обалденные шмотки, этот Гизер. Окончив школу, получил настоящую работу стажера-бухгалтера на заводе. Платили там жалкие гроши, но и так он получал больше меня, несмотря на то, что был на год младше. И практически все спускал на тряпки.
Если говорить о моде, для стиляги-Гизера не существовало понятия экстрима в одежде. На репетиции он приходил в желто-зеленых клешах и ботинках на серебряной платформе. Глядя на него, я спрашивал:
— Какого хрена ты это напялил?
По секрету скажу, я и сам в вопросах одежды не был консерватором. Рубахой мне служил верх от пижамы, а вместо ожерелья носил на шее бечевку с водопроводным краном от горячей воды. Говорю же вам, нужно было пофантазировать, чтобы выглядеть без денег как рок-звезда! Я должен был пораскинуть мозгами. И никогда не носил ботинок, даже зимой. Всякие разные спрашивали, из какой «Бурды» я черпаю вдохновение для своей одежды. А я им в ответ, я голодранец и никогда, бля, не моюсь.
Люди думали, что я сбежал с дурки. А глядя на Гизера, сразу же думали: «Держу пари, этот играет в группе». У него для этого было все. Парень был суперинтеллигентный, наверняка, мог бы открыть собственную фирму с табличкой на двери «Geezer Geezer Ltd». Но самое большое впечатление на меня произвели его тексты. Они были, в натуре, офигенными: впечатляющие тексты о войнах, супергероях, о черной магии и вообще о таких вещах, что в голове не помещалось. Когда впервые он мне их показал, я предложил:
— Гизер, мы должны писать свои песни и использовать твои тексты. Они классные!
Мы скорешились, я и Гизер. Никогда не забуду, как однажды весной или в начале лета 1968 года шатаемся по «Bull Ring», и тут, откуда не возьмись, перед нами вырастает патлатый блондин в невообразимо облегающих штанах и хлопает Гизера по плечу:
— Ёрш твой клеш, Гизер Батлер!
Тот поворачивается и говорит:
— Роб! Как дела, старина?
— Э, ну знаешь. Могло быть и хуже.
— Роб, познакомься, это Оззи Зиг. Оззи, это Роберт Плант. Пел когда-то в «Band Of Joy».
— Как же — говорю, узнавая лицо. — Видел тебя на каком-то концерте. Вокал зашибись, старичок.
— Спасибо — Плант ослепляет нас своей очаровательной, во весь рот, улыбкой.
— Хорошо. Чем занят сейчас? — интересуется Гизер.
— Хм, раз об этом спросил, я получил работу.
— Клево. В какой группе?
— «The Yardbirds».
— Ого! Поздравляю, старина! Это уже что-то. А они часом не распались?
— Да, но Джимми, помнишь гитариста Джимми Пэйджа, хочет продолжать, и басист тоже. У них есть контракты на выступления в Скандинавии, еще не время разбегаться.
— Ну и классно! — говорит Гизер.
— Хм. Правда я еще не определился подписаться мне на это или нет, — Плант пожимает плечами — Знаешь, у меня тут кое-что наклевывается: собрал свою команду.
— О! Клево! — спрашивает Гизер — Как называетесь?
— «Hobbstweedle».
Позже, когда Плант удалился, спрашиваю у Гизера, мол, паренек совсем без башни:
— Он что, в натуре, хочет похерить группу с Джимми Пэйджем ради какой-то «Хоббсхрени»?
Гизер пожимает плечами.
— Ну, может, он побаивается, что из этого ничего не выйдет. Но присоединится к ним, если сменят название. Под вывеской «The New Yardbirds» долго они не продержатся.
— Во всяком случае, это звучит лучше, чем этот долбаный «Hobbstweedle».
— Что правда, то правда.
В обществе Гизера неоднократно попадались нам такие люди как Роберт Плант. Мне казалось, что Гизер знает всех. Он крутился среди клевых парней, ходил на классные вечеринки, употреблял правильные наркотики, водил дружбу с людьми, которые что-то значат. Я радовался тому, что принимаю в этом участие и привыкал к новой жизни. Нас тяготило только одно: наша группа «Rare Breed» была полным отстоем. По сравнению с нами, «Hobbstweedle» играли как «The Who». Когда я пришел в группу, говорилось, что «мы экспериментируем». У нас был улётный сценический реквизит и огни стробоскопов, как будто мы хотели стать вторыми «Пинк Флойдами». Очевидно, в этом не было ничего плохого — позже охотно делал себе химическую промывку мозгов под «Interstellar Overdrive» — но мы играли в другой лиге. «Pink Floyd» выступали для богатеньких деток из колледжа, а мы, бля, были их полной противоположностью. Во всяком случае, «Rare Breed» топталась на месте, о чем догадывались и я, и Гизер. Каждая репетиция — это бесконечный спор, в каком месте должно быть соло на бонгах. Хуже всего было то, что с нами играл типок по прозвищу «Кирпич», который косил под хиппаря из Сан-Франциско.
— «Кирпич» — мудак! — говорю я Гизеру.
— Ты чего? Он парень в поряде.
— Нет, «Кирпич» — мудак!
— Расслабься, Оззи.
— Гнать на хуй этого «Кирпича»!
И так далее.
С остальными участниками группы у меня не было никаких трений. Но как только на сцене появлялся «Кирпич», меня переклинивало. Было ясно, что дальше так продолжаться не может. В конце концов, даже Гизер начал выходить из себя.
Единственное выступление, которое я запомнил с тех пор, вроде как с «Rare Breed», хотя могли играть и под другим названием и с другими людьми (составы менялись ежеминутно), состоялось на Рождество в пожарной части Бирмингема. Среди зрителей было двое пожарных, одно ведро и лестницы. Мы заработали на шестерых полпива с лимонадом. Однако то выступление имело для меня особое значение, впервые я ощутил на себе боязнь сцены. Ох, ё-моё, как я тогда срал в штаны! Сказать, что я нервничал перед концертом это все равно, что сказать, если рванет атомная бомба, то будет немного больно. Когда выходил на сцену, меня хватал долбаный паралич. Пот льется, во рту сушняк, как на мормонской свадьбе, ноги ватные, сердце херачит, руки трясутся — полный комплект. В натуре, думал, что обоссусь. Никогда в жизни этого не чувствовал. Чуть раньше, припоминаю, осушил бокальчик, чтобы немного остыть. Не помогло. Выпил бы и двадцать, если бы деньги были. Закончилось все тем, что я прохрипел несколько вещей, пока не навернулся динамик и мы оттуда свалили на хер. Папане об этом ничего не сказал, только снял рабочий динамик с радиолы, а туда поставил сгоревший.
Пообещал себе, что куплю ему динамик, как только найду нормальную работу. И мне пришлось бы ее найти, потому что, судя по концерту в пожарной части, на музыкальном поприще я вряд ли чего-либо добьюсь. А несколько дней спустя решил навсегда завязать с вокалом. Помню разговор с Гизером в пабе.
— Хватит с меня, чувак, это пустая трата времени.
Гизер морщит лоб и разминает пальцы. А потом говорит приглушенным голосом:
— На работе предложили повышение. Буду третьим в бухгалтерии.
— Так значит все ясно, так ведь?
— Скажем так.
Допили пиво, пожали руки и разошлись в разные стороны.
— Пока, Гизер.
— Держись, Оззи Зиг.
Тук-тук.
Открываю штору в гостиной и вижу на ступеньках странного длинноволосого парня с усами. Это что же, на фиг, дежа вю? Но нет. Несмотря на волосы и усы, это не Гизер. Выглядит скорее как бомжара. Рядом стоит еще один тип. Тоже с длинными волосами, над верхней губой усы размера кинг сайз. Чуть повыше и немного мне напоминает. Нет, это невозможно. Это не он. За ними во дворе стоит старый голубой «коммер» с большой ржавой дырой в крыле и едва различимой надписью на боку: «MYTHOLOGY».
— Джон! Ты откроешь дверь?!
— Иду, иду!
Со времени моего ухода из «Rare Breed» прошло несколько месяцев. Мне стукнул двадцатник и я оставил всякую надежду на то, что когда-нибудь стану певцом или вырвусь из Астона. Ну, есть у меня аппарат. Что с того? Ничего у меня не выйдет! Я убеждал себя в том, что нет смысла пробовать, все провалю — так же как провалил школу, работу, все, за что брался.
«Хорошенький из тебя певец! — повторял я себе — Да и на инструментах играть не умеешь. На что ты рассчитывал, парень?» Дом под номером 14 на Лодж Роуд превратился в Безнадёга-Сити. Я даже поговорил с мамой на предмет моего возвращения на завод «Лукас». Она должна была сказать, что из этого получится. Хозяина «Ringway Music» я попросил снять мое объявление. Оззи Зиг — что за дебильная кличка! Тут Гизер был прав. Поэтому я удивился, когда в девять вечера во вторник передо мной стояли два патлатых типа. Кореша Гизера? Что у них общего с «Rare Breed»? Ерунда какая-то!
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук-тук.
Открываю дверь. Неловкая пауза. В конце концов, тот, что пониже и бомжеватого вида, спрашивает:
— Это ты, Оззи Зиг?
Не успел я ответить, как тот, что повыше наклонился и посмотрел на меня внимательно. Я мгновенно его узнал и остолбенел. Он тоже узнал меня и прорычал со злобой в голосе:
— А, твою так. Это ты.
Глазам своим не верю. На пороге стоит Тони Айомми, красавчик из школы на Бирчфилд Роуд, на год старше меня — тот самый, который принес на Рождество в школу электрогитару и наделал столько шума, что учителя озверели. Не видел его пять лет, но немного слышал о нем. По окончании школы он стал в Астоне человеком-легендой, все дети его знали, и если хотели играть в группе, то только вместе с Тони. Увы, он был обо мне иного мнения.
— Пойдем, Билл! — говорит Тони бомжеватому. — Потеря времени, да и только.
— Подожди-ка! — отвечает Билл. — Что это за тип?
— Вот что я тебе скажу: никакой он не Оззи Зиг и никакой он не певец. Этого идиота зовут Оззи Осборн. Валим отсюда!
— Подождите минутку — встряю я в их разговор. — Откуда вы знаете этот адрес? Откуда слышали про Оззи Зига?
— «Оззи Зиг ищет группу» — говорит Билл и пожимает плечами.
— Я же сказал им снять это чертово объявление еще несколько месяцев назад!
— Ну, иди, поговори с ними, еще сегодня там висело.
— В «Ringway Music»?
— На витрине.
Прикидываюсь равнодушнным.
— Тони! — говорит Билл. — Может, дадим ему шанс? Мне кажется он парень нормальный.
— Шанс?! Ему?! — у Тони лопается терпение. — В школе он был клоуном. Я не буду играть в группе с долбаным кретином!
Ничего умного мне в голову не приходит, я стою, опустив голову.
— Бедные не выбирают, Тони — прошептал Билл. — В противном случае нас бы здесь не было, правда?
Но Тони только фыркнул и пошел к фургону. Билл качает головой, будто хочет сказать: «Прости, старик, тут уже ничего не поделаешь». Так бы все и закончилось, если бы что-то не бросилось мне в глаза: правая рука Тони. Наверняка, пострадала в несчастном случае.
— Е-мое, Тони! Что с твоими пальцами, чувак?
Оказалось, что не только меня выбрасывали с работы как мусор, с тех пор как в возрасте 15 лет я распрощался со школой. Когда я травился испарениями на обезжиривающей установке и портил себе слух на настройке автомобильных сигналов, Тони познавал таинство обработки металла — был учеником слесаря. Позже он мне рассказывал, что его наука сводилась к обучению электросварке.
А электросварка — это исключительная опасная хрень. Самой большой опасностью является ультрафиолетовое излучение, которое может прожечь кожу или глаза. Можно умереть от удара током или отравиться антикоррозионной хренотенью, которой обрабатывают металлические листы. Во всяком случае, днем Тони занимался сваркой, а по вечерам в поисках удачи объезжал клубы с группой «Rocking Chevrolets». Он был талантлив, а оттого, что постоянно шлифовал номера Чака Берри, Бо Диддли и Эдди Кокрена, начал шпарить, как сукин сын. В конце концов, его заметил какой-то агент и предложил ему профессиональное выступление в Германии. Тони решил бросить работу на заводе. Подумал, вот она, удача.
А тут-облом.
В последний день ему поручили заменить парня, который не вышел на работу. Стальной лист перед сваркой нужно спрессовать и нарезать — именно это и должен был делать Тони. До сих пор не знаю точно, что там случилось: то ли Тони слабо знал прессовочный станок, то ли он был поломан, а может что-то другое. Во всяком случае, этот огромный блядский металлический пресс отрубил ему подушечки двух пальцев правой руки: среднего и безымянного. Тони был левшой и этими пальцами брал аккорды. Даже сегодня меня пробирает дрожь от одной только мысли об этом. Представьте себе, как это должно было ужасно выглядеть: полно крови, крики, люди в спешке ищут на полу подушечки пальцев. А в больнице Тони сказали, что он никогда не сможет играть. В течение нескольких месяцев он посетил многих специалистов, но все твердили одно: «Выкини из головы рок-н-ролл, сынок! Забудь, найди себе другое занятие!» Бедняга, наверняка подумывал «сливать воду». Это было для него так же страшно, как для меня простреленное горло.
После случившегося Тони надолго погрузился в страшную депрессию, хорошо хоть по утрам вставал с кровати. Но однажды его старый наставник с завода принес пластинку бельгийского цыгана Джанго Райнхарда, джазового гитариста, который лабал солешники, хотя аккорды мог брать только двумя пальцами, остальные были обожжены.
Тогда Тони подумал: «Ну, раз у старика Джанго получилось, выйдет и у меня».
Сначала пробовал играть правой рукой, но ничего из этого не вышло. Вернулся к левой и начал брать аккорды двумя пальцами, но это его не устраивало. Наконец, он придумал, что нужно сделать. Расплавил пластиковую бутылку из-под «Фэйри» и сделал два наперстка на поврежденные пальцы. Отшлифовал их, пока те не приобрели форму и размер кончиков пальцев. Позже приклеил поверх маленькие кожаные чехольчики, чтобы было удобно прижимать струны. Ослабил натяжение струн, благодаря чему не нужно было их сильно прижимать.
С тех пор он начал учиться играть с нуля, хотя чувства в пальцах не было. До сих пор понятия не имею, как ему это удалось. Куда бы не собирался, Тони берет с собой пакет с наперстками и кожаными чехольчиками собственного изготовления; паяльник всегда под рукой, на случай если нужно что-то подправить. Если говорить о технике игры, меня поражала его целеустремленность. Поэтому у меня к Тони Айомми — огромный респект и уважуха. Кроме того, считаю, что тот случай удивительным образом помог ему; когда он научился играть заново, то создал свой собственный неповторимый стиль, который никто не смог скопировать. Черт возьми, а ведь пробовали многие!