Помню эпизод о том, как в моём сознании появилось представление о существовании за пределами моего бытия ярких красок, впечатляющих образов, красиво одетых людей. Это были цветные картины из жизни прошлых столетий, говорящие о рыцарях в золотых латах, дамах, одетых в красивые одежды, за благосклонность которых сражались эти рыцари. Всё это я увидел, когда тетя Лена с работы, из аптеки, где она работала фармацевтом, принесла от своей начальницы Сенопальниковой «волшебный фонарь».
У «волшебного фонаря» было отделение, где помещалась горящая керосиновая лампа, она давала фонарю свет. В фонарь вставлялись искусно нарисованные в цвете прозрачные картинки, теперь я сказал бы «слайды», но в то время даже понятия о слайдах и в помине не было. Но я точно помню, что картинки вставлялись в «волшебный фонарь», чтобы быть показанными при свете керосиновой лампы на развешенной на стене скатерти. Тогда я впервые понял, что в окружавшей меня действительности существуют понятия о красоте, красивой одежде, ярких увлекательных образах.
Алексинский Абакумовский дом располагался как раз напротив дома Щедриных. Братья Щедрины были отличными музыкантами. Время от времени их концерты, сопровождавшиеся чарующими звуками виолончелей, неслись из дома напротив. Теперь я думаю, что именно эти концерты, звучавшие в мои детские годы, сыграли главную роль в становлении моего музыкального слуха, звуки виолончелей, занимавшие в то время моё сознание и волновавшие меня в детские годы, были чем-то неповторимым. Слушая эти звуки, доносившиеся из дома Щедриных, я забывал обо всём. Мне были уже неинтересны мои игры, куда-то вдаль уходили улицы с соседскими мальчишками, желание идти в очередной поход. Я целиком был во власти доносившихся ко мне звуков.
В те далёкие детские годы я дружил со многими своими сверстниками, среди которых были и мальчик, которого все звали Пальгай, и Мишка Поздняков, с которым мы постоянно воевали, мои двоюродные сестры Галя и Ляля, две сестры Глаголевы и, наконец, Лёшка Лебедев – заводила и постоянный наш лидер; был среди них и Олег Щедрин, проводивший детские годы в Алексине. Мы с Олегом были большими друзьями, делились своими привязанностями и надеждами, которые могли увлекать нас в будущем. Так я узнал, что Олег собирается стать военным человеком, когда вырастет. Олег, следуя этим своим наклонностям, старался всячески подчеркнуть своё стремление. Наверное, для этого он носил одежду полувоенного образца, «галифе» и строгую куртку. Он был немного старше меня и заставлял прислушиваться к его мнению.
С Родионом Щедриным я знаком не был, потому что он был значительно моложе меня и в Алексине моего детства не появлялся. Был и ещё один эпизод, связанный с домом Щедриных, запомнившийся в моей ещё совсем детской памяти. Это было то время, когда моя бабушка Елена Агеевна ещё могла ходить вне дома. Она была дружна с бабушкой Щедриных. Мне хорошо запомнился эпизод, когда я в своём раннем детстве оказался в доме Щедриных. Хорошо помню, что обе бабушки были увлечены своей дружеской беседой, бабушка Щедрина увидела, что мне – ребёнку некуда себя девать и предложила отпустить меня в сад, в густой малинник, чтобы я занялся малиной.
Я отлично помню крупную и сочную малину щедринского сада, которой я лакомился в тот памятный день, а бабушки довольно долго вели свою задушевную беседу. В моём далёком детстве я был настолько наивен и доверчив, что поверил в обещание отца (наверное, связанное с тем, что я поделился с ним своим восхищением воинскими образами) подарить мне игрушечного коня, который будет стремительно носить меня во время моих игр со сверстниками.
Моё богатое уже в то время воображение, после обещания отца, рисовало мне захватывающие дух картины, как я на этом коне несусь среди соседских мальчишек и девчонок, оставляя позади всех, кто пытается меня обогнать. Воспоминание о скачущем подо мной коне, обгоняющем всех соседских мальчишек, так и осталось в моей памяти как виртуальная реальность. Отец ничего подобного подарить мне не мог, но игра воображения нарисовала в моём мозгу иллюзию скачущего придуманного отцом коня. Это воспоминание навсегда осталось в моей памяти.
Дом Щедриных был известен в Алексине не только тем, что часто можно было слышать их концерты, которые разносились по всей округе, но ещё и тем, что братья владели единственной в то время в Алексине моторной лодкой. Очень часто во время наших походов через бор к Оке мы с восхищением наблюдали, как мимо нас по речной глади стремительно проносилась их моторка, словно большой пароход, оставляя позади себя так любимые нами гребни волн. Если это было на пляже, то я и все мои товарищи, соседские мальчишки с восхищением бросались плавать на волнах, расходившихся после щедринской моторки.
Постоянным гостем в нашем доме в Алексине была подруга Лёли (Лёля – младшая сестра моего отца) – Зиночка Трофимова. Она, молодая девушка, близко к сердцу принимала моё детство. Наверное, это было желание каждой женщины нянчить ребёнка, поэтому она проявляла ко мне своё расположение. Впрочем, не только Зиночка, но и её брат интересовался жизнью Абакумовского дома, он был дружен с тётей Леной и имел далеко идущие намерения.
Зиночка Трофимова постоянно нянчилась со мной, будто я был её близким родственником. Так было и в тот день, о котором я хочу рассказать. Тогда она впервые отправилась со мной в сад и вежливо пропустила меня, 4-х летнего мальчишку вперёд. Мы с ней двигались по моему обычному пути – отодвинули в заборе доску, висевшую на верхнем гвозде, и я нырнул в щель, но, наверное неудачно, зацепился ногой за нижнюю перекладину забора и головой вниз полетел в зазаборную зелень. На моё несчастье, в зарослях крапивы попался глиняный горшок, о который я ударился переносицей. Сильно пошла кровь.
Испуганная Зиночка, недолго думая, схватив меня под мышку, выскочила в Пионерский переулок (я – то не видел, что в этот переулок), я только чувствовал, что Зиночка бегом тащит меня по тропинке переулка, белую поверхность которой я хорошо видел. Она тащила меня вниз головой, боясь запачкаться кровью, обильно лившейся из разбитого носа.
Моя голова висела очень близко к белой дорожке, и я видел, как по поверхности тропинки остается красный след льющейся крови. Эта белая тропинка с красным следом крови врезалась в мою детскую память. Надо отдать должное Зиночке, она действовала очень оперативно. Хорошо знакомая с тем, что и где происходит в Алексине, она быстро тащила меня по Пионерскому переулку мимо пруда на Снегирёвскую улицу. Там был медпункт.
Всё это – моё последующее осмысление происходящих событий. Я с детства был приучен к тому, чтобы постоянно анализировать всё, что со мной происходит. Из этого суматошного движения вниз головой я помню только доброе лицо врача и металлические скобки, которыми врач скрепил кровоточащую ранку на моей переносице. Шрам от злополучной ранки остался на моём носу на всю жизнь, Зиночка Трофимова стала моим близким другом. Впоследствии, несмотря на её меняющийся возраст и семейное положение, я звал её просто Зиночка.
Из дружбы Зиночкиного брата с тётей Леной ничего путного не получилось, потому, что тётя Лена была слишком осторожным человеком, чтобы, не раздумывая, броситься головой в омут.
В то благословенное время единственным мужчиной в Алексинской семье Абакумовых был мой дядя Михаил, он один задержался в Алексине, все остальные братья поселились в Туле. Он был в поиске своего места в этой жизни и работал землемером, приходил вечером домой усталый, и как человек, который приносит в дом свою зарплату, требовал определённого к себе уважения. Его ежедневный приход с работы совпадал со временем, когда семья в кухне – столовой ужинала, чем бог послал. В один из таких вечеров, задержанный каким – то неприятным фактом на работе, он, поковыряв вилкой в сковородке, которую подала ему мать – Елена Агеевна, вдруг с возгласом: «Разве это ливерок?», запустил в бабушку сковородкой. Инцидент тотчас с трудом был погашен Еленой Агеевной, но моя детская память зафиксировала этот «ливерок».
Дядя Миша тоже не преминул понянчиться со мной, ребёнком 3-х лет. В свободное от работы время он взял меня на руки и отправился к Жаринскому колодцу. Наш путь пролегал мимо кургана, существовавшего в то время на пути в Жаринку через редкие заросли лиственных деревьев. Наверное, я не помню, было это в тот раз или нет, я часто просился на руки к дяде Михаилу. Хорошо помню, что, возвратившись, он оправдывался перед сёстрами, говоря, что я слишком тяжелый ребёнок, что он очень устал, в результате того, что всю дорогу нёс меня на руках. Почти всё время дядя Михаил твердил бабушке, что флигель, находившийся в правом углу нашего двора, это его дом. И что флигель надо сохранить для него – Михаила. Михаил Григорьевич недолго работал в Алексине.
Вскоре он уехал на Кавказ, где также работал землемером. Как он потом рассказывал, жизнь его на Кавказе была привольной и богатой событиями. Вспоминая о Кавказе, дядя Миша говорил, что в отношении питания у него были богатые возможности. Он говорил, что, просыпаясь утром, он без труда выкатывал из – под кровати спелый арбуз, и тут же разделывал его на сочные, спелые ломти. Тогда он щеголял непонятными словечками «шеху», «модекаку». Что означали эти слова неизвестного мне языка, я не знал. Помню только, что с помощью этих слов дядя Миша пытался командовать в семье. На этом его приключения не кончились. Вскоре, после своей очередной отлучки из родного дома, он вернулся в Алексин с женой и маленькой дочкой. Это его возвращение ознаменовалось потерей моей свободы в связи с тем, что в нашей гостиной появилась детская кроватка со спящей в ней девочкой. Эту кроватку я должен был качать, когда моя грудная сестра не хотела спать. Вот тогда – то дядя Михаил и заявил свои права на флигель. Вскоре дядя Михаил, его жена тётя Маруся и моя маленькая сестра поселились в том флигеле, который впоследствии дядя Михаил разобрал и построил дом в конце нашего сада, там, где был сад антоновских яблок. В этом доме его семья, которая потом пополнилась двумя сыновьями, прожила всю оставшуюся жизнь.
Помню, как наш дом навестил дядя Володя (Владимир Георгиевич Золотарёв). Он был одет в военную форму со шпалой в петлице. Он вообще был красивым мужчиной, с запоминающейся внешностью, чему способствовала блестящая военная форма и шпала в петлице. Во всяком случае, я отлично помню, как вслед ему глядели встречные женщины. В этот свой визит в Абакумовский дом дядя Володя подарил мне дорогую авторучку, выполненную в виде пёстрого узорчатого малахита. Дядя Володя в то время служил в Красной Армии на Западе, в Белорусском военном округе. Наверное оттуда, с Запада, где была соседняя Прибалтика, и пришла к нему эта красивая авторучка. Кстати, эту ручку отец у меня, тотчас отобрал, заявив, что мне ещё рано писать такой ручкой. Правда, я этого мнения отца не разделял.
Последовательно справлялись в Абакумовском доме религиозные праздники, особенно Рождество и Пасха. На рождество всегда наряжалась ёлка. Красивые ёлочные украшения, сохранившиеся в доме с прежних времён, каждый год заставляли меня думать о том, как я смогу создавать образы, рождающиеся в моей голове. Когда же наступали весенние дни, справлялся праздник Пасхи. Тогда старшая сестра моего отца, тётя Вера в специально приспособленном для этого лотке высевала овёс. Через короткое время овёс прорастал, и в лотке получались нежные, ярко-зелёные всходы. Когда наступали пасхальные дни, тетя Вера укладывала в зелёные всходы овса окрашенные в разные цвета яйца. Эта процедура была одним из признаков наступающего праздника Пасхи. Из творога особым способом приготовленная масса укладывалась в деревянную коническую форму с вырезанными на её стенках буквами «Р» и «Х», что означало Рождество Христово. Затем форма разбиралась, и на столе во всей своей красе оставалась коническая творожная пасха.
Она была нежно – желтоватого цвета и была вкусная и сладкая. С наступающим праздником все как один начинали целоваться со словами «Христос Воскресе» и шли к столу. Всё это происходило в праздник Пасхи. Это то, что запомнилось мне, 7-ми летнему мальчишке.
На дворе был 1931 год. В этот год моей матери удалось съездить на отдых в Крым. В открытке, которую она прислала из Крыма, было написано, что она пишет нам из Чамачага, куда они пришли из Ялты, шли 16 вёрст через Ливадию, Ореанду, Хоракс и Кореиз, что спать приходится в палатках и завтра пойдут в Алупку. Тогда она прислала фотографию, где её сфотографировали сидящей у моря, среди округлых каменных глыб. Она была одета в тёмный закрытый купальник и улыбалась мне с фотографии ласковой улыбкой. Я в то время, истосковавшийся по материнской ласке, остро почувствовал настойчивое желание своими силами перевести на бумагу с фотографии её образ. Я был уверен, что это мне удастся. Я так хотел, чтобы милый мне образ ожил под моими руками. В полной уверенности в том, что у меня всё получится, я взял карандаш и, положив фотографию на бумагу, стал обводить изображение матери так, чтобы оно перешло на бумагу. Каково же было моё удивление и разочарование, когда в результате моих усилий, на фотографии остались вмятины от карандаша, изображение было испорчено, а на бумаге получились неясные расплывчатые контуры, никак не похожие на маму. Это был мой первый опыт воспроизведения образа, который я пытался создать своими силами. Позднее, когда я подрос, я понял, что только фотография способна помочь мне своими силами создавать на бумаге полюбившиеся мне образы.
По соседству с домом деда Егора жила семья Стечкиных. Немного забегая вперёд, скажу, что тётя Лена, знакомая с доктором Стечкиным, в своё время, просила его, чтобы я мог проводить свободное время с мальчиками Стечкиными в их доме. Вскоре я стал посещать их дом. У мальчиков Стечкиных в комнате, где они проводили своё свободное время, я увидел совершенно невероятное явление. У них посреди комнаты стояла настоящая школьная парта, где мальчики должны были заниматься. У меня дома такого не было, об этом я мог только мечтать. А вот у них я увидел нечто для меня несбыточное. Мальчики приняли моё появление, как что-то очевидное и посвятили меня во все детали своего свободного времени. Среди многих их увлечений было то, что уже в то время они увлекались изготовлением из дерева подобия пистолетов, которые они делали так, что пистолеты могли по – настоящему стрелять горохом. Эту стрельбу из пистолета они мне наглядно показали.
В соседней комнате у них была богатая библиотека, с которой, конечно, не могли сравниться книги Абакумовского дома, хотя и у меня дома были хорошо представлены выдающиеся произведения русской литературы. А также некоторые бульварные романы, из которых я хорошо помню роман «Ундина».
Библиотека Стечкиных отличалась от нашей тем, что это было собрание очень многих тяжелых фолиантов с непонятным мне содержанием. Я понял, что некоторые из них имеют отношение к лечению болезней. Это была библиотека отца мальчиков Стечкиных, алексинского хирурга, прославленного среди жителей города своими дерзкими и красивыми операциями. В этой библиотеке, поняв, что содержание фолиантов мне недоступно, я использовал их с одобрения моих новых товарищей, в качестве элементов, пригодных для сооружения разных «конструкций». Мальчики Стечкины, увлеченные своими пистолетами, мне не мешали.
Обычно бывало так, что я приходил к деду Егору, как в свой дом. Здесь я тоже был единственным внуком – мой старший брат Юра (он был первым внуком) уже не пользовался вниманием бабушки Анастасии Ивановны. Он считал себя взрослым и соответственно вёл себя в отношении к бабушке и деду. Вот почему я считал, что моё положение в доме деда Егора было таким же, как у бабушки Елены Агеевны. Дед Егор всегда встречал меня радушно и первое, что он делал, вёл меня в сад, примыкавший к дому, в котором он постоянно держал под стрехой беседки, у кровли отборные яблоки, которые лежали там в сене. От долгого лежания они приобретали отличный вкус. Ими-то и угощал меня дед, приводя в беседку. Так было всегда, когда я приходил один. А если я приходил с моими двоюродными сёстрами Галей и Лялей, то нас усаживали за стол и угощали на славу.