– Упаковывайся, а я пока отдохну. Спать некогда. Надо березы все поставить, иначе занесет снегом, и зимой дров будет не найти. А те следы, которые ты видел, медведь оставил. Вылез из берлоги и ночью замять нас может.
Мы принялись за работу – ставили деревья «чумом», начиная от первосрубленных. В мае и июне в Заполярье ночью светло, как днем в пасмурную погоду. Подул ветер. И тут я услышал какие-то непонятные звуки.
– Не медведь ли это хозяйничает в лесу на наших вырубках? – предположил дядя. – Принеси-ка ружье и патроны, которые я спрятал в дупле мертвой березы.
Я знал эту березу, но о том, что в ней спрятаны патроны, никогда не догадывался.
– Принес, – сказал я, выполнив просьбу дяди.
– Жаканы (так называли самодельные круглые пули – авт.) есть?
– Есть. Два.
– Заряжу на всякий случай.
После этого мы снова взялись за работу и постепенно приблизились к свежесрубленным дровам, там, где я выбросил рыбу. Ветер не стихал, дул нам в лицо, и опять впереди мы услышали необычные чавкающие звуки. Пахнуло чем-то несвежим, и тут дядя все понял.
– Иди позади меня, шагах в десяти, – велел он мне.
Сквозь мелкий кустарник и березы мы увидели некрасивого медведя со скатанной, в клочьях, шерстью. Зверь не слышал нас, да и людей он, наверное, не встречал за всю свою жизнь – непуганый. Медведь был занят, переходил от пня к пню и слизывал только что выступивший березовый сок. Но, видимо, этого ему было недостаточно, и медведь сердился, распространяя в нашу сторону неприятный запах.
– Буду стрелять! Стой на месте! – предупредил меня дядя.
Тихо, как можно незаметнее он приблизился к медведю еще метров на двадцать. Увлеченный косолапый подпустил его совсем близко. Прогремел выстрел. Слава Богу, не было осечки! Ружье-то было ненадежное! Ничего не было видно из-за дыма. Я побежал на звук выстрела. Медведь встал на задние лапы, развернулся, сделал несколько шагов в нашу сторону, а потом рухнул на землю, дрожа всем телом. Дядя тут же его освежевал, снял шкуру. Отрубил хороший кусок от задней части, и мы пошли к своему шалашу, еле волоча ноги. Уже давно наступила ночь и, оказавшись в шалаше, мы сразу же уснули.
Когда мы проснулись, шел дождь. Хорошо, что я перед этим заменил на нашем шалаше засохшие еловые ветки на свежие, поэтому у нас было сухо. Единственный недостаток пасмурной погоды – труднее узнать, который час. Часы в то время были редкостью. Приблизительно к обеду дождь прекратился. Выглянуло солнце. В этот день мы сделали себе выходной. Я хотел спросить у дяди, почему он решил убить медведя. Но так и не решился. Я понимал, что он сделал это для нашей безопасности. Следующие три дня мы работали спокойно.
Обратный путь домой показался мне короче. Харчей у нас поубавилось, идти было легче. Шкуру медведя дядя нес сам. Шли споро, изредка останавливаясь на отдых. По дороге дядя рассказывал о своей жизни: как он воевал под Ленинградом, делил одну винтовку с тремя бойцами, был несколько раз ранен, как после войны дрался с немцами в Чехословакии. Это был первый в моей жизни человек, столько повидавший и вернувшийся домой после войны живым и почти невредимым.
12. Пионерское звено
Дома меня ждал сюрприз. Родители и руководство колхоза решили из нас сделать рыбаков, чтобы мы жили лучше и могли почти наравне со взрослыми ловить сельдь «порядками» (3-4 тридцатиметровых сети), когда сети на больших якорях опускаются в море. У каждого звена был свой буй (плавающая, хорошо и далеко видимая отметка), чтобы ненароком не высмотреть чужой «порядок». Чаще всего для изготовления буя в то время использовали большие стеклянные шары, обтянутые толстой сетью.
Вспоминается случай, когда мы попали в шторм. Наш карбас называли пионерским. Старший Федор Яковлевич Силиверстов – ему было 52 года. Он был звеньевым. И мы, пионеры, – два Федьки, Оська (я) и Алешка.
Несколько слов о наше наставнике. Один раз во время вайны он зимой охотился на морского зверя. Льдину с ним оторвало и унесло открытое в море. 13 суток его носило по морю. Спасся…
Приехав на летние каникулы, мы стали просить бригадира рыбацкой артели Коротаева, чтобы он взял нас в море ловить селедку. Нас поддержал Федор Яковлевич:
– Пусть ребята поработают, привыкают к труду.
– Я не возражаю, – ответил бригадир Коротаев. – Но кто возьмет их. Море – это не шутка, оно не каждого принимает. Взрослым бывает тяжело, а они дети.
Нам в эту минуту хотелось быть взрослыми, и мы, как по команде, вытянулись, напыжились и сделали серьезный вид. Федор Яковлевич понял нас.
– Я буду вашим звеньевым, – сказал он, пряча улыбку в усах. – Только, ребята, договоримся сразу. Вы во всем будете слушаться меня, соблюдать дисциплину, и с вас я буду спрашивать, как со взрослых.
Мы с большой радостью согласились.
Был ясный солнечный день, на небе – ни облачка. Огромным зеркалом раскинулась морская гладь. Поморы редко видят такую погоду в этих суровых краях. Мы выплыли на просмотр сетей-порядков на карбасе (это большая деревянная лодка; четыре человека гребут, пятый, звеньевой, за рулем; при попутном ветре можно поставить парус). Звеньевой подбадривал:
– Давайте же, ребята, искать рыбу.
Дышалось легко, настроение было бодрое. Весла казались игрушечными. Карбас с легким шумом разрезал морскую гладь. Вот вдали показался буй, потом второй, третий…
– Подходим к сетям, – сказал звеньевой.
Но почему-то он, Федор Яковлевич, не потерявший с возрастом молодого задора, всегда энергичный и целеустремленный, сейчас был хмур. Буденовские усы сникли. Его настроение невольно передалось и нам. Я спросил:
– Федор Яковлевич, почему вы такой хмурый?
Вначале он попробовал, как всегда, пошутить, но потом добавил:
– Рыбы много. Это видно по поведению чаек, да удастся ли только нам высмотреть все порядки.
Мы невольно встрепенулись. Оказывается, погода изменилась. Мутное небо в лиловых подтеках не сулило ничего доброго. На северо-западе показалась темная полоса. Рваные облака закрыли солнце. Темная полоса быстро росла, поравнялась с карбасом и резко хлестнула водой о борт.
Ветер усиливался с каждой минутой. Карбас бросало, как щепку. Звеньевой наш преобразился, как будто кто-то подменил его. Он опять стал таким же бодрым, энергичным, лихим. Настроение у нас поднялось, ведь мы верили в его ум и знания, во многом старались подражать ему, походить на него.
А море шумело, клокотало, как живое, пыхтело и отдувалось белыми барашками. Было очень похоже, что карбас окружило стадо белух. Мы же продолжали смотреть сети. Рыбы в них попало много. Карбас наполнился серебряной сельдью. Наш Федор Яковлевич так умело направлял карбас в разрез волне, что нас только изредка заливало водой. Мы сразу отливали ее и продолжали работать.
Звеньевой не спускал глаз с моря, приговаривая:
– Ребята, побыстрей, но не торопясь.
Мы работали дружно, слаженно, быстро. Высмотрели порядки. Поплыли. В реку зайти было невозможно: вода малая. Карбаса все собрались у устья реки, у большой выпуклой кошки (песчано-галечной насыпи, два раза в сутки затапливаемой водой), где можно было переждать шторм и с приливом зайти в реку.
Нас ждали. За нас переживали. Мы прибыли к этой кошке последними, но с рыбой. Нас поздравляли, хвалили, называли смельчаками. А мы начали замерзать. Пока гребли, холода не чувствовали. Сейчас о себе давали знать мокрая одежда и холодный ветер. На кошке нашли железную бочку без верхней крышки. Когда-то из нее смолили карбаса. Помыли ее, почистили песком, и она стала блестеть. Решили сварить уху, но не оказалось дров. Федор Яковлевич разрешил взять доски из карбаса. Воду и соль заменила морская вода. Разожгли костер, сварили уху на всю бригаду. Она, правда, получилась не ахти, а вот рыбка была хороша, можно было и язык проглотить.
Ну, а к следующему лету мы уже были рыбаками со стажем.
Летом на свои заработанные таким образом деньги мы купили темно-красную гармошку 25x25 и самостоятельно учились играть на ней. У брата Федора получалось лучше всех. Мы играли на танцах, летом, в каникулы, на горе (место танцев), потом в интернате, на свадьбах, по праздникам. Позднее мой брат освоил и баян, а затем мы приобрели радиоприемник «Родина». По внешнему виду – это просто большая деревянная коробка величиной с теперешний средних размеров телевизор. Электричества в поселке тогда все еще не было. Однако к приемнику прилагались три большие батареи не менее двух килограммов весом каждая. Тем временем у нас с братом росла своя картошка(привезли из Нижней Пеши). До нас в Волонге картошку никто никогда не выращивал.
Осенью, когда мы были в интернате, мама сообщила нам, что выкопали целое ведро картошки. Дело в том, что меня с братом взрослые определили в семилетнюю школу в поселке Белужье, что в 40 километрах от Волонги. Жили мы самостоятельно, в отдельной комнате в доме у Калининых. Готовили еду и топили печь тоже сами, правда, изредка под присмотром хозяев. Нам выдавали продукты на 7-10 дней и одежду, обувь.
Помнится, мне очень хотелось тогда быть большим, сильным и взрослым. Поэтому я изготовил спортивный снаряд для себя из двух березовых чурок с дряблой сердцевиной, чтобы можно было вставить металлический лом. Это сооружение заменило нам штангу. А чтобы стать выше ростом, в валенки, особенно под пятку, делал вставки до 5-6 сантиметров высотой. Хотя физически в те времена мы были развиты, да и школа этому помогала. Постоянно проводились спортивные мероприятия: зимой соревнования на лыжах, летом кроссы… Сдача зачетов в младших классах на БГТО (Будь готов к труду и обороне), ГТО (Готов к труду и обороне) в старших, ГСО (Готов к санитарной обороне). Все эти значки были у меня, их вручали в торжественной обстановке вместе с удостоверением. Также у меня был 3-й разряд по стрельбе из малокалиберной винтовки (стрельба на 50 метров по мишени №7).
Учеба в Белужье шла своим чередом, хотя брат Федор учился лучше меня. Несмотря на то что жили мы на всем готовом, постоянно пытались подработать, хотя бы на кино. А иногда даже ухитрялись пройти на сеанс бесплатно. На зимние и весенние каникулы ездили домой на лошадях, реже на оленях, или ходили на лыжах.
13. Лебединая верность
Недалеко от Белужья в сторону Нижней Пеши есть речка Гусиха. К ней я и направился как-то в конце мая, взяв видавший виды дробовик, в надежде подстрелить куропатку. По берегам речки много лайды (мелкая жесткая трава), выше – тундра, а на ней дриада точечная. Это «куропаточная» трава, а значит, там должны были быть куропатки. Не доходя до намеченного места, я увидел, как по тропке бежала от меня куропатка. Прицелился. Выстрелил. Но птица улетела. Не спеша пошел дальше. Увидел озера. На одном из них далеко от берега плавали два лебедя. В то время не было запрета на их отстрел. Где-то до этого я прочитал, что лебедь хорошо видит, но плохо слышит. Отметил кочки на берегу озера. Не поднимая головы и не видя лебедей, подкрался. Выстрелил. Когда рассеялся дым, увидел, что достиг цели: кровь из шеи подстреленного лебедя тонкой струйкой лилась в воду. На радостях я поднял птицу на вытянутые руки и заметил, что второй лебедь летал надо мной, и летал долго, кружил, сопровождая меня с добычей. Направился я до дома. По дороге встретил знакомого, который, увидев мою добычу, поздравил меня с удачной охотой. Он же спросил, не я ли подстрелил куропатку, которая еще теплая лежала на тропинке. Я забрал и ее. Шёл по поселку не спеша, гордый, с добычей. Куропатку мы съели, а лебедя послали домой в Волонгу маме. Себе оставил лишь лапы на кошельки.
14. Неудачное плавание
Занятия в школе закончились. Из Нижне-Пешского интерната подъехали братья Селиверстовы (члены нашего пионерского звена) и еще несколько человек. На мотодоре (небольшое открытое деревянное суденышко) пошли в Волонгу. Еще не вышли в море, а в устье реки неожиданно налетел сильный ветер. Был прилив. Начался шторм. Малосильный мотор не мог противостоять разбушевавшейся стихии. Нас понесло обратно, да так быстро, что мы смогли лишь причалить и отстояться в речке Гусиха с вязкими, глинистыми берегами.
Рулевой и еще несколько взрослых ушли в поселок, у них были длинные резиновые сапоги. А мы, пацаны, решили остаться и переночевать на мотодоре. От дождя и холода мы завернулись в паруса, вплотную прижались друг к другу, уснули. Проснулись ранним утром, огляделись, а кругом вода. Прилив оторвал мотодору от берега. При отливе нас понесло в море. В поселке нас скоро заметили и взяли на буксир (мотор от воды и дождя не заводился). Прибыли в Волонгу. Как же хорошо было наконец попасть домой!
Вскоре пошли в море на карбасах ловить селедку. А позже, в начале августа, бригадир Каратаев поставил меня на «Гигант» (большая стационарная ловушка для ловли любой рыбы, в том числе и семги).
Так и прошли мои каникулы. Пролетели быстро, незаметно. После них нас с братом Федором снова определили в Нижне-Пешский интернат.
15. Жизнь в интернате
И вновь учеба, кроты, куропатки, приработок… Но появилось и кое-что новое. Павел Александрович Дорофеев (он работал начальником метеостанции и по совместительству народным судьей) взял над нами шефство. Он не только был мудрым наставником, советчиком, отличным воспитателем, но и в какой-то мере заменил нам отца. Он направлял нас по жизни, помогал материально, покупал одежду. Научил меня фотографировать. Я учился усердно. Мне это занятие нравилось. Самый ходовой фотоаппарат тогда был «Фотокор», размер фото – 9х12. Фотографировать нужно было только со штатива. Сам аппарат был громоздкий, с железными кассетами. Каждая из них сначала заряжалась стеклянной пластинкой с нанесенной на нее эмульсией. Делалось это в полной темноте. Позже появились пленки (как сейчас рентгеновские). После фотографирования пленку необходимо было проявить, промыть в воде и закрепить в специальном растворе, затем снова промыть в воде и просушить в вертикальном положении. А затем можно было печатать фотографии при красном свете. Ввиду отсутствия электричества Павел Александрович использовал аккумулятор. Мне же в интернате приходилось печатать фотографии с керосиновой лампой, стекло которой было выкрашено бычьей кровью, а бумагу я засвечивал спичками «Белка».
16. Павел Дорофеев.
Непридуманная биография
Остров Моржовец… Маленький клочок суши в горле Белого моря, обдуваемый солеными ветрами. Угрюмый, пустынный – ни кустика, ни деревца… Сюда приехал работать старшим наблюдателем метеостанции семнадцатилетний мальчишка Павел Дорофеев из деревни Сура Пинежского района. Приехал по собственному желанию – по желанию быть там, где труднее.
Парнишке посчастливилось – его скромный труд становится частицей событий, которые переживал весь мир.
Старший наблюдатель Моржовецкой метеостанции Дорофеев обслуживал первую экспедицию на Северный полюс отважной папанинской четверки, беспосадочные перелеты через полюс в Америку. На память о тех незабываемых днях остались фотографии, сделанные на острове Моржовец. На них засняты самолеты полярной авиации, один из известных полярных летчиков Мазурук.
Через три года Павла перевели в родные места, где он возглавил метеостанцию и наладил ее работу. Тогда же он повстречал свою любовь, спутницу на всю жизнь – комсомолку Люсю, молоденькую учительницу математики.
Наверно, кое-кому из рассудительных товарищей казалось сумасбродством их решение уехать на Северный Урал. Там не хватало синоптиков-наблюдателей. Люся оставила любимую работу, чтобы помогать мужу. Из Архангельска ехали морем – железной дороги через Печору тогда еще не было. Путь был долгий. На полпути, в Нарьян-Маре, Люся родила дочку. Пришлось пережить немало тяжелых часов – если бы не известный в Ненецком округе заслуженный врач СССР Р. И. Батманова, мать и ребенок погибли бы. В честь спасительницы молодые родители назвали дочку Реной.
Из Нарьян-Мара Павел уехал немного раньше, а Люся с дочкой отправились следом. В дороге их застигла Великая Отечественная война. Добрались – а Павел рвется на фронт. Но его не пустили – синоптики во время войны были особенно нужны.
Неприветливо встретила их зимовка. В дряхлом домике с подслеповатыми оконцами хозяйничал ветер. Кругом на сотни километров не было ни одного человека. Только звери, лес и горы с отвесными скалами и обманчивыми ущельями.
Здесь, на зимовке, родился их второй ребенок. Назвали его Костей. Павел сам принимал роды, ухаживал за женой…
Шесть лет прожила семья Дорофеевых вдали от людей. Не раз присылали им в помощь других работников, но, как назло, ни один не выдерживал, убегали с зимовки. А Дорофеевы стойко переносили все трудности, суровые условия жизни и работы…