Жизнь во Владивостоке, несмотря на ожидавшееся обложение города неприятелем, шла обычном порядком. В местном театре давались ежедневно спектакли; другие увеселения шли своим чередом. Частных жителей в городе осталось очень мало, многие дома пустовали и даже были заколочены…»
…В октябре 1905 года крейсера «Россия» и «Громобой», на котором служил брат Валерии Дмитрий, были направлены на Сахалин, в порт Александровский. Необходимо было доставить солдат и офицеров (около 1000 человек), а также несколько сот жителей на северную часть острова, остающуюся по условиям заключённого в Портсмуте мирного договора за Россией. Командование постаралось отправить на Сахалин самые неблагонадёжные войска. После прибытия в пункт назначения, разгрузки и пополнения запасов, корабли укрылись в Татарском проливе, спасаясь от 10-балльного шторма. Контр-адмирал Иессен получил циркуляр от командира Владивостокского порта: «Во Владивосток заходить нельзя – крупные беспорядки…»
Крейсера взяли курс на Европу…
Командование флотом даже не предоставило возможности их экипажам попрощаться с родными и близкими, с городом, который они защищали.
Брат и сестра Мацкевич встретились только в Петербурге уже после войны.
Узнав по беспроволочному телеграфу о том, что «Громобой» во Владивосток заходить не будет, Валерия начала хлопотать об увольнении и отъезде в Петербург.
Несмотря на окончание войны, обстановка во Владивостоке оставалась сложной. Дошедшие до Владивостока сообщения о Кровавом воскресенье, о восстании на Черноморском флоте, о крейсере «Очаков» и лейтенанте Шмидте оказали огромное влияние на настроение солдат и матросов. Во Владивостоке было много (около 60 тысяч) солдат и матросов – участников Цусимского сражения, обороны Порт-Артура и боёв в Маньчжурии, которые считали, что их предали и царское правительство, и командиры.
После получения во Владивостоке царского Манифеста от 17 октября революционное движение начало охватывать более широкие массы. По всему городу стихийно возникали собрания и митинги, а 30 октября разразилось восстание.
В своих воспоминаниях очевидец этих событий адмирал Цывинский писал:
«Бунт во Владивостоке был грандиознее всех. Там бунтовали десятки тысяч команд (сухопутных и морских), возвращённых из японского плена. Пылал весь город, громили все лавки, морское собрание, офицерские квартиры, дом командира порта и многие другие. Пострадали больше всего торговый дом «Кунст и Альберс», где были собраны большие запасы вина и прочего».
В самой круговерти этих событий оказалась и сестра милосердия Валерия Мацкевич.
По Владивостоку небезопасно было ходить не только по вечерам, но и даже днём: военно-морской госпиталь, в котором служила Валерия, располагался в то время в окраинной части города. Валерия припозднилась и возвращалась в госпиталь ближе к вечеру. Она заметила, что за ней увязалась тройка подвыпивших солдат. Валерия ускорила шаги, солдаты сделали то же самое. Она почти побежала и услышала топот преследователей. Тогда она вытащила из сумочки подаренный братом револьвер «Велодог»[5], остановилась и резко повернулась к солдатам, вытянув руку с пистолетом как для выстрела.
– Ну и шо ты сделаешь со своей пукалкой, – издевательски захохотал самый смелый из тройки.
Валерия, не вдаваясь в переговоры, выстрелила один раз, второй, третий раз. Самый смелый схватился за плечо и застонал. Троица остановилась.
– Ах ты, сучка! Ах ты, лахудра драная, – взревел раненый, – да мы тебя щас…
Но не успели. Из ворот госпиталя, услышав выстрел, выскочили солдаты караульной роты и защёлкали затворами. До ворот госпиталя осталось каких-то сто саженей. Тройка бандитов в солдатской форме поспешила ретироваться в ближайшей рощице.
– Ну шо? Спужалась, сестричка? – участливо спросил седоусый унтер, старший караула.
Валерия только махнула рукой. Она была в униформе сестры милосердия – белом передничке с большим красным крестом.
Как правило, солдаты, даже революционно настроенные, сестёр милосердия не трогали, но отморозки были во все времена. Такие вот и гнались за одинокой сестрой милосердия.
Несмотря на перенесённый стресс, Валерия не проронила ни слезинки. Она вообще никогда не плакала даже в детстве. Характер у неё был твёрдым, почти мужским. Да, наверное, и не каждый мужчина обладал такой твёрдостью характера.
Собрав необходимые документы, Валерия попрощалась с персоналом госпиталя. Близких подруг она не завела. Ухажёров отпугивала неприступностью.
С собой она увезла серебряную медаль Красного Креста для участников Русско-японской войны 1904–1905 годов на красной ленте ордена Св. Александра Невского. Эта медаль была учреждена Российским обществом Красного Креста. На лицевой стороне медали изображён эмалевый красный крест (это единственный случай использования эмали при изготовлении наградных медалей). Среди вещей Валерии, уместившихся в небольшой саквояж, был и револьвер «Велодог», выручивший её в тревожные времена и сыгравший впоследствии роковую роль при аресте её сына в 1934 году.
…Извозчик подвёз Валерию к вокзалу за полтора часа до посадки, но на перроне уже клубилась толпа желающих выехать из города, охваченного беспорядками. Поезд подали к перрону с большим опозданием, и ещё на ходу пассажиры бросились к вагонам. Валерии помогли взобраться в вагон второго класса какие-то люди в штатском, оказавшиеся после знакомства офицерами, возвращающимися из японского плена. После того как суматоха, вызванная посадкой, улеглась, поезд простоял ещё часа два, а потом раздался свист к отправлению и поезд наконец тронулся. Валерия больше часа простояла у окна вагона, прощаясь с Амурским заливом, берега которого тянулись почти до самого тоннеля за станцией Надежденская.
Соседями по купе оказалась семья средней руки чиновника, спешно покидавшая Владивосток из-за продолжающихся беспорядков. Как это часто бывает в поездах дальнего следования, попутчики быстро познакомились, обращались друг к другу по имени-отчеству, а после Никольска-Уссурийского коротали время в разговорах ни о чём, играли в карты в подкидного дурака, а то и просто молчали, разглядывая проплывающие мимо таёжные пейзажи.
В то время из Владивостока в Москву поезда ходили по Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), регулярное движение на которой открылось в 1903 году. КВЖД проходила по территории Маньчжурии (Северо-Восточный Китай) и соединяла Владивосток с Читой. Транссибирская магистраль, или Великий Сибирский путь, пролегающий целиком по территории России, был полностью построен только в 1916 году.
Часа через три после Никольска-Уссурийского поезд пересёк российско-китайскую границу, станция называлась Пограничная. На другом конце КВЖД, перед Читой, станция тоже называлась Пограничная. Через три дня поезд прибыл в Харбин. Затем состав проскочил длинный тоннель Хинганского перевала и помчался по Маньчжурии.
Валерия стояла в коридоре напротив своего купе и смотрела на унылый пейзаж: сопки то приближались к железнодорожной насыпи, то отступали. Из соседнего купе, которое занимали вернувшиеся из японского плена офицеры, раздался мягкий баритон, который с грустью выводил:
Песню подхватил тенор, потом включились басы, и сложился превосходный четырёхголосый хор, который завершил песню словами:
Слёзы были. Высыпавшие в коридор из своих купе пассажиры сквозь подступившие к глазам слёзы аплодировали исполнителям.
Позже Валерия узнала, что музыку этого вальса «На сопках Маньчжурии» написал капельмейстер И.А. Шатров, посвятив его памяти погибших соратников по оружию. Сразу же вальс стал чрезвычайно популярен. На музыку вальса были написаны многочисленные варианты слов…
Наконец поезд пересёк Маньчжурию и на пятые сутки после отъезда из Владивостока подъезжал к Чите.
Перед самой Читой поезд неожиданно остановился прямо посреди тайги. Насколько охватывал взгляд через окно вагона, к насыпи подступали высокие хвойные деревья.
В коридоре послышался топот сапог. Отборная матерщина, стук в двери соседних купе, женские взвизгивания. Валерия быстро защёлкнула двери купе, скомандовала всем членам семьи чиновника лечь на пол и приготовилась к обороне, достав из сумочки «Велодог».
В тот же миг в двери купе застучали, раздался крик:
– Открывай, буржуи, проверка идёт.
Валерия прижала палец к губам, давая знак попутчикам молчать.
– Не откроете – плохо будет, щас разнесём двери к такой-то матери, – продолжали буянить за дверями.
Филёнка дверцы не выдержала, и в образовавшуюся дыру показалась чернобородая физиономия того самого раненого, который совсем недавно преследовал её во Владивостоке. Валерия не прицеливаясь выстрелила. Солдат взревел:
– Да что же это такое? – Он схватился за плечо, потом начал с яростью доламывать дверь.
Валерия приготовилась к отпору, но тут за окном вагона послышались воинские команды, выстрелы, и налётчикам пришлось срочно ретироваться.
Попутчики начали подниматься с пола купе, охая и причитая, сухо поблагодарив Валерию за спасение. Дверь кое-как заделали фанерным листом.
Валерии даже в кошмарном сне не могло присниться, что этот налётчик едва не погубит её сына, но уже через тридцать лет.
Дальнейший их путь до Москвы проходил без приключений. Особенно красивые места были в окрестностях Байкала.
Поезд змеёй извивался, объезжая озеро Байкал. Дорога в этом месте так и называлась – Круго-Байкальская. Из окон вагона можно было видеть не только голову поезда, но и хвост.
Поезд мчался, не останавливаясь на малых разъездах и полустанках. Проехали Верхнеудинск (ныне – Улан-Удэ), проскочили Красноярск и Курган, перевалили Уральский хребет. Проплыли мимо окон Челябинск, Златоуст и Уфа. Через несколько дней состав стал подъезжать к Москве.
Москва встретила очередной поезд из далёкого Дальнего Востока довольно неприветливо. Под стать предзимней погоде, сумрачному небу, слякоти и сырости было и настроение приезжих.
Москва готовилась к Декабрьскому вооружённому восстанию. В неурочный час вдруг раздавались фабричные и заводские гудки, вспыхивали стихийные стачки и забастовки…
На улицах почти не было прохожих, быстрым шагом, почти бегом, направлялись куда-то воинские команды, вооружённые винтовками с примкнутыми штыками.
Валерия добралась до Николаевского вокзала, и удивительно быстро ей удалось приобрести билет. Уже сидя в купе отходившего поезда, она подумала:
«Кто не преодолевал Транссибирскую магистраль, для тех понятие громадности нашей страны так и останется во многом абстрактным и относительным».
К концу следующих суток поезд подошёл к Николаевскому вокзалу в Петербурге и Валерия наконец ступила на порог дома, в котором жила до отъезда на Дальний Восток.
Дом находился на Зверинской улице, недалеко от татарской слободы. С 1732 года эта улица называлась Большой Никольской. Название Зверинской улица получила в марте 1871 года по расположенному в её створе главному входу в Зоологический сад. Улица была застроена в основном доходными домами конца ХIХ – начала ХХ века[6].
Дом 33, в котором снимала квартиру Валерия, в наши дни будет объявлен памятником архитектуры.
…Федька по кличке Стреляный, которую он получил после ранения из револьвера Валерии Мацкевич во Владивостоке и Чите, в 18-летнем возрасте был забрит в царскую армию в Сибирский полк, который формировался из сибирских рекрутов. В своём селе он слыл лодырем, был нечист на руку, за что его неоднократно били односельчане, которые с облегчением вздохнули, когда Федьку забрали в армию. Но и здесь Федька не утихомирился. Он попал во Владивосток в конце 1905 года, когда там произошли известные революционные события.
Федька сколотил банду из таких же, как он, отморозков. Первое время не сменял солдатское обмундирование, участвовал в митингах и событиях, а по ночам грабил и убивал горожан. Особенно он любил грабить безответных китайцев, живших на окраинах города. На Миллионку Федька даже заходить опасался[7]. Правда, один раз он с братвой всё же попытался зайти во дворы Миллионки и «прокачать права».
Держа руки в карманах, его блат-команда ворвалась в первую попавшуюся на пути дверь.
– А ну, ходя, гони монету, – обратился Федька, поигрывая ножичком, больше похожим на кинжал, к скромно сидевшему у стены китайцу с трубкой в зубах. Больше он ничего не помнил. Какие-то тени мелькнули перед глазами. И всё. Очнулись все они во дворе, обобранные, как говорится, до нитки, перед самым утром. Пришлось идти грабить другие места. Хорошо, хоть живыми остались.
Поняв, что во Владивостоке им больше делать нечего, братки во главе с Федькой двинулись на запад – в Москву и Петербург. После неудачного ограбления поезда недалеко от Читы Федькина банда, теряя людей, всё-таки добралась до Москвы, а затем и до Петербурга, где и осела. Местный криминальный мир встретил их неприветливо, но постепенно положение банды укреплялось. Федька побывал в царских тюрьмах, на сибирской каторге, стал вором в законе. Всё это время он мечтал встретить сестру милосердия, дважды вставшей на его пути, и поквитаться с ней по бандитским понятиям.
В 1930-е годы Федька Стреляный был уже уркой со стажем и имел определённый вес в криминальных кругах. В очередной раз его «замели» в 1934 году, и он оказался в одной камере с Евгением Богдановым, сыном Валерии, обвинявшимся по 58-й статье.
…Через несколько дней после прибытия в Петербург Валерия встретилась с Иваном Богдановым. Свидание после долгой разлуки вышло несколько неуклюжим. Иван не решился на поцелуй. Валерия, рванувшись было к нему, просто протянула руки. Так и простояли они несколько минут, пока Иван не потребовал:
– Ну, рассказывай!
– А чего рассказывать – одна рутина: перевязки да операции. Начинай первый, – ответила Валерия.
Иван задумался: «А действительно, что рассказывать-то? Как пошёл вместе с рабочими к царскому дворцу в январе? Как убегал, спасаясь от казаков? Как участвовал в студенческих сходках?»
– Да, знаешь, Лера, – обратился он к девушке по имени, которым звали её в семье, – я действительно участвовал в волнениях. Из студентов горного института нас было человек 40–50. Но меня как-то не задели ни казацкие нагайки, ни солдатские приклады. Пока занятия в институтах отменены, и я не знаю, что меня ждёт после окончания этих событий… Если кто-нибудь донесёт, что видел меня на собраниях, могут и отчислить. А так хочется доучиться.
– Будем надеяться на лучшее, – ответила Валерия.
Так и встретились Валерия и Иван в то неспокойное время. На улицах Петербурга, особенно центральных, несут службу усиленные военные патрули. По городу ходят войска, много их и на вокзалах: обыскивают без исключения всех пассажиров.
В книге «Петербург в 1903–1910 годах», вышедшей в 1931 году, прозаик Сергей Минцлов писал о событиях в городе конца 1905 года:
«14 декабря. Аресты без конца… В Москву сегодня уходит экстренно вызванный Семёновский полк: стало быть, положение войск там не из блестящих. Бой на улице Москвы продолжается…
16 декабря. Москва воюет и расстреливается артиллерией…
25 декабря. Революция подавлена… из Петербурга и со всей Руси вести прежние, тёмные: повальные обыски, аресты и даже расстрелы.
31 декабря. Реакция торжествует по всей Руси. Петербург готовится к выборам в Государственную думу. Наступающий год встречаем мрачными глазами. Многое ещё должно пролиться крови и разориться людей, прежде чем настоящий мир воцарится на Русской земле».
Весной в апреле 1906 года состоялись выборы в Государственную думу.