В моей комнате плодилось такое количество клопов, которого больше нигде мне увидеть не довелось. Я ложился спать и вскакивал от ощущения, что меня чем-то обклеили. Просыпался, резко включал свет и обнаруживал на своем теле мириады мерзких кровососов. Меня научили, как с ними бороться: нужно было залить какую-то жидкость, оставив дырочку в стене, через которую клопы убегали к соседям. Потом соседи делали то же самое, и клопы прибегали обратно ко мне. Мама моего приятеля меня жалела и часто приглашала поесть с ними. Ее звали Рахиля Захаровна. Помню, как она ложкой почешет голову, а потом той же ложкой наливает мне суп. Я ей всегда привозил из Вильнюса подарки, и даже потом, покинув их коммуналку, продолжал дружить с этой семьей.
Сватовство
Мой ленинградский приятель Зиновий был намного старше меня, что не мешало ему быть во многих вопросах наивным, а в сексуальной области получокнутым. Он все время рассказывал о каких-то эротических точках и утверждал, что сможет добиться любви любой девушки, если она разрешит ему до них дотронуться. На самом деле у него в жизни еще никогда не было секса с женщиной, а когда такая возможность выпала, он спросил меня, как пользоваться презервативом. Я объяснил с юмором: мол, надо сначала презерватив надуть, а потом быстро надеть. Но он принял мои слова всерьез, и на следующий день упрекнул меня в том, что у него ничего не получилось. На свидании Зиновий поступил, как я учил, презерватив улетел, а девушка ушла, потому что подумала, что Зиновий – дурак.
Однажды я познакомился с евреем – начальником отдела снабжения ленинградского ресторана «Националь». У того была дочь, и он все порывался меня с ней познакомить. Когда я увидел эту дочку, у меня потемнело в глазах. Тогда я решил вместо себя подсунуть ей Зиновия. Отец девушки ухватился за эту идею и предложил устроить знакомство в их квартире. Мы с Зиновием купили цветы и отправились на встречу. Там присутствовали бабушка, мать, отец и, наконец, появилась очень уродливая невеста. Семья накрыла потрясающий стол, и мы вели непринужденную беседу.
Потом приступили к обеду, выпили. Обычно люди, занимающие такие должности, как наш хозяин, много не пьют, потому что голова у них всегда должна быть свежей. Я, таким образом, сконцентрировал внимание на закусках. И тут увидел посредине стола подозрительный торт, смазанный не кремом, а майонезом. Я придвинул торт к себе, аккуратно вырезал острым ножичком треугольник и обалдел от того, что увидел. В торте было несколько слоев: осетрина, черная икра, затем красная рыба и красная икра. И так эти слои повторялись пять-шесть раз.
А сверху они были покрыты тонким слоем легкого майонеза.
Вкус этого торта я помню до сих пор. Не понимаю лишь, почему не подбил никого приготовить такой торт в Америке. А там, в Ленинграде, я отрезал все новые и новые кусочки и, наконец, привлек внимание Зиновия, который тоже любил пожрать. Мой приятель отвлекся от невесты и начал усердно поедать торт вместе со мной. Мы его съели, попрощались и ушли. Больше Зиновий никогда не захотел появиться в том доме, и даже слоеный торт не соблазнял его. Мне было стыдно встречаться с отцом девушки, потому что в роли свата я полностью провалился. Впоследствии я неоднократно бывал сватом. Во-первых, потому что хотелось сделать доброе дело, а во-вторых, поучаствовать в хорошем застолье тоже было соблазнительно.
Наказание обидчика
В университете организовывали вечера студентов. На встречу первокурсников с выпускниками и старшекурсниками я пришел со своим соучеником, русским пареньком, которого угощал деликатесами из вильнюсских посылок. Однажды я дал ему сочную, спелую грушу, которую тот съел и удивленно спросил: «Что это такое?» Оказалось, что, как ни парадоксально, этот житель Магнитогорска никогда в жизни не ел груш. Он был неглупый парень, и с тех пор мы подружились.
На вечере мы, конечно, немного выпили и встретили группу выпускников, среди которых находился аспирант, мой партнер по теннису. Он пришел с еще двумя аспирантами, один из которых, как выяснилось потом, уже женился на югославке и должен был уехать в Югославию.
Мы стояли, облокотившись на спортивные теннисные столы, разговаривали, и вдруг этот будущий югослав заявил: «Я вас, евреев, ненавижу. Ненавижу за ваш ум, за вашу пронырливость, за ваш успех в жизни и за ваш обрезанный член». Я просто опешил, а он тут же резко ударил меня, да так, что я перекинулся через стол, упал и, пока очухался, они все убежали.
Я затаил обиду и стал искать этого югослава, потому что всю свою жизнь всегда старался отомстить за нанесенное оскорбление. Искал долго, и как-то мне подсказали, что мой обидчик находится в общежитии физмата. Поехал туда, нашел его комнату, в которой жило восемь человек. Мой обидчик спал пьяный. Я навалился на него и стал так сильно бить и душить, что он начал орать, как сумасшедший. Сбежались люди, и меня оттащили, иначе я бы его просто убил. Я осуществил свою месть, и впервые в жизни мне за это ничего не было.
Жадный аспирант
В Вильнюсе жил ученый-математик Петя Фридберг, крепкий молодой человек, прославившийся тем, что мог давать уроки математики десяткам людей разного уровня знаний.
Он очень любил математику и деньги, поэтому зарабатывал частными уроками. Я тоже брал у него уроки, когда перескакивал классы школы. Петя испытывал ко мне какое-то особое уважение, как к человеку, который не знал математику, но был очень шустрым.
Когда я поступил в Ленинградский университет, у нас снова возник контакт. Я уже учился на втором курсе, когда Петя сообщил, что, будучи аспирантом университета, приезжает в Ленинград для защиты кандидатской диссертации. В день защиты он мне позвонил, сообщил, что все прошло блестяще, и пригласил меня и нескольких моих друзей в шашлычную. Среди приглашенных была девушка, с которой я в то время встречался.
Мы договорились отметить событие в шашлычной «На пяти углах», которую я любил и часто посещал. Обычно я заказывал там суп «чунахи», съедая перед этим пять-шесть кусков хлеба с горчицей. Завершал трапезу люля-кебабом – самым дешевым блюдом.
Я знал, что мой приятель был довольно скупым человеком, и, наверно, банкет для своих коллег устраивать не стал – зажал, как говорится, но как-то отметить защиту ему все же хотелось.
В шашлычной мы вкусно поели, выпили, и я съел свой обычный хлеб с горчицей, суп и две палки люля-кебаб – все очень вкусное. Вдруг виновник торжества спросил: «Ребята, кто хочет еще что-то заказать?» Я был сыт по горло, но мне страшно хотелось наказать его за скупость и поэтому я вызвался поесть еще. Петя спросил: «Сколько люля-кебабов ты съешь?» Я ответил, что осилю еще четыре порции, а это восемь мясных палок с картошкой. Тогда Петя решил усложнить мое задание. «Сколько ты с этими кебабами выпьешь водки?»
Я заказал бутылку самого дорого в этой шашлычной армянского коньяка. Я давился, но ел. Выручила меня знакомая официантка, которая хорошо ко мне относилась. Она посоветовала: «Не спеши пить, жидкость всегда найдет место в животе». У нее был опыт, потому что она наблюдала много таких споров. Я шутил, но чувствовал, что меня вот-вот вывернет. Последний кусок кебаба застрял в горле, и хоть убей, я не мог его протолкнуть дальше. Не знаю уж, как мне это все же удалось.
Я направился в туалет, а мой приятель-аспирант двинулся за мной. Он хотел убедиться, что меня не вырвет, потому что в этом случае за все пришлось бы расплачиваться мне. Мы ушли вместе, и напоследок я бросил умоляющий взгляд на оставшихся друзей, надеясь, что кто-то из них отопьет из двух налитых мною стаканов коньяка. Когда мы вернулись, я понял, что к коньяку никто не притронулся.
От злости на самого себя за этот идиотский спор я залпом выпил первый стакан, и мне стало как-то легче. Тогда Петя, зная мои акробатические способности, подзадорил меня: «Когда выпьешь второй стакан, пройдешься на руках». Я согласился и шлепнул второй стакан. И хотя через пару минут опьянел, все равно прошелся на руках. Выиграв этот идиотский спор, я стал оскорблять Петю и проснулся уже в комнате своей полуподвальной квартиры.
Учеба в университете
Проучившись где-то полгода, я пришел к выводу о том, что слушать лекции пять с половиной лет, наверное, хорошо, но я этого не выдержу. Решение было найдено случайно. Мне предстояло в составе второй команды выступить на соревнованиях по настольному теннису как раз в день экзамена. Кто-то подсказал, что можно через кафедру физкультуры получить в деканате направление на досрочную сдачу экзамена. Направление имело два корешка: один оставался у преподавателя, и он сдавал его в бухгалтерию и получал пять рублей за работу в неурочные часы, а второй корешок студент относил в деканат для отчетности.
Получив направление, я пошел к совершенно незнакомому мне преподавателю и объяснил, что мне нужно защищать честь университета, поэтому требуется досрочная сдача экзамена. Никто не хотел связываться с честью университета, и это сочетание слов производило на всех магическое действие. Преподаватель экзамен принял, хотел поставить мне тройку, но я ему объяснил, что в этом случае мне не разрешат снова защищать честь университета. Преподаватель согласился дать мне четверку и попросил зачетку. Ее у меня не оказалось с собой, но он сказал, что я могу принести зачетку в деканат, сдать там второй корешок, и они мне проставят оценку в зачетную книжку.
У меня сразу же появился план. Нашел в деканате девочку, которой привез из Литвы ошеломляющий по тем временам подарок – джерсовый отрез на костюм. Взамен попросил давать мне направления на досрочные экзамены, когда нужно защищать честь университета. Дома судорожно подсчитал, сколько же экзаменов нужно сдать, чтобы получить диплом. Я разбил их на две группы: математические и гуманитарные.
Все экзамены по специальным предметам, которые мне не очень нравились, сдавал со всей группой, так, на троечки. А на остальные находил преподавателя и просил досрочную сдачу экзамена в связи с необходимостью защиты чести университета. Они все страшно боялись этих слов, боялись последствий, разборок с начальством. И всегда оказывали какую-то помощь.
Каждый раз после досрочной сдачи экзамена я прятал второй корешок и не сдавал его в деканат, боясь, что мне запретят продолжать в том же духе. Доходило до того, что я умудрялся сдавать два экзамена в день. Преподавателя по одному сложному предмету я поймал прямо у него дома. Он согласился, потому что на следующий день мне надо было ехать защищать честь университета. Приехав вечером, когда у него в доме отмечали день рождения дочери, я ему страшно мешал. Это был самый легкий экзамен в моей жизни.
Он спросил: «Вы изучали предмет?» Я ответил утвердительно, и он предложил: «Давайте, я поставлю вам тройку». Снова в ход пошла честь университета, и преподаватель спросил: «Вы точно учили этот предмет?» Я ответил, что очень люблю этот предмет и даже собираюсь сделать эту область своей специальностью. Он выставил мне четверку, не ни одного вопроса по своей дисциплине, и я с облегчением вздохнул.
К концу третьего курса почти все предметы были мною сданы. Осталась только пара дисциплин шестого курса и несколько таких, которые я должен был сдавать со своей группой. Я собрал все корешки сданных экзаменов и принес их в деканат. Трудно передать, что творилось: меня проверяли, преподавателей трясли, созвали даже заседание парткома по этому вопросу. Но все было сделано по закону, и меня вынуждены были допустить к защите диплома.
И когда вывесили список студентов, допущенных к дипломной работе, в котором была и моя фамилия, мне тут же посоветовали перевестись на вечернее отделение во избежание преследований. Ибо произошел неслыханный прецедент: наверно, только Ленин закончил университет за три года. Мне нужно было срочно добыть ленинградскую прописку и устроиться на работу – два необходимых условия для учебы на вечернем. Справки были необходимы для допуска к защите дипломной работы, так как на вечернем отделении могли учиться только имеющие ленинградскую прописку.
Где же ее достать, эту дефицитную ленинградскую прописку? Я вспомнил про одного философа, знакомого по общежитию, который за бутылку водки пером и фиолетовыми чернилами прекрасно пририсовывал в паспорт прописку. Разыскал его, и после распитой бутылки он, сперва потренировавшись на бумаге, сделал мне замечательную свежую прописку в паспорт и пообещал точно так же выписать, когда мне понадобится. С этой пропиской я устроился работать на лесосплав, принес необходимые справки и был допущен к дипломной работе и госэкзаменам.
Внешне я выглядел как типичный еврей, и, видимо, в сочетании с моей невероятной активностью в Питере это раздражало многих. На этот раз против меня устроил бучу преподаватель политэкономии, явный антисемит, неоднократно гонявший меня. Деканат и партком стали заниматься расследованием, но я, сняв предварительно копии со всех подписанных преподавателями корешков (все-таки сын адвоката), принес их в деканат и вывалил на стол. Выяснилось, что все экзамены я действительно сдал, преподаватели получили за работу по пять рублей, и деканату не оставалось ничего, кроме как вписать оценки в мою ведомость.
По университету разнесся слух, что вот, мол, какой-то сверхактивный еврей провернул такое дело, но наказать его нельзя, потому что все по закону. Тогда преподаватель политэкономии в частном порядке пригрозил: «У меня ты никогда не сдашь госэкзамен». А он как раз был председателем приемной госкомиссии. Дипломную работу я написал и успешно защитил. Но предстояло еще сдать злополучную политэкономию. Готовился я почти месяц, и, наконец, предстал перед своим антисемитом. Его особенно раздражало то, что все курсовые экзамены по политэкономии я сдавал не ему, а бывшему репрессированному еврею, который ставил мне четверки, а иногда и пятерки.
Я вытащил, помню, третий билет, который знал, и был счастлив, что сдам экзамен даже заведующему кафедрой, который пригрозил, что сделаю это только через его труп. Когда-то у отца был клиент, знаменитый московский диссидент Альбрехт, написавший инструкцию «Как вести себя на допросах». Следуя его советам, я переписал три вопроса и ответы на них на отдельные листы в двух экземплярах. Один отдал членам комиссии, а второй оставил себе.
Когда я вышел отвечать, враждебный мне преподаватель сразу сказал: «У этого человека экзамен приму я». Он мне заявил, что на вопросы билета отвечать не надо и он задаст свои вопросы. Тут я понял, что это моя могила. Потом последовал вопрос: «Что сказал Карл Маркс на тридцать второй странице «Капитала»?» Этот человек знал «Капитал» наизусть, и это все, что он знал. Интересно было бы посмотреть, что бы он делал с такими знаниями сегодня в капиталистической России.
«Так, понятно», – говорит. И посыпались другие вопросы: «А что сказал Маркс о труде? Что сказал Ленин о законе стоимости?» Наконец, он заявил членам комиссии: «Все понятно, студент ничего не знает». Никто из членов комиссии не задал мне ни одного вопроса, сказали только: «Вы свободны». Я вышел и прождал шесть часов, потому что отвечал одним из первых. Все уже закончили и знали свои оценки, а по поводу меня там все еще продолжалось обсуждение.
Сколько нервов и переживаний это ожидание стоило, говорить не надо. Со мной остался только один паренек, тот самый, которого я когда-то угостил грушей. Наконец, вышел преподаватель, не завкафедрой, а другой, и сказал: «Позорное «удовлетворительно»». Получить тройку по политэкономии действительно считалось позором, но для меня это была самая счастливая оценка в жизни. Она означала, что я закончил Ленинградский университет за три с половиной года.