Был теплый солнечный день августа. Кругом тишина – лишь комарье звенит в воздухе. Вдруг собака Матрос – верный друг и помощник – забеспокоилась, заскулила, прижимаясь к стене. «Что-то не то…» – подумал Павел. В густом непроходимом лесу раздались выстрелы. Павел схватил дробовик – единственное свое оружие: «Люся, закрой детей и дай патроны». А выстрелы все тревожнее и настойчивее взрывали прочную тишину зимовки.
Это пробирались в Центральную Россию сбежавшие уголовники – самые отпетые, голодные, готовые на все. Путь их лежал через Северный Урал и Печору. И на этом пути – одинокая, затерянная в лесу зимовка Дорофеевых. На счастье, вовремя настигла бандитов преследовавшая их охрана…
Как-то Павел вез домой продукты. Их доставляли на зимовку раз в год. Снег был глубокий, рыхлый, вязкий. Обессилели олени. Приходилось протаптывать для них дорогу. С огромным трудом давался каждый шаг к зимовке, где Люся с двумя ребятишками ждала мужа. Наконец, добрались. Невозмутимый проводник Павла не на шутку удивился, увидев на зимовке женщину с детишками. «Баба? Одна? Однако храбрая ты…» – сказал старый, немало повидавший на своем веку человек. Он и не подозревал, каких усилий стоили Люсе такие ожидания.
Когда прошли эти суровые, но незабываемые шесть лет зимовья, семья Дорофеевых переселилась в Нижнюю Пешу, где Павел Александрович работал начальником метеостанции, а его жена – синоптиком-наблюдателем. Дорофеев окончил десятилетку, заочно учился в техникуме. Общественные его нагрузки трудно перечислить. Много лет он был народным заседателем и заместителем народного судьи. Коллектив руководимой им метеостанции завоевал звание коллектива коммунистического труда.
17. Студенчество
5 марта 1953 года умер Иосиф Виссарионович Сталин. Вся страна погрузилась в траур. Я не стал исключением. В этом году я поехал в город Вельск, хотелось поступить в сельскохозяйственный техникум. Задуманное осуществил. Так началась новая пора в моей жизни – учеба по специальности «техник-механик». Моя стипендия на первом курсе составляла 14 рублей. На эти деньги я оплачивал проживание в общежитии, покупал учебники, письменные принадлежности. На них же нужно было питаться, одеваться, а хотелось еще сходить в кино или на танцы.
Общежитие, где я квартировал, находилось в старинном двухэтажном здании. В одной комнате жило по 6-8 человек. Комендант общежития была строгая. Требовала, чтобы ровно в 23 часа все находились у себя в комнатах, лежали в постелях с выключенным светом. Именно в это время входная дверь закрывалась на засов. Все. Внутрь не попадешь. Злостных нарушителей этого правила лишали стипендии, могли и из техникума выгнать. Но на случай, когда в назначенный час добраться до ночлега не удавалось по какой-либо причине, мы знали, что не все потеряно. В комнате на втором этаже всегда кто-нибудь «дежурил», он опускал из форточки нитку, к которой был прикреплен небольшой груз, другой конец он привязывал себе к руке или к ноге. Опоздавший подходил к нитке и дергал за нее. Тогда «дежурный» открывал засов на входной двери. И обязательно перед сном – перекус, состоявший из краюхи черного хлеба и куска сахара, порой величиной с детскую голову – приходилось колоть на мелкие кусочки.
Когда же прижимало безденежье, мы шли на станцию разгружать вагоны. За разгрузку, особенно негашеной извести, платили хорошо, потому как работа тяжелая. В противогазе, духоте и такой пыли, что свету не видно, больше получаса не выдерживали. Приходила другая смена.
Несмотря на подработку, денег не хватало, а выглядеть хотелось прилично, чтобы перед девчонками не стыдно было показаться. Я понимал, что учиться в техникуме на прежних условиях буду долго, самостоятельно и достойно зарабатывать стану еще не скоро, а помощи ждать неоткуда. Тогда решил продолжить учебу в сельскохозяйственном училище, которое тоже располагалось в Вельске. Его учащиеся получали готовое питание, обмундирование, место в общежитии и даже деньги на карманные расходы. Учебный год в училище давно уже начался, но у них был недобор, и меня приняли. По окончании вручили аттестат и предложили три рабочих места на выбор: в Шенкурском районе, в Усть-Ваеньге, в ремонтные мастерские в церкви, где я проходил практику, в Шеговарах – бывшем районном центре Устьянского района, в городе Сольвычегодске – районном центре в то время. Я решил ехать в Сольвычегодск.
18. Рабочие будни
Сольвычегодск я выбрал не случайно. Не так далеко, в строящейся тогда Коряжме и в Котласе у меня жили родственники, дядя и две тети. Меня послали в Новиковский сельсовет. Определили мне трактор ДТ-54. Это был лучший трактор в те времена. Когда Н. С. Хрущев (генеральный секретарь ЦК КПСС) съездил в Америку и, решив догнать ее и обогнать, распорядился взрастить на полях русского Севера кукурузу. Подчиняясь указаниям генсека, и поля в Новиково засеяли этой культурой. Но она, капризная, не уродилась, выросли одни сорняки. Деревня обнищала. А на следующий год выросли километровые очереди за хлебом, колбасой и другими продуктами. От голода спасала треска сухого посола и Москва. Там всегда было сытно.
Машинно-тракторная станция, где я работал, платила заработную плату за проделанную работу, но этого было мало. Колхоз давал молоко и мясо за проделанную работу. Жил я в квартире, хозяевами которой были пожилые люди, и помогал им с работой по дому, так как с детства был приучен к труду.
Дом у них был большой, старинный, с взвозом и подвалом, где хранилось сено и инвентарь. Туалет был устроен со второго этажа прямо на землю, и это мне не нравилось. Поэтому в первую очередь я привел в порядок отхожее место. Сделал ограждение и поручни, чтобы не упасть с двухметровой высоты вместе со своими отходами. Вспомнилось, что туалеты в Усть-Ваеньге, где я проходил практику, находились на огороде или были переносными. Вместе с тем люди, которым приходилось жить в таких условиях, болели намного реже. А моя мама рассказывала, что женщины в то время совсем не носили штанов (ей об этом поведала бабушка, дожившая до 94 лет). Только длинные юбки, сарафаны даже в лютый мороз.
Случилось однажды так, что лучший трактор вышел из строя, заклинило поршень у «пускача». А была пахота. Горячая пора. Трактор не заводился. Поехал на «Москве» (речной трамвай) в МТС г. Сольвычегодска (райцентр). Заменили запчасть у трактора, а в поломке, не разбираясь долго, обвинили меня. Три месяца бесплатной работы – таково было мое наказание. Обида заставила меня уволиться с работы.
19. Всесоюзная стройка
Рассчитался я с долгами и не без труда устроился на новое место – на всесоюзную стройку в будущую Коряжму. Тогда после МТС, а тем более с колхоза со справкой, без паспорта, устроиться на работу было сложно.
Город Коряжма строился в лесу, на пустом месте. Щитовые домики, бараки. Народ здесь собрался со всего СССР и разный. Солдаты из строительного батальона хулиганили, особенно с молодыми женщинами не церемонились.
Благодаря родственникам удалось избавиться от штампов в паспорте. Поставили другие, выписали новую трудовую книжку. Прошел технику безопасности по работе с лесом. Определили меня на бревнотаску, которая должна укладывать бревна в штабеля. Сначала бригадир послал меня на укладку «четверок» (бревен длиной 4 метра), а затем «пятерок», «шестерок». План я выполнял. Платили хорошо.
Один раз встретил в Коряжме Петра. В Вельске в сельхозтехникуме дружили, вместе на танцы ходили. Решили отметить встречу. В щитовом магазине с высоким многоступенчатым крыльцом, который находился в еще не вырубленном лесу, перед самым закрытием нам отпустили вино. Продавцы за нами закрыли дверь изнутри.
Откуда ни возьмись появилась группа парней из неместных, неблагонадежных. Начали стучаться в дверь магазина. Перепугавшиеся женщины не открывали.
За то, что их в магазин не пустили, злость решили выместить на нас. Вначале махали клаками, потом взяли жерди из огорода. Я понял, что дело плохо. Мы с товарищем побежали в разные стороны. Они – за нами.
Недалеко от магазина меня настиг удар жердью по голове. «Как легко умирать», – подумал я. Ощущение было, словно я провалился в мягкую пуховую перину. Тепло было, видимо, от крови.
Я очнулся рано утром. Лежал в луже на обломках кирпича. Было холодно, зуб на зуб не попадал. Кровь на голове запеклась. На всю жизнь остались коряжемские отметины.
Вскоре меня призвали в армию. Определили в танковые войска. Не помню, чтобы кто-то раньше бегал от службы, но у меня чуть не случилось именно так. Со сборного пункта в Котласе, куда я приехал из Коряжмы, я отправился в гости к родственникам. Копал картошку, с дядей Юрой (братом моей мамы) и тетей Клавой (его женой).
Несколько слов о дяде. Он воевал во время Великой Отечественной войны. При Прохоровской танковой битве отличился. Командовал танковым батальоном. Затем был ранен, контужен. Награжден орденом Кутузова и множеством других орденов и медалей.
В Лимендке бреднем ловили рыбу. Затем уха и прочее, и я совершенно забыл об армии. А когда следующим утром, страшно переживая, явился на сборный пункт, узнал, что будущие танкисты, в чьи ряды определили и меня, уехали. Мне сделали замечание и отправили служить на флот в город Молотовск (сейчас Северодвинск). Вначале на флоте служили пять лет, а позднее, при моей службе – четыре года.
Вагоны-теплушки. Печка, отапливаемая углем – из бочки. Но на дворе стоял ноябрь, и все равно было холодно. Нары в два ряда. Из продуктов – банка мясных консервов. В углу теплушки – мешок сухарей, вода. И на каждый вагон – по два старшины. Начальник эшелона – капитан третьего ранга. До Молотовска ехали трое суток, подбирая по пути новобранцев из других районов.
На место прибыли ранним утром, только начинало светать. Толпу оборванцев (одеты мы были в то, что можно выбрасывать, хорошую одежду оставили дома) привели в бараки, где раньше жили заключенные. Сам Молотовск и завод только отстраивались. Поделили нас на отряды по 50-60 человек, затем перекличка, команда «Вольно!», и мы разошлись по казармам. На отдых дали три часа.
Позавтракали в громадной холодной столовой, в окнах которой были разбиты стекла. На четверых – булка черного хлеба, масло, чай. Ощущение голода не покидало никогда. Неудивительно, что все матросы с нетерпением ждали, когда их назначат в наряд по кухне (а на корабле – камбуз). Только тогда можно было наесться досыта.
Три месяца длился курс молодого матроса. В увольнения не отпускали. Да и не пошел бы никто, на матросов мы тогда были мало похожи. Ими мы стали только, когда приняли присягу и надели ленточки на бескозырки.
20. Боевая тревога
Как-то поздно вечером нас подняли по боевой тревоге. Строем, человек 50 отправили на железнодорожный вокзал, посадили в электричку и отправили в Архангельск. А из Архангельска ночью пешком в Соломбалу, в дивизион охраны водного района. У пирса стояли корабли: большие охотники и малые тральщики, две плавбазы «Пина» и «Днестр». Я попал на «Пину». Там нас учили на сигнальщиков. Сигнальщик – это глаза и уши корабля. Он должен все видеть и слышать. Мы осваивали азбуку Морзе, свод сигналов, флажки и так далее. Там кормили хорошо. Рис, макароны по-флотски, компот, рыба, мясо и другое. А я скучал по перловой, пшенной и особенно овсяной каше. И однажды вместо рисовой каши нам дали овсянку. До сих пор помню ее вкус! С тех пор я и полюбил овес: овсяная каша, печенье, кисель и прочее.
Когда мы окончили учебу, нас распределили по кораблям.
21. Увольнение
Однажды нашу группу сигнальщиков послали на Балтику. В увольнение нас отпускали по субботам и воскресеньям. Мы были в отглаженной форме, начищенной обуви, пуговицы блестели. В и без того широкие брюки клеш мы, чтобы они были еще шире и не садились во время дождя, по очереди на ночь вставляли клинья из фанеры и клали их под матрац. А перед тем как погладить, натирали их воском.
Это было наше последнее увольнение в Прибалтике. Офицеры, отпуская нас, наставляли, чтобы мы были бдительными и не общались с местным населением, ходили только группой не менее трех человек. А самое главное, чтобы мы не смели опаздывать. В этот раз мы решили пойти на «пятачок», на танцы.
Бетонная площадка, огороженная красивой, высокой железной изгородью, сцена и навес. Несмотря на то что пришли рановато, с воодушевлением понаблюдали за музыкантами, которые настраивали свои духовые инструменты. Последнее их выступление в июле как раз приходилось на наш праздник – День военно-морского флота. По такому случаю зашли в забегаловку. Денег у нас, конечно, было немного. Матрос тогда получал три рубля. У меня имелось 10 рублей, плюс рубль и сорок копеек – доплата за то, что не курил. Взяли на шестерых по кружке пива и бутылку водки, которую разделили поровну и разлили по кружкам в пиво. С тем и вернулись обратно на «пятачок». Купили билеты. Моряков было немного, их всех издалека видно по белым чехлам на бескозырках. Ребята пошли танцевать, а у меня смелости даже от выпитого спиртного не прибавилось. И тут объявляют белый танец, дамский вальс. Подходит ко мне латышка и приглашает танцевать. Красавица-то какая! Фигурка – глаз не оторвешь. Ножки точеные. Обувь изящная, ну все при ней. Я обалдел. Танцуем. Руку с ее плеча опустил ниже, к талии. И тут меня пробрала дрожь. Она мне что-то говорит по-русски с сильным акцентом, а я ничего не слышу. Наконец, танец закончился, и я отвел девушку на место. Вернулся к своим. Ребята спрашивают: «Ну, как девушка? Где живет?» А я мысленно остался там, куда ее отвел. Затем заиграл фокстрот «Черный кот». Я теперь уже сам пригласил девушку на танец. Когда я немного осмелел, попробовал прижать ее чуть ближе, она не противилась. Следующий танец – танго – и мы уже разговариваем. Я спросил, где она живет, чем занимается, и как ее зовут. Объяснив, что живет тут недалеко, девушка вдруг сделала болезненный вид, и сказала, что пойдет домой, так как у нее разболелась голова. И тут я совсем забыл наказ своих командиров. Решил ее проводить. Она велела ждать ее у выхода, а сама пошла предупредить подружку. Я наблюдал, как моя знакомая (имени ее я сейчас не помню) затерялась в толпе. Но на один миг мне вдруг показалось, что я ее видел среди рослых гражданских парней. В этот момент ко мне подошли сослуживцы.
– Ну, как тебе девушка? – начали расспрашивать ребята.
– Да так себе, – ответил я.
А старший в нашей группе, главный старшина Носевич, сказал:
– А мне она чем-то не нравится. Очень резвая. И почему она остановилась на тебе?
В это время вернулась моя партнерша по танцам и, подойдя к нам, взяла меня под руку, словно говоря: «Я готова идти». Тогда я сказал старшему, что провожу девушку и сразу вернусь.
– Она живет близко, потому на корабль я попаду раньше, чем вы, – решил пошутить я.
– Очень мне все это не нравится, – попытался остановить меня Носевич. – Место незнакомое, пригород…
Но я не послушал его. Идем мы с моей новоиспеченной подругой, не спеша, разговариваем. Замечтался я, о времени и вовсе забыл. Местность вокруг изменилась. Домики стали неопрятные.
– Вот мое жилище, – указав на самый дальний из них, сказала девушка.
«Дом как дом», – подумалось тогда мне. У нас на Руси такие сплошь и рядом, особенно в глухих деревнях. Жилище, похоже, когда-то было окрашено бесцветной краской. Нижний этаж был из ракушечника. Второй этаж – из дерева – жилой, внизу – подвальное помещение. Зашли с задней части дома. На земле – гора мусора из консервных банок, рядом – пристроенный туалет. Просунув руку в какую-то щель, моя спутница достала ключ, отперла дверь, мы зашли. Прямая, крутая лестница привела нас в маленький коридорчик. Слева – открытая дощатая дверь в туалет, а напротив, на стене, грязные полосы. Видимо, обитатели этого дома не привыкли пользоваться туалетной бумагой. Моя подружка быстро зашла в жилое помещение, я за ней. И тут я заметил двух амбалов, которые встали позади меня. Еще один сидел за столом, на котором стояли выпивка и закуска. С этого момента подробностей я не помню. В голове все перемешалось. На ломаном русском языке сидящий за столом пригласил меня выпить и закусить. Двое сзади стояли, не двигаясь. Я тоже замер. Мелькнула мысль: «Удастся ли мне выйти отсюда живым?» За секунды перед глазами промелькнула вся моя жизнь. А пожил-то я мало, ничего путного сделать не успел. И тут я сделал движение вперед, к столу, почему-то не чувствуя своих рук. А затем – и откуда только силы взялись и такая прыть! – резко повернулся, с размахом открыл дверь. Меня не задерживали. И тут я понял, что сбежать не удастся. Я прекрасно помнил, как моя спутница закрыла дверь, как только мы вошли в дом. Но я побежал, ворвался в туалет и с силой ударил плечом стену против окошечка в две доски шириной, да так, что дерево не выдержало, и я головой вниз упал на сваленные в кучу консервные банки. Я резво поднялся на ноги и быстро, насколько мог, побежал на свет прожекторов к пирсу, где стояли корабли. Наш корабль стоял вторым. Пронесся через контрольно-пропускной пункт. Надо было видеть меня в тот момент, оборванного, помятого, с лицом, исцарапанным до крови. Ворвался в кубрик. А там ребята, только что пришли из увольнения. Расспрашивают меня, а у меня сердце рвется из груди, воздуха не хватает, рот открываю, а сказать ничего не могу, как рыба.