Тюрьма на Шпалерной, 25, – первая в России специальная следственная тюрьма, которую в разных кругах поселения называли по-разному: Дом предварительного заключения, ДПЗ, Шпалерная тюрьма, «Шпалерка». Она была открыта в августе 1875 года.
До революции в тюрьме на Шпалерной содержались известные революционеры: В.И. Ленин, Ю.О. Мартов, Б.В. Савинков, Н.И. Кибальчич, Софья Перовская и др.
В советское время к ним добавились: Ольга Берггольц, Н.С. Гумилёв, Г.С. Жжёнов, Д.С. Лихачёв, маршал К.К. Рокоссовский и множество других известных личностей, попавших под неумолимый пресс репрессий.
В 1944 году пленный финский лётчик Лаури Пекури так упомянул в своих воспоминаниях тюрьму на Шпалерной:
«Все тюрьмы совершенно тихие. Даже в коридорах нет ни звука. Во время переходов строго запрещается говорить. Похоже, люди ходят в коридоре в чулках».
В мрачном периоде советской истории аббревиатура ДПЗ расшифровывалась «Домой Пойти Забудь».
Тюрьма была известна также «Шпалерными тройками» – внесудебными органами из трёх человек, через которые прошли десятки тысяч репрессированных. Тюремный фольклор донёс до наших дней и стихи:
И песни:
Тюрьма на Шпалерной была для членов семьи Мацкевич своего рода голгофой. В 1934 году, в ноябре, был арестован и помещён в «Шпалерку» студент Евгений Богданов, в 1937 году в эту же тюрьму был помещён его двоюродный брат Вадим Мацкевич, по счастливой случайности отпущенный на свободу по неизвестной причине. И в этом же году был арестован и расстрелян отец Вадима и дядя Евгения – профессор Дмитрий Александрович Мацкевич, участник Русско-японской войны 1904–1905 годов.
Семья
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
В конце XIX века семья Мацкевич в Феодосии жила небогато, можно даже сказать, крайне бедно. Шестерых детей трудно было прокормить, одеть и обуть на небольшое денежное содержание пехотного штабс-капитана, к тому же ещё и пьющего. Главным кормильцем семьи была мама, энергичная Юлия Васильевна.
Энергию матери из всей семьи унаследовали только Митя и Лера (Валерия). Они были очень похожие внешне, да и дружили, как это часто бывает у детей-погодков, делились друг с другом счастливыми и горестными событиями в детской и взрослой жизни, вплоть до трагических событий 1937 года.
Валерия училась в Феодосийской гимназии, участвовала в любительских спектаклях. Окончив гимназию, она неожиданно получила наследство от своего крёстного отца – брата бабушки. Посоветовавшись с Дмитрием, она уехала в Женеву, где поступила в консерваторию, изучала театральное искусство и совершенствовалась в изучении французского языка. Время пролетело незаметно, и через год Валерия вернулась в Санкт-Петербург и была принята на театральные курсы Академического театра. Ей прочили большое будущее и находили внешнее сходство с русской актрисой Верой Фёдоровной Комиссаржевской, с которой она познакомилась в театре, и та ей покровительствовала и благоволила.
Валерия сопереживала Комиссаржевской, узнав о её трагедии. Ходили разные слухи и сплетни. В литературе встречались намёки на личную драму Веры Фёдоровны.
Измена мужа, художника графа Муравьёва, с её родной сестрой так подействовала на тонкую психику Веры Фёдоровны, что она не смогла оправиться от нервного шока в течение всей своей короткой жизни и периодически проходила лечение в психиатрических клиниках.
Правда, и у её сестры брак вскоре распался, вероятно, из-за непостоянства графа Муравьёва.
Всю жизнь В.Ф. Комиссаржевскую преследовали отголоски неудачного замужества и растоптанной любви.
Не раз присутствовавший на спектаклях В.Ф. Комиссаржевской будущий «красный» нарком А.В. Луначарский вспоминал, что хотя порой он забывался и радостно смеялся, «…всё-таки таланту Комиссаржевской была присуща неизбывная нота философского пессимизма. Никогда не могла она с крыльев своего таланта стереть какой-то траурный пепел…»
На гастролях в Америке в 1908 году одна из газет иронически писала: «Что это за графиня, которая ходит в простых платьях, не надевает на себя бриллиантов и играет в простой обстановке?!» В Америке, по рассказам её брата, В.Ф. Комиссаржевскую называли по фамилии бывшего мужа – графиней Муравьёвой.
Американцы, склонные к аналогиям, сравнивали игру В.Ф. Комиссаржевской с игрой известной в то время итальянской актрисы Элеоноры Дузе, выступавшей с огромным успехом во многих странах, в том числе и в России.
Валерия была уверена, что В.Ф. Комиссаржевская имела своё собственное лицо, свой собственный талант великой драматической актрисы, способной не только великолепно играть на сцене, но и создать свой театр в Санкт-Петербурге. Театр Комиссаржевской вошёл в список ста великих театров мира. Эстафету подхватил её брат Фёдор, открыв в 1914 году в Москве Театр имени В.Ф. Комиссаржевской, который к 1916 году заслужил репутацию «одного из самых значительных театров в Москве».
Однажды Валерия услышала, как Комиссаржевская сказала:
– Стихи Пушкина нельзя читать вслух. Их можно читать только про себя. Нет такого голоса, который бы мог чтением вслух не нарушить их нежности и не вспугнуть прелести.
В другой раз она заявила:
– Слова не имеют значения для пафоса актера. Вся тайна в силе души и в чарах голоса. Хотите, я уйду в соседнюю комнату и с «душой» прочитаю вам таблицу умножения? Не слыша слов, вы разделите моё волнение. Но это будет только таблица умножения.
У неё были странные настроения, и однажды она сказала про одного знакомого:
– Этот человек голубой и воскресенье, а этот – четверг и оранжевый. Он – чётный, а ты – нечётный.
Ну как тут не вспомнить «Войну и мир» Льва Толстого, когда Наташа Ростова описывает своей матери Пьера Безухова:
– Он синий, тёмно-синий с красным… Он славный…
Валерии и в самом кошмарном сне не могло присниться, что она повторит семейную драму Комиссаржевской, правда, не такую трагическую. Сказался твёрдый характер Валерии.
Валерии не довелось стать актрисой. С началом Русско-японской войны в 1904 году она бросает театр, поступает на курсы сестёр милосердия, заканчивает их и уезжает во Владивосток, где на крейсере «Громобой» служил её любимый брат Дмитрий[2].
Прослужив всю Русско-японскую войну в морском госпитале во Владивостоке, Валерия сразу же после убытия крейсеров «Россия» и «Громобой» на родину выехала в Петербург на поезде. Во Владивостоке её уже ничего не держало.
Покидая Владивосток, Валерия не предполагала, что в 1909 году Комиссаржевская совершит «сибирские гастроли», которые проходили в городах, расположенных на линии Транссибирской магистрали и КВЖД – Иркутске, Омске, Челябинске, Владивостоке и даже Харбине. Даст она спектакли и в городе Уссурийске, драматический театр которого в наше время носит имя великой актрисы Веры Комиссаржевской. Вера Фёдоровна ушла из жизни через год после «сибирских гастролей», в 1910 году, заразившись в Ташкенте чёрной оспой. Валерия была потрясена настолько, что даже слегла на целую неделю. Но это будет уже в Петербурге.
Тем не менее за время Русско-японской войны Валерия не ожесточилась. Ежедневно сталкиваясь с болью, стонами, кровоточащими ранами, а частенько и со смертью, она научилась ценить жизнь. Единственной отдушиной этого времени были встречи с братом Дмитрием, когда «Громобой» заходил во Владивосток.
Конечно, приятно было, когда внимание ей оказывали сослуживцы брата, молодые, симпатичные военно-морские офицеры. Иногда возникало некоторое подобие флирта с кем-нибудь из них, однако сердце её принадлежало студенту горного института из Петербурга Ивану Богданову, с которым она познакомилась перед самым отъездом во Владивосток.
Она часто вспоминала их встречи, слова Ивана перед расставанием о том, что как-то всё получилось шиворот-навыворот – она уезжает на фронт, а он остаётся здесь, в тылу.
Валерия и Иван познакомились на каком-то благотворительном вечере. Иван вызвался её провожать. Он проводил её до самой двери. Неуклюже полуобняв, хотел её поцеловать, но получил увесистую пощёчину и такой же толчок, скатился по ступенькам крыльца, едва удержавшись на ногах.
– Ты чего, а? – возопил кавалер.
– А ты чего, а? – передразнила его девушка. Они весело рассмеялись.
Потом были удивительные и нежные белые ночи, когда вечером казалось, что уже наступило утро, а утром – вечерние сумерки.
Получив первый отпор, Иван уже не пытался лезть к Валерии с поцелуями, хотя нередко они бродили по улицам города крепко взявшись за руки.
И только на перроне вокзала, когда поезд отправлялся в Москву и далее в незнакомый и загадочный Владивосток, Иван приник к мягким губам Валерии.
– Береги себя, – прошептал он…
Надолго запомнила Валерия этот поцелуй.
В госпитале Валерии приходилось выполнять множество обязанностей. Особенно трудно пришлось, когда во Владивосток вернулись после битвы с эскадрой Камимуры крейсера «России» и «Громобой». На обоих крейсерах раненых было почти 350 человек. Госпитали были забиты, как говорится, под завязку.
Крейсер «Рюрик» остался на дне морском. Команда крейсера предпочла затопить корабль, но не сдать его врагу.
Привычные хлопоты медсестры, уход за ранеными не оставляли ни одной свободной минуты, и всё-таки она ухитрялась найти время, чтобы посидеть с ранеными матросами, а кому-то помогала и письмо написать.
Она не раз и в мыслях, и в молитвах благодарила Бога за то, что не дал брату погибнуть в сражениях, и Дмитрий возвращался из боя живым и невредимым…
Однажды в госпитале приключилась какая-то непонятная суета, все куда-то спешили, перебегая из корпуса в корпус, бегали не только сёстры милосердия, но и степенные доктора.
В перевязочную, где Валерия меняла бинты пострадавшему от взрыва на подводной лодке матросу Сюткину, забежала старшая медсестра и, подняв палец кверху, воскликнула:
– Инспекция!
И добавила:
– Из Петербурга. Везде ходят.
Валерия продолжала перевязку. Через некоторое время в перевязочную зашла большая группа врачей. Возглавлял её пожилой человек в круглых очках с седыми клочковатыми усами и бородкой клинышком. Белый халат скрывал его мундир, но то, с какой почтительностью обращались к нему окружающие, говорило о его высоком положении.
Лейб-хирурга Евгения Васильевича Павлова (а это был он) командировали по Высочайшему повелению на театр военных действий Русско-японской войны. Его инспекционная поездка длилась четыре месяца. За это время он побывал в медицинских учреждениях Иркутска, Хабаровска, Харбина, Владивостока, Никольска-Уссурийского и других городов и станций Транссиба и КВЖД.
Войдя в перевязочную, Павлов направился к Валерии, понаблюдал, как она ловко управляется с процедурой, одобрительно хмыкнул и спросил:
– Вы откуда, сестричка, где учились? – И, услышав ответ, повторил несколько раз: – Похвально, похвально…
Начальник госпиталя поспешил доложить:
– К брату приехала из Петербурга. Он здесь на крейсерах служит.
– О-о-о, – удивился тайный советник (этот титул был присвоен Павлову в 1901 г.).
– Ожоги? – продолжал беседу с сестрой милосердия Павлов.
– Да, – подтвердила Валерия. – Подводная лодка с каким-то рыбьим названиям взорвалась у причала[3].
– Ну, продолжайте, продолжайте, – напутствовал Павлов и пошёл дальше, свита поспешила за ним.
По результатам своей поездки Евгений Васильевич Павлов издал в 1907 году книгу «На Дальнем Востоке в 1905 году: из наблюдений во время войны с Японией».
О своих впечатлениях после знакомства с Владивостоком он писал:
«…Со станции Кетрицево мы отправились далее – во Владивосток, отстоящий от неё на 102 версты. Последние 42 версты железнодорожного пути после станции Надеждинская проходят совсем по краю морского залива, над которым носится масса водяных птиц. Вдали по направлению к Владивостоку виднелись горы, казавшиеся особенно красивыми от яркого освещения их верхушек солнечными лучами, проходившими между разбившимися тучами небосклона.
Вблизи Владивостока из вагона видны и каменные копи, поставляющие топливо в Приморскую область. Начиная с последней станции перед Владивостоком, опять встретились проволочные заграждения, устроенные недалеко от пороховых погребов и хранилищ снарядов.
Во Владивосток наш поезд пришёл к 7 часам вечера. Помимо того, что день уже склонялся к вечеру, темнота увеличилась ещё больше вследствие дурной погоды и моросившего дождя.
Поезд подходит к вокзалу, расположенному почти в центре города, и потому было удобно остаться жить в вагоне, не перебираясь в гостиницу. После остановки поезда, не теряя времени, я отправился к коменданту крепости генералу Казбеку, живущему вместе с сыном в казённом здании очень близко от вокзала. Генерал, очень бодрый на вид, был назначен на эту должность лишь около месяца перед тем.
На его долю пришлось спешно укреплять город, оставшийся до того времени слабо защищённым местом. Все ждали, что японцы отрежут крепость. То же самое я слышал и при отъезде во Владивосток из Харбина. Уверенности в прочном нашем положении и здесь не было. Условившись с прибывшим к нему также недавно во Владивосток генералом Езерским, занимавшим должность инспектора госпиталей, уже знакомым по Харбину, относительно совместного осмотра лечебных учреждений, оставалось только распрощаться с ним до завтрашнего дня.
Хотя погода на другой день продолжала быть серой с выпадавшим по временам дождём, город казался всё-таки очень красивым. Он расположен по склону горы, примыкающей к северному берегу Владивостокской бухты. В городе можно видеть очень большое число прекрасных, даже высоких, каменных построек, но улицы очень неудобны вследствие плохих мостовых. Город по преимуществу торговый. Главная торговля находится в руках иностранцев, преимущественно у фирмы «Кунст и Альберс».
Ещё недалеко то время, говорят старожилы, когда Владивосток со всех сторон был окружён лесом, покрывавшим все прилегающие горы. В лесах водились даже тигры. Теперь же устройством крепости леса повырубили. Остался собственно кустарник и весьма небольшое число крупных деревьев. Дальше, к северу от Владивостока, леса сохранились в довольно больших размерах.
Вода бухты, красивого морского синего цвета, кишит рыбой, креветками, которые особенно крупны, и крабами, составляющими лакомое блюдо местных жителей. В ней же водится в обилии и камбала, достигающая больших размеров…
Очень хорош во Владивостоке и морской госпиталь, помещающийся в собственных каменных зданиях, устроенных на 250 мест. При нужде в этом госпитале можно было поместить и более 400 человек. Он размещён в нескольких каменных зданиях и двух деревянных, 3 мая в нём находился 241 больной. Самое помещение и обстановка очень чисты. Кровати выкрашены белой масляной краской и с сетками…
Особенно хорошим по своему устройству в этом лазарете было помещение для перевязок. Благодаря большему числу окон, расположенных в полукруглой стене, перевязочная комната очень светла…»
Далее Е.В. Павлов писал[4]:
«Во время поездки в 1-й крепостной госпиталь мне пришлось увидеть во Владивостокской бухте две подводные лодки, возвращавшиеся во Владивосток из экскурсии. Вечером того же дня, во время доклада командира подводной флотилии коменданту крепости о результатах последнего плавания, я узнал, что в экскурсии были три подводные лодки для наблюдения за японскими судами, крейсировавшими вблизи Владивостока. Лодки уходили в море без сопровождения матки за 300 миль и отсутствовали в течение 6 дней. Им приходилось опускаться на несколько часов в воду в виду плававших японских миноносцев.