Меня ещё долго потом изводили звонки с дьявольскими угрозами расправы и прижизненного расчленения, но разыскать нас теперь было невозможно. Для этого гадского семейства подонков мы потерялись в огромной девчонке-Москве…
И потеряли все деньги, что отдали за три месяца приятного и познавательного во всех отношениях легального времяпрепровождения в Столице.
И только чуть успокоившись, до меня припоздало доехало, что неоднократно вставленные и выломанные замки – это зарубки, оставшиеся от таких же несчастных, кого «квалифицированно киданули» это бессовестные и мерзкие скоты.
А вот интересно, всё же, пухлый риелтор был с ними в мерзкой шайке или нет? Если да, то великий актёр отнюдь не пропал на столичных криминальных подмостках… Так сказать, герцог, б… ять, съёмных квартир, закулисный, сука, кардинал чёрного московского «риелторства».
Совершенно зауряднейший Московский Новый год
Наш спаситель Лёшка Алексеенков жил в далёком Перово в однокомнатной небольшой квартирке на верхнем, прожаренном солнцем этаже. Проживали они втроём – сам Лёха, глупый попугай и запуганный кот Тихон. Запуган он был экстремальной физиотерапией, которую регулярно производил Лёшка, считая, что это чрезвычайно полезно для драгоценного «котейского» здоровья. А состояла она, дикая физиотерапия в раундах вольной борьбы с ним, безвольным пушистым Тихоном, с заламыванием мохнатых лапок и завязыванием в узел упитанного тельца котейки.
Жизнь Лёха вел шальную. Череда разудалых попоек и случайных девиц сменялась многочасовыми сеансами игрищ в самые злющие «стрелял́ки». До того как перейти на относительно спокойную «охранную» стезю, он имел множество других специальностей несколько другого, весьма опасного свойства, о которых, понятное дело, я деликатно промолчу.
Бывший прилежный спортсмен, заслуженный борец-разрядник, он, однажды удало демонстрируя залихватский боевой приём, чуть не сломал мне руку, искренне не понимая, чего это я так жалобно вою и извиваюсь в его лихом заломе. С той суровой поры я стал намного лучше понимать его зашуганного Тихона.
И вот, грозный наш Лёха Алексеенков, имевший в друганах почти одних только уголовников, видя нашу «стеснённую» ситуацию, легко молвил: «Ну чего с вами, артистами делать, живите… Но учтите! До тех пор пока постоянная тёлка не заведется!». Постоянная тёлка не заводилась где-то год, и мы двенадцать безумных месяцев методично и с изумлением наблюдали всех его, так сказать, тёток непостоянных.
Пили мы практически каждый день и довольно жёстко… И как мы только не сдохли в этот наш сугубо «творческий» участок жизни и судьбы?
Ночами, когда по обыкновению не весьма крепко держащий стакан Русёк вырубался чуть ранее (поглощение алкоголя в промышленных масштабах не совсем его стезя), мы с романтиком Лёхой вели «научные» беседы об НЛО, полтергейстах, «Розе Мира» Андреева и прочей эзотерической дребедени, детская склонность к которой нас особенно объединила…
Мы душевно «киряли» дальше, и неутомимый Лёха проводил со мной сеансы одновременной игры в «краплёные картишки», на раз обыгрывая в любом жанре, сколько угодно конов подряд и с любым, предложенным мною же, счёте. Комментировать из деликатности я снова ничего не буду, вы не против?
Несколько слов о его знаменитом сортире… «Святые стены» его каллиграфическим, идеальным почерком были испещрены сложнейшими формулами и выкладками из теории относительности, и это было, доложу я вам, что-то и с чем то!
Как мы не перегрызли там друг друга, три упрямых мужика за долгий год в одной-то маленькой комнатухе, неизвестно, но серьёзно мы практически не бодались.
В гости в наш вертеп залетала порой только Ражева, и один её новогодний заплыв я попробую живописать.
Праздновали разномастной компашкой – естественно, хозяин Лёха, Иришка, Русёк, я и давние Лёшкины друзья, семейная пара: добродушный здоровяк с детским лицом Серёга и Ольга, худенькая девушка с чёрным поясом по каратэ. Выпито было немало. Так пишут обычно, чтобы обозначить силу праздничного смещения сознания, но что эта фраза скажет про нас, кто всосал в себя половину винных запасов славного района Перово и его не слишком дивных окрестностей.
Падал тихий снежок, народ периодически тоже осыпался на пол, и под утро принято было решение мягко отойти ко сну. Размещение пар на ночлег показалось мне чем-то ужасно несправедливым (какой же пьяный маразм!) и я неторопливо собрался… и ушёл, тая обиду в ранимом сердце, правда, уже напрочь не помня, какую именно.
Никто, собственно, и не заметил моего трагического побега.
Хватились меня через час, когда я в пьяном «коматозе» катался оставленным пакетом в метро или топтался по «приятному» снежку в сказочных перовских задворках.
Бедная Ражева с трудом, но, всё же осознав, что её идиот пропал, безумно испугалась и плача стала то просить, то требовать разыскать меня и «возвернуть» на базу. Сопровождали «Ирусеньку» в поисках «меня» попеременно покорный Серёга и не на шутку злой на меня предводитель гулянки Лёха.
Сердитый Лёха беспрестанно матерился и периодически позванивал каким-то своим дружкам-уголовничкам, описывая мои «внешние признаки» и комментируя поимку примерно следующим: «Не-не, бить не надо, тока приведите!». Затем следовал экспрессивный поворот к ошалевшей от горя Ражевой, и изрекалось что-то вроде: «Твой муж – взрослый мужик, и если потеряется – хрен с ним!».
Производилась очередная смена «поисковой бригады», и вот теперь меланхоличный Серёга успокаивал всю уже в слезах Иришку: «Ну чего ты, не надо плакать, нагуляется, придёт, вот увидишь, он уже и идёт… Наверное…». И всё это «психологически-фрейдистское» действо, разумеется, сопровождалось методичным выпиванием коварной, но успокоительной перовской «медовухи», прямо посреди проезжей части и из горла́.
Ну а в финале, уже опекавшая Ражеву сердобольная Ольга, затащила её, бедолагу на знаменитые «булгаковские» Чистые Пруды покушать, «чем Бог послал», в местном «зазывистом» Макдаке. И ей там понравилось.
Дурь моя постепенно выветривалась, и так потянуло меня домой, в тепло, к друзьям, что почти спортивной трусцой дотрясся я до родимого подъезда и испросил прощения и прибежища.
Всеобщей радости не было предела, вновь полноводным потоком полилась «медовуха», и мы грамотно нарезались уже так «стильно», что худо стало всей честной компании, и измученный алкогольной интоксикацией народ весьма комично боролся за «места спасительного уединения».
И наконец, когда угомонились все, даже самые буйные и неутомимые, и сон завитал над утомлёнными головами, раздался запоздалый телефонный звонок главарю нашей банды Лёшке: «Ну чё, братан, нашли?». «Кого нашли?» – Лёха с угару и тотального недосыпа законно совершенно не «одуплял», о чём «правильно» ведёт речь местная братва. «Ну, мужика, что до утра не приходил!».
Общий хохот озарил комнату и весь без того Белый День, и все счастливо поняли, что, несмотря на всю дурищу, бессонную ночь, мы вспомним об этом когда-то с приятной тоской и щемящей ностальгией, как что-то объединившее очень странных и разных людей…
Пламенный визит в провинцию
Чтобы хоть как-то отплатить спасителю Лёхе добром «за предобрейшее» (а он решительно не брал с нас ни копеечки за весь год совместного шалмана), я решил организовать для него «увлекательный экскурсионный заезд» в мой родимый Нижний Новгород. Лёха, всегда находившийся на каком-то босяцком подрыве, моментально и без раздумий «согласился дорогой душой».
Мне это виделось чем-то возвышенно-интеллектуальным – размеренное посещение Художественного музея, неспешное дефиле по празднично-центральной улице города Покровке, лёгкий завтрак в мексиканском кафе, волнующие достопримечательности, галантное знакомство с родственниками…
Лёха исчез после четвертой рюмки.
Прямо со скорого поезда тихим вечерком в нашей комнатке мы чинно сидели под привычные напитки и закуски вначале по-мушкетёрски вчетвером. «Пылкому Д’артаньяну» же явно не хватало яркости «во впечатлениях». Он, по-видимому, быстро заскучал и решил продолжить вечер по привычной схеме – кабак, бильярд и тётки. Почему он никому не сказал не словечка, а просто утёк «порядочным англичанином» – объяснить внятно он и сам не может по сей день. Вероятнее всего, головокружительные флюиды незнакомого города, осознание себя, как человека вне закона – всё это зарядило нашего Лёху такой степенью свободы, что он кинулся в ночную жизнь Нижнего, полную порока, опасностей и приключений в одиночку, короче, только Лёха и Город.
Наши наивные поиски отчаянного беглеца не увенчались успехом. Да и как это могло произойти, когда наш отважный «конкистадор» был уже в центре революционного Сормово, атакуя кошмарное ночное заведение «Золотая миля», полное совершенно законного тут бычья и томных девах, чьё душевное кредо было «всегда на халяву».
Бедняга заспанный Русёк был вызван обезумевшим нашим «завоевателем» мобильной связью, когда тот почувствовал, что насладился сладким одиночеством сполна. Теперь ему нужен был верный соратник в деле, которое герой Шукшина из гениальной «Калины красной» высокопарно окрестил, как «поселить в этом городе разврат». «Соратник по разврату» Руська, который из осторожности не всегда и за пивом-то выползал по вечерам, вынужден был стать гостеприимным до самых опасных его, гостеприимства, пределов.
И вот, среди ночи на горячих конях стремительно несётся он к заманившему Лёху шалману, дабы поддержать кореша в мнимых его удовольствиях. Вместе эти два клоуна ускоренно проматывают все свои мятые рубли-копеечки на парочку губастых «фиф», которые не дали бы им даже за банкет с чёрной контрабандной икрой и шампанским «Cristal». Никакие уговоры относительно благоразумного ещё Руська закончить мероприятие не привели ни к чему – Лёха был в своей, чарующей душу, стихии. Плюнув с досады, как это делали наши дикие предки «до эпохи исторического материализма», вымотанный безумием Русь побрёл к дому один в четвёртом предутреннем часу чуток подремать.
Мы же с Ражевой безмятежно дрыхли, знать не зная о полночных злоключениях наших «супергероев», когда раздался бешеный перезвон во входную дверь.
Открыла любимая тёща, Галина Васильевна, заспанная и, понятное дело, злая, как полторы тысячи чертей. На пороге, слегка покачиваясь, стоял Лёха, пьяный в дупель, без куртки, без денег, и главное, без удовлетворения от блестящих побед, которых нынче не случилось. Он грязно ругался, как старый пират при делёжке, причём доставалось больше всего почему-то «подельнику» Руську, который и испортил, как выяснялось, такой «волшебный» вечер.
Мы с Ражевой практически в пикантном неглиже покорно внимали энергической речи гастролёра-неудачника. Мудрая же Галина Васильевна сдержала поток забористых междометий, которые готовы были нетерпеливо слететь с её живого на выдумку языка, и лишь ошарашено таращила глаза на это Ночное Явление.
Безумец же Лёха, завершая жалобную речь свою о мытарствах, тяготах и лишениях, театрально поклонился святой почти тёще и умилительно изрёк: «Спасибо хоть, вот, добрая женщина открыла» – видимо, не понимая уже, кто перед ним, хотя они уважительно были представлены друг другу не далее, как несколько часов назад.
«Открывателю новых земель» было заботливо постелено какое-то затейливое тряпьё на полу (ранее же предполагалось, что он отойдет ко сну в чертогах Руська), и он моментально погрузился в грёзы о том, что могло бы произойти и почти свершилось – кабак, бильярд и тётки.
Наутро Лёху колотил безжалостный бодун. Невеликие денежки его благополучно улетучились, обернувшись многочисленными коктейлями для «прекрасных искусительниц».
«По-христиански» сжалившись, глядя в виноватую измученную Лёхину личину, ему было милосердно куплено пиво и выдан мой старый плащ взамен утраченной куртке. Рукава же плаща были чуть длиннее его локтей, поэтому общим обликом «московский гость» сильно напоминал знаменитого Юрия Никулина в клоунском образе. В таком-то виде он и предстал взору моих предков, поражённых жалким видом «квартирного благодетеля» своего дитяти. Затейник Лёшка сам был несколько смущён своим сиротским положением и зачем-то постоянно залихватски всплёскивал коротышками-рукавами. Плащ этот, как реликвия до сей поры валяется где-то у домовитого Лёхи в пыльных закромах.
А этим же «насыщенным событиями» вечером вдвоём с Руськом они должны были рвануть душным автобусом в Москву. Само собой, разумеется, ни о каких запланированных «эстетских мероприятиях» не могло быть и речи – мученик Лёха мог только лежать и дуть спасительно пивко. Вот так блистательный и неповторимый Лёшка Алексеенков променял знакомство с «Наследием города Горький» на привычный сердцу вечер, похожий, как две капли воды на обыденный московский – такой же клонированный паршивый «клубец», такой же дрянной бильярд, такие же тупые «динамщицы».
Но как немыслимый факт это, конечно же, вызывает невольное уважение. Тем более, если «просвещённо» знать «милые детали» доставки Лёшкиного тела в мою разбуженную квартиру.
Не имея ни копеечки за бродяжьей душой, он умудрился «уболтать» нашего типичного «жаднючего» нижегородского таксиста на бесплатную дорогу, да ещё «чиста канкретна» им был профессионально «выкружен» халявный телефонный звонок Руслану с таксистской же мобилы. Как он объяснил, куда ехать, не зная ни адреса, ни неведомого города вообще, гадать глупо, но, думаю, путь к спасению подсказало чуткое босяцкое сердце. Кода от домофона, разумеется, «горе-домушник» Лёха подобрать не смог, несмотря на свои бывшие «неординарные» специальности. А посему было принято отчаянное решение – по скользкой трубе Лёха адским гимнастом взобрался на козырёк над подъездом, там старательно выставил стекло и счастливо проник в желанный мрак дремлющего людского жилища.
Кстати, потерянная куртка чудеснейшим образом была возвращена хозяину, благодаря небольшим (будем скромны) связям с местной «горьковской мафией».
Ну, и разве что «напоследочек»! На автобус эти два «любопытных туриста» тоже чуть было позорно не опоздали. Дело в том, что неутомимый на выдумку Лёха неожиданно испытал непреодолимую тягу испить холодненького шампанского на дорожку. За три минуты до отхода совершенно уж нетерпеливого транспорта было решено совершить лихой бросок за бутылочкой в ближайший супермаркет.
Как же повезло им, сердешным, когда набирающий скорость суровый водила заметил две озадаченно бегущие фигуры с пузырями в дрожащих руках. Жалость и взаимовыручка однозначно пьющего водителя спасла нас всех от недельного запоя, который был бы в таком трагическом раскладе неизбежен.
И сейчас, иногда встречаясь за пузырьком-другим, со стариной Лёшкой Алексеенковым, он непременно сетует, что не увидел всех волнующих красот Нижнего, и клятвенно обещает заехать к нам ещё, и в этот-то раз непременно совершенно культурно, по-стариковски, так сказать, провести туристический досуг.
Конечно же, я ему не верю. Всё будет как обычно. И привычно. «Пламенно и провинциально». Но в этом-то и милейшая «изюминка» моего отчаянного друга.
Суперкарьеры и медные тазики
Есть такой трагикомический эпизод в замечательном фильме Владимира Меньшова «Москва слезам не верит», когда бывшая звезда хоккея дядька Гурин, уже совершенно спившийся, стоит в кошмарной классической советской пивнухе «с запахами, да и видами» и демонстрирует молодёжи и старейшинам алкогольного фронта старые регалии. Всё, что было хорошего у него – всё там, в далёком, сияющем когда-то прошлом. И каждый новый денёчек теперь повторяется, словно печально известный «День Сурка», этой утомительной бесконечной байкой о былых победах. Сцена и смешная и жуткая одновременно – это и есть самый страшный сон каждого артиста.
Вот почему не люблю я рассказывать что-то о нашем «звёздном часе» – нелепой «работе» с легендарным продюсером «Мумий Тролля» и «Земфиры», одиозном гражданине Леониде Бурлакове. Ну, во-первых, эти мои нудные предания действительно очень напоминают вышеописанную сцену в пахучей пивной, а во-вторых, как вы «прозорливо» понимаете, этот «взлёт в стратосферу» группы «Алкоголь» – всего лишь очередной нелепый пыльный анекдот, вспоминая который уже не ржёшь в полный голос, но ещё печально улыбаешься.
Но в том, о чём я исправно доложу вам сейчас без утайки, проживал несколько «другой коленкор». Просто в капризной памяти моей всплыл забавный «моментик», когда гранитный пафос рассыпается в весёлые брызги, сталкиваясь с неумолимой материальностью.
Дело было уже к «драматическому» финишу наших «творческих отношений». Деньги на «звёздную раскрутку» так и не были найдены за год не очень профессиональных сеансов звукозаписи, бесплатных фотосессий у полуспившегося, забытого гения-фотографа, фантасмагорических прожектов и просто двенадцати во многом бессмысленных и бесполезных месяцев моей жизни.