Это решение спасло нам жизнь. В течение всей войны тетя
и дядя надеялись, что их сын примкнул к партизанам и остался
в живых. Увы, вернувшись домой уже после войны, они узнали, что он погиб во время описанной мной бомбежки. Он забежал
в какой-то подъезд, чтобы укрыться, но бомба попала в дом
и его задавило обломками. Своими решительными действиями
дядя спас нас от немцев. Если бы мы остались в Невеле на день
или два, даже на несколько часов, мы бы попали в руки немцев
и были бы наверняка уничтожены. Мы шли по дороге в Вели-
кие Луки больше недели. Война уже добралась до этих мест, и нам приходилось отклоняться от дороги, чтобы не попасть
в руки гитлеровцев. Мы выбивались из сил, когда нас нагнала
полуторка с красноармейцами. Они посадили нас в машину
и довезли до Великих Лук.
Привокзальная площадь кишела беженцами. Они лежали, ходили, добывали пропитание в ожидании поезда на восток.
Наконец, по истечении нескольких дней, подали поезд с при-
цепленными к нему товарными вагонами. Кто позаботился
о нас, не знаю, но это был дар небес. Вагоны с ходу занима-
лись желающими и набивались до отказа, до невозможности
передвигаться среди расположившихся на нарах и на полу, в проходах между нарами, людей. Нам удалось протиснуться
среди первых и обеспечить себе лежачие места. Вскоре поезд
тронулся. Маршрут движения не был известен, но поезд дви-
гался в сторону от фронта, в центральную Россию, куда еще
не пришла война.
Поезд метался по дорогам несколько недель, железнодо-
рожникам было не до нас – они, естественно, уступали трассу
военным грузам, а нас толкали и перебрасывали с пути на путь, пока не появлялась возможность отправить поезд дальше
на восток. Наконец, в последних числах июля, мы прибыли
2. Начало войны 27
в Ярославль, где остановились в ожидании открытого пути
дальше, в сторону Иваново. Но мы дальше не хотели; у тети
Маши в Ярославле жил брат, мой дядя Соломон. Он занимал
какой-то руководящий пост на обувной фабрике. Дядя Исаак
вышел из поезда, нашел телефон и позвонил ему. Вскоре
Соломон (я видел его первый раз в жизни) появился у вагона, снял нас с поезда и отвез к себе.
Несмотряна занимаемуюдолжность,дядяСоломонсо своим
многочисленным семейством жил в крошечной квартире.
Дядю и тетю устроили на полу в самой квартире, а Гаву и меня
отправили в дровяной сарай, где нам постелили прямо на дро-
вах и предложили располагаться. После мытарств предыдущих
недель мне такой расклад представлялся вполне комфортным.
Я лег на поленницу и заснул. Так продолжалось несколько дней.
Все было бы хорошо, но меня преследовала мысль о маме – она
ведь не знала, что с нами, и я представлял себе ее отчаяние. Я был
основным смыслом ее жизни… и что теперь?
В одно прекрасное утро я проснулся от вздохов и рыданий, открыл глаза и… увидал маму. Она стояла рядом с поленницей
и обливалась слезами. Бедная мама! Как она позднее мне при-
зналась, все эти дни она думала о самоубийстве. Еще бы. О нас
ни слуху, ни духу. По газетам и радио шли сводки Информ-
бюро, а в них сначала «Упорные бои на Невельском направле-
нии», а потом и «…на Великолукском». В переводе на простой
русский язык это означало, что Невель был уже немцами взят, а ее сын и семья сестры попали в руки немцев либо убиты. Что
ей оставалось делать? К счастью, подвернулось предложение
сопровождать в качестве врача ленинградских детей, кото-
рых эвакуировали из города, уже находившегося в опасном
положении. Местом назначения называли Ярославль, и маме
пришло в голову повидаться со своим братом и, может быть, что-то разузнать о нас. Она приняла предложение и укатила
в восточном направлении; их высадили в Тутаевском районе
Ярославской области.
Тутаево – небольшой городок на Волге, около 50 киломе-
тров по реке выше Ярославля. Устроившись на новом месте, мать села на пароход в Ярославль и обнаружила меня в сарае
у своего брата Соломона. Радости не было предела. Побыв
28
Соломоник А.Б. Как на духу
несколько дней в Ярославле, мама забрала меня, и мы прие-
хали в место нахождения детского интерната, который она
обслуживала. В нем были собраны дети работников типограф-
ского центра, на базе которого выпускалась газета «Ленин-
градская правда». Я влился в детский коллектив интерната без
особого труда. Мы не особо подружились, но меня охотно при-
нимали в игры и в другие детские тусовки. Питался я вместе
с остальными, но жил с матерью отдельно в снимаемой нами
комнате. Мама обслуживала не только этот интернат, но все
интернаты детей из Ленинграда, которые были эвакуированы
в Ярославскую область. Так продолжалось и позднее, когда мы
переехали на новое место, но об этом я расскажу особо.
В Тутаево меня ожидал приятный сюрприз. Не помню, каким образом, но до меня дошли сведения, что мой друг
Лёша тоже был эвакуирован и вместе с детьми ленинградских
художников жил неподалеку от Ярославля, в месте, которое
называлось, кажется, Красным Бором. Я немедленно стал
просить маму, чтобы она разрешила мне туда поехать. Она
долго не соглашалась, но потом мне все-таки удалось ее угово-
рить. Я взял у нее немного денег, приехал к дяде в Ярославль, а оттуда взял билет на поезд до Красного Бора. Как позже
выяснилось, это было такое же безрассудное приключение, как побег в Африку, но мне опять повезло. Я доехал до Крас-
ного Бора, сошел с поезда и стал спрашивать, как мне попасть
в интернат, где жили ленинградские дети. Первый же мужик, к которому я сунулся с расспросами, возмутился: «Ты что, малец, охренел? Дотудова двадцать верст, куда ты попрешься
на ночь глядя?» Я был обескуражен и не знал, что ответить.
Тогда он предложил: «Знаешь, что? Пойдем ко мне. Переночу-
ешь, а завтра утром пойдешь со мной. Мне в ту же сторону». Я, разумеется, согласился.
Новый знакомый привел меня к себе в дом, накормил
и уложил спать. Проснулся я рано утром от громкой ссоры.
В соседней комнате спорили мой покровитель и, как я понял, его жена. Она кричала: «Опять ты к своей поблядушке пота-
щился? Иди, но сюда не возвращайся! Придешь, я положу
тебя, как вон того мальца, и все». Я быстро собрался и, выбрав-
шись из дома, сел на завалинке. Вскоре вышел мой покрови-
2. Начало войны 29
тель и пригласил меня внутрь. Мы поели и отправились в путь.
Шли мы много часов, и я представил, в какую передрягу бы
попал, если бы не встретил моего спутника.
Мы пробирались лесом, по бездорожью, и у меня уже под-
кашивались ноги от усталости, когда мой благодетель объявил
привал. Сжевав по изрядному ломтю ржаного хлеба, мы двину-
лись дальше, пока на какой-то поляне не показалась бревенчатая
изба, из которой нам навстречу выбежала прелестная молодая
женщина. Она бросилась в объятия моего спутника, и я понял, почему он решил мне помочь: я стал благовидным предлогом
для его отлучки из дома. Он еще проводил меня немного и пока-
зал дорогу до пионерского лагеря, где располагался интернат для
детей членов Союза советских художников. Публика здесь ока-
залась намного интересней, чем в интернате возле Тутаева.
Лёша принял меня с распростертыми объятиями и пред-
ставил своим приятелям. Мне тотчас же поставили койку
в комнате старших ребят, где я и расположился. Кормили меня
наравне со всеми, с ними же я отправлялся на работу и играл
в волейбол и в футбол. Позабыв счет дням, я даже не подумал
сообщить маме о том, что происходит. Через некоторое время, обеспокоенная моим молчанием, она сама приехала и забрала
меня к себе. Но мы успели обменяться с Лёшей адресами и всю
войну поддерживали переписку друг с другом. Вскоре он уехал
жить к своим родственникам на Южном Урале, но продолжал
держать меня в курсе событий.
Мы вернулись с мамой в Тутаево, но прожили там недолго.
Был август 1941 года, и немцы быстро углублялись в централь-
ную часть страны. Кто-то решил переместить ленинградских
ребят подальше от сражений в сторону Урала. В один пре-
красный день был подан пароход, нас погрузили на него и мы
поплыли вниз по Волге, а потом и вверх по ее притоку, Каме.
Плыли мы долго, полагаю, пару недель. К концу путешествия, когда мы приблизились к Уральским горам, настала холодная
и снежнаяпогода.Достигнувнебольшогоприбрежногогородка
по имени Оса, мы покинули пароход и разъехались по приго-
товленным для нас местам. Наш интернат попал в село Чисто-
переволока Черновского района Пермской области (тогда она
называлась Молотовской). Интернат разместили в нескольких
30
Соломоник А.Б. Как на духу
больших домах, а мы с мамой сняли комнату в доме непода-
леку. С этого момента начался новый этап в моей жизни, этап
сравнительно стабильной жизни вдали от фронта и от знако-
мой мне цивилизации.
3. П Р И У РА Л Ь Е В Г О Д Ы
В О Й Н Ы
Мы приехали в Чистопереволоку в октябре 1941 года.
Учебный год уже начался, и я пошел в седьмой класс местной
школы. Учиться после ленинградской школы было совсем
легко. Мои главные усилия и интересы были направлены
на ознакомление с местной обстановкой и приспособление
к ней. Я открыл для себя иную страну. Все было другим – пей-
заж, язык, нравы. Должен признаться, что мне нравились эти
перемены. Я с удовольствием включился в новый ритм жизни
и в преодоление препятствий, которые возникали на каждом
шагу. Из мечтательного и увесистого кабинетного мальчика я
быстро превратился в охотника за приключениями. Это было
несложно: интеллектуально я намного превосходил моих дере-
венских сверстников.
Несмотря на всю парадоксальность, мне впоследствии
приходила на ум мысль о том, что война – горькая пора для
страны и всего народа – оказала на меня благотворное вли-
яние. Я увидал огромную страну не через призму печатных
страниц, а вживую. Ее необозримые просторы, лесные мас-
сивы, настоящие, а не книжные звери, встречи с разнообраз-
ными людьми в корне изменили мой духовный мир. Я учился
жить и бороться не с выдуманными героями, а с реальными
обстоятельствами. Впоследствии это сослужило мне хорошую
службу. Так продолжалось все три года, что я провел в Приура-
лье. Довоенный жирок мой вскоре превратился в мускулы, и я
стал крепче стоять на ногах.
Тамбыладлиннаяи холоднаязима.Всемальчишкиотлично
катались на лыжах. Мне пришлось овладеть этим видом пере-
3. Приуралье в годы войны 31
движения, а сам лыжный спорт стал для меня одним из самых
любимых. Через село протекала небольшая, но бурная речка, через которую был перекинут деревянный мост. Ближе к лету
местные ребята прыгали с него в воду. Несмотря на жуткий
страх, который меня обуревал (до воды было 3–4 метра), я
заставил себя тоже прыгнуть с моста. На крыше дома, где мы
жили, вырос двухметровый сугроб. Старушка-хозяйка попро-
сила меня залезть на крышу и скинуть снег лопатой. Я это
сделал и безумно гордился своим «подвигом». Я стал специа-
листом по сбрасыванию снега с крыш, и некоторые «эвакуиро-
ванные» (так называли беженцев из охваченных войной рай-
онов страны) приглашали меня это сделать на их домах. Так
я познакомился с одной семьей из Ленинграда, которая жила
неподалеку от нас. Она состояла из матери и двух ее детей —
сына и дочки. Девочка эта стала впоследствии моей женой.
В интернате я превратился в одного из лидеров. Чтобы
утвердиться в этом качестве, мне порой приходилось идти
на безрассудные поступки. Опишу один из них. В августе сле-
дующего, 1942 года, я предложил трем моим интернатским
приятелям отметить годовщину отъезда из Ленинграда. Для
этого ночью мы разобрали стену сарая, где хранились продо-
вольственные запасы интерната, и украли оттуда некоторые
продукты, правда, в небольшом количестве. Закрыв снова
стену выдернутыми из нее бревнами, мы преспокойно удали-
лись. Назавтра пошли разговоры о краже, но настоящих пре-
ступников не нашли, и подозрение пало на местную ребятню.
Так что наш проступок не был раскрыт. Следующей ночью
мы забрались в курятник, скинули сидящих на насесте кур
и забрали снесенные ими яйца. На этот раз на крыльцо выбе-
жала хозяйка дома, но мы убежали оттуда вместе с нашей добы-
чей и слушали ее проклятья издалека. После этого мы устроили
пир, вспоминали свой город и были весьма довольны собой.
К счастью, такие мерзопакостные дела я больше не повторял.
О местной школе воспоминаний у меня почти не осталось.
Помню только, как я сокрушался, что у нас нет уроков ино-
странного языка, видимо, не было преподавателей. В Ленин-
граде я изучал немецкий язык и хотел продолжать его изучение, но не тут-то было. Лишь в следующем году я продолжил зани-
32
Соломоник А.Б. Как на духу
маться немецким, но уже в другой школе. Помню один вечер, проведенный с двумя местными молодыми учительницами.
Я и еще несколько ребят из моего класса оказались в комнате
одной из них, и они принялись обучать нас танцам. Заводили
старинный граммофон, на него клались пластинки и мы под
них танцевали. Музыка лилась из огромного раструба, помню
вальс «Амурские волны». Близость одной из учительниц волно-
вала меня, но я не рискнул сделать что-либо, прижать ее к себе, например, хотя очень хотелось. Мне было всего четырнадцать
лет. Все же некоторые эротические позывы явно присутство-
вали с обеих сторон: и у подростков, достигших возраста поло-
вой зрелости, и у молоденьких учительниц, которые, приехав
после пединститута в глухую провинцию, чувствовали себя оди-
нокими и обделенными мужской лаской. Впрочем, это ощуща-
лось по всей стране, ведь почти всех мужчин призвали в армию.
Так прошел год, я окончил седьмой класс и вынужден был
переехать в районный центр, в Черновское. Там была шко-
ла-десятилетка. За мной переехала и мама; она продолжала
исполнять должность врача во всех детских интернатах рай-
она – было четыре интерната с ленинградскими детьми в рай-
оне. Она их навещала, но базировалась в райцентре. Нам дали
небольшую квартирку, состоявшую из одной комнаты и кухни.
В кухне находилась большая русская печь, с помощью которой
мы могли отапливаться. Пища готовилась на примусе. Там нам
предстояло жить, но судьба на этот раз отвернулась от меня.
Не успели мы обжиться на новом месте, как мама сильно
заболела. Она заболела малярией, ей дали хинин, и она, что
называется, «съехала с катушек» (сегодня сказали бы «крыша
поехала»). Она перестала понимать окружающих, стала вести
себя буйно, и ее пришлось срочно госпитализировать. Впослед-
ствии установили, что у нее аллергия на хинин и поэтому она
вела себя подобным образом. Я пришел домой, узнал от сосе-
дей, что случилось с мамой, и побежал в больницу. Мама буше-
вала в коридоре, на меня не реагировала. Ее при мне завернули
в какой-то халат и увели. Я пошел домой, плача по дороге.
Утром узнал, что в больнице не смогли диагностировать забо-
левание и отправили маму в Молотов самолетом в больницу
для душевнобольных. Так я остался совершенно один.
3. Приуралье в годы войны
33
Питались мы за мамин счет в общественной столовой, а
теперь у меня не было денег, чтобы платить за еду. Несколько