Нам точно не было известно, где В. И. учился врачебному мастерству; предполагали, что таким он стал врачевателем из военных лекарей. Суждение это возникло, очевидно, по аналогии с тем, что нам было известно об отце Базарова. В. И. выполнял также функции фармацевта. Всё это возможно было совместить потому, что приёмы лечения были примитивными и сводились к общепринятому тогда порядку: очищение желудка, жаропонижающее, элементарная диета. Если случалась у кого ангина, то В. И. приводил такого больного в аптеку, смазывал ему горло йодом с глицерином, – и курс лечения считался законченным. Получалось как-то так, что и серьезно больных почти никогда не было. Редкие случаи были брюшняк и воспаления легких. Был, помнится, единственный случай смерти в больнице с Ваней Беляевским, но умер он от туберкулёза кости ноги, с чем он пришёл в семинарию ещё из духовного училища.322 Были случаи, что к В. И. обращались жертвы богини Венеры. Таковых В. И. беспощадно ругал, но сохранял их тайну. За свою многолетнюю службу В. И. имел много наград и в царские дни являлся в церковь с множеством медалей на груди. Вид у него в этом случае был гордый, и мы старались всячески показать, что преклоняемся перед его заслугами. Как курьёз нужно отметить, что наши сторожа часто слыша употребляемое нами в разговоре слово «эскулап», по-своему, не понимая, конечно, происхождения этого слова, переделали его в «эскулапость», думая, что в нём сидит столь знакомое и родное им слово «лапоть». Что можно сказать по этому поводу? Разве только: «O sancta simplicitas!».323
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 11-12 об.
Кирилл Михайлович [(повар)]
К. М. Рассохин в течение ряда лет работал в нашей семинарии, так сказать, «придворным» шеф-поваром. Обычно повара имеют фигуру солидного, во всякого случае упитанного человека, гастронома по профессии. К. М. был полной противоположностью такому представлению о поваре. Как раз наоборот, он был тщедушный, худой, невысокого роста, лицо его было в карявинах, на нём торчали жидкие «тараканьи» усы, на голове ёжик негустых волос – всё это производило впечатление от него, как от человека неполного физического развития. В своей поварской тужурке, с колпаком на голове и при поварских доспехах у пояса – наборе ножей в деревянных ножнах, он, всё-таки, имел вид скорее поварёнка, особенно когда стоял рядом со своим помощником Иосифом, человеком могучего сложения, специально взятом для выполнения тяжёлых работ, например, для провёртывания пудами через машинку мяса для котлет.
На обязанности К. М. было ежедневно готовить три блюда на обед и два блюда на ужин. И вот он часами стоял у стола, поглядывая иногда в окошко на Каму, а руки его выполняли бесконечный танец по шинкованию овощей или по формированию котлет; а одновременно в поле его зрения были котлы с киселями, кашами, заправами и т. п. И ничто не должно пригореть или перепреть или не довариться. Это походило на игры на нескольких шахматных досках. Чтобы напитать двести с лишним ртов – для этого нужно было иметь выносливый организм. Таким был организм К. М., несмотря на его, казалось бы, недостаточное физическое развитие.324
[325]
Где [и] как научился К. М. своему мастерству, а мастер он был большой, мы не знали, но по привычке мыслить знакомыми литературными образами, мы думали, что он прошёл тот же путь, который прошёл Горький, работая поварёнком у Смурого. Да так, вероятно и было на самом деле.326
К. М. был из вятских зимогоров, той многочисленной массы людей, которые за невозможностью прокормиться у себя на земле, на зиму тучей налетами в города, чтобы к лету опять поехать на свой скудный земельный участок и добыть пропитание для семьи, по крайней мере, на часть года. Такими были все наши, так называемые, сторожа, но К. М. среди них был уже обладателем ценной квалификации повара, и труд его оплачивался во много раз выше (ему платили за месяц 25 руб[лей]327, а им 6-7 рублей). К. М. по работе приходилось вступать в двоякие отношения со сторожами: с одной стороны, приходилось иногда опираться на их помощь, что было оговорено условиями приёма их на работу, а, с другой стороны, обеспечить им питание, что тоже входило в условия оплаты труда. В помощь К. М. сторожа, например, привлекались, когда в меню стоял жареный картофель. В эти дни кухня приобретала вид деревенских зимних девичьих посиделок: сторожа сидели кружком у мешков с картофелем и окожуривали его. Что касается питания, то им поступали кости при варке супа, остатки супа, каши, киселей, подливов, картофеля, причём к чести К. М. нужно сказать, что он не обижал сторожей, которые в большинстве случаев были его односельчане, и обеспечивал сытным обедом и ужином. Нужно сказать, что такие блюда, которые не были строго нормированы, как супы, каши, кисели и т. д. готовились в таком количестве, что их всем хватало, а остатки забирал ещё Кондратий для своих ховроний.
Мы лично с К. М. соприкасались во время дежурств, учреждённых после революции 1905 г. и здесь обнаруживалось, что К. М. не только питал нас, но и интересовался нашей учёбой, тем, кто и как учился. Его любимым выражением в адрес тех, кто хорошо учился было: «так, так, у него, как видно котелок хорошо варит». Остался также в памяти один из афоризмов К. М.: «Отсеки руки по локоть, но к себе не волокай».
[328]
В 1935-1936 г. я работал на курсах мастеров соц[иалистического] труда ВИЗа, и в числе моих учеников была работница цеха № 2 т[оварищ] Рассохина. Я поинтересовался, не знает ли она, что-либо о К. М. Она сказала, что он её дядя и в то время жил в Тюмени. Это были у меня последние сведения о нашем доброй памяти поваре – Кирилле Михайловиче Рассохине.329
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 12 об.-15.
Иван Иванович [(столяр)]
Иван Иванович (мы не знали его фамилии) работал в семинарии столяром по ремонту.330 Его мастерская была расположена над баней, в восточной части верхнего этажа.331 Комната была большая, светлая, сухая и тёплая. В ней в разных местах лежали кучи леса: доски, брусья, а на полу горы стружки. В воздухе стоял аромат от соснового и пихтового леса. Огромный верстак стоял ближе к северной стороне, а на стенах около него развешан был «струмент»: пилы, ножовки, долота, свёрла и прочее. В стороне стояла кровать со спальными принадлежностями. Здесь, в уединении, И. И. и проводил большую часть рабочего времени с редкими выходами на место какой-либо мимолётной поделки: приколотить что-либо, подправить покосившийся предмет, ввернуть шурупы или что-либо подобное. Эта отчужденность его работы накладывала печать на его характер и настроение: был он малоразговорчив и, как было заметно, и не любил, когда к нему обращались с разговорами. Может быть, на таком его поведении отражалось и то, что он когда-то был изуродован: у него одна нога была сильно изогнута, и он ходил прихрамывая. У одного глаза у него было вывернуто веко. Мы редко непосредственно соприкасались с И. И., вот разве только что-либо у парты случилось, и он приходил в класс и тут же производил необходимый ремонт, или когда при переходе на зиму он приходил в классы и прошпаклёвывал окна. Вот тогда-то мы и вели наблюдения над ним, на основании которых и получился описанный выше его образ. Из истории семинарии было известно, что И. И. однажды даже был инструктором по столярному делу. На каких условиях он обучал трёх или четырёх семинаристов столярному делу – это осталось нам неизвестным. Известно только, что, во-первых, учились они этому «по своей доброй воле», во-вторых, что они научились делать табуретки и тумбочки и что по вине одного из них, в-третьих, произошёл пожар в мастерской, после чего опыты с обучением столярному делу были прекращены.332
[333]
Sic transit gloria mundi!334
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 15-17.
Михаил [(ламповщик)]
Под таким лаконичным названием работал у нас ламповщиком молодой совсем парень, вернувшийся с японской войны. Был он из зимогоров. Самое замечательное было в нём то, что он вернулся с войны с душевной травмой. Нервная система его была потрясена, и он внушил себе, что его вот-вот должна настигнуть смерть. Жизнь его казалась ему пустой, тщетной и всё внимание его было направлено на спасение души. Чуть оказывалось свободное время, он устремлялся в церковь, у него была постоянная потребность в покаянии. Он чуждался людей, был бледным, с тусклым взглядом, и среди сторожей стяжал репутацию «святоши», подвижника. Жил он в одиночестве в комнате, которая была складом керосина. Скоро эта особенность Михаила была замечена, и он был переведён в церковные сторожа, однако во время империалистической войны (в 1915 г.) его в семинарии уже не было, а должность церковного сторожа в семинарии исполнял эвакуировавшийся из восточной Галиции псаломщик-униат, а Михаил, вероятно, был призван в армию, если только не прикрылся одеянием монаха.335
После русско-японской войны в Перми наблюдался большой приток эвакуированных откуда-то корейцев. Чем они занимались и на что существовали, нам было неизвестно. Не было известно нам также и то, кто вёл среди них пропаганду или, выражаясь на богословском языке, миссионерскую деятельность, но в семинарской церкви несколько раз совершилось крещение взрослых уже корейцев, иногда целыми семьями. В западной части церкви, между колонн, ставились большие баки с водой, защищённые ширмами. Здесь, после обедни и совершалось крещение, причём восприемниками были кто-либо из благочестивых посетителей церкви. Говорили, что, принимая крещение, крестившиеся преследовали материальные интересы: их шефы, крёстные, как их называли, брали на себя обязательство устраивать их на работу.336
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 17-17 об.
«Сторожа»
«Сторожами» в семинарии называли тех людей из обслуживающего персонала, которые выполняли самые разнообразные работы, относящиеся к хозяйству её во всём разнообразии их. Это были люди, не имевшие специального назначения, люди, не имевшие определённой производственной физиономии. Из состава их по мере раскрытия их талантов выделялись уже люди специального назначения, как-то: ламповщик, банщик, помощник повара, буфетчик и т. д. Но это мало что давало им в смысле повышения заработка: в лучше случае он повышался на один рубль. Всё-таки положение таких людей улучшалось уже в силу того обстоятельства, что работа у них была определённее, а не «мотали» их, как они сами выражались, по разным работам. Все они были вятские зимогоры и чаще всего они являлись в семинарию на зиму из года в год. Если же некоторые из них являлись вновь, то не иначе, как из живущих в одной деревне с кем-либо уже из осевших на работе в семинарии. Все они чаще всего были бородатые, очевидно, обременённые семьями, что и побуждало их ехать в город на заработки. «Сторожей» общего назначения, т. е. разнорабочих, коих теперь называют, было человек десять. Для житья их отведена была большая комната над баней. Здесь стояли их кровати в длину комнаты, как в спальне семинаристов. Кровати были из разных выбывших из строя, но приспособленных для спанья с разными деревянными приспособлениями – ножками, подставками, перекладинами. На них лежали разные списанные в расход матрацы, но как-нибудь слатанные, перевитые шнурами и т. д. А всё прочее было уже, как кто мог украсить свое ложе. В комнате было всегда тепло, а в банные дни жарко. Чистота в комнате вверялась самой комнате, т. е. так как это делалось в ночлежках. Жили только мужчины; женского пригляда не было. Атмосфера была как в «жилых» помещениях.
Рабочий день «сторожей» не был нормирован, а работы были постоянного типа и авральные, к последним относились, например, уборка снега, чистка на кухне картофеля, когда его нужно готовить в большом количестве. Постоянными работами были: прислуживать во время обеда и ужина – разносить на подносах блюда, хлеб, т. е. выполнять функцию официанта; топить печи в главном корпусе – колоть дрова, поднимать их на второй и третий этаж; носить воду в умывальник на третий этаж, мести полы швабрами в главном корпусе, и ходить на промывку швабр на ручей, расположенный в полугоре, недалеко от семинарии. Из всех этих работ самой кропотливой была работа официантом, потому что она требовала ловкости и подвижности, что для деревянного бородача требовало некоторого навыка. Колоть дрова помогали иногда семинаристы, любители физического труда, но это было явление случайное. Физические работы «сторожей» распределялись по некоторому, правда, очень грубому, «на глазок» принципу «равновесия», т. е. примерно по равной нагрузке на рабочую силу.
За свой труд «сторожа» получали по шести рублей в месяц и питание. Что входило в рацион «сих малых»? Нужно отдать справедливость нашему шеф-повару Кириллу Михайловичу: он не обижал их. Хлеба они получали сколько угодно. От всего, что готовилось не порционально, они за обедом и ужином получали вдоволь супа, каши, киселей, разных приправ и гору костей от супа, причём кости это были не те, про которые сказано «Sero venientibus ossa»337, а такие, что около них можно было «поживиться» мяском. Кирилл Михайлович опять-таки не обижал своих земляков, и поступал он правильно.
Из всей этой, можно сказать, безликой массы выделялись уже отдельные личности, а среди них были даже такие, которых можно назвать persona grata. Такой persona grata, например, был буфетчик. Это было лицо, которое находилось в непосредственных отношениях с семинаристами, и которые именовали [его] по имени и отчеству. В наше время на этой должности из года в год был Иван Степанович, тоже из вятских, очень степенный обходительный человек. По своей деятельности он стоял близко к повару, но не имел такой квалификации, как тот, и поэтому труд его оплачивался значительно ниже. В его обязанности входило ежедневно утром и днём готовить кипяток к чаю, для чего согревать куб с водой, причём воду ему приносили «сторожа», и распределять булки к чаю, которые поставлялись из булочной Шипиловского. Кроме того, в начале каждого месяца он должен был под расписку распределять сахар по два фунта в кульках и чай в пачках по восьмушке. Такое его служебное положение давало ему возможность иметь некий личный «интерес», т. е. подторговывать, что не возбранялось. Поэтому у него на столе всегда имелись в запасе «плюшки», что теперь называют венскими, которые он продавал по три копейки, имея полкопейки прибыли. Он отпускал и в кредит. На этот счёт у него существовала солидная тетрадь, в которую вносились кредитные операции. Не было слышно, что бы кто-нибудь его обманул. По роду своей деятельности он хорошо знал всех семинаристов. Любопытная деталь: был один год, когда Иван Степанович почему-то не явился в семинарию, и на его месте подвизался некий Иван Антонович, тоже из вятских.338 Когда в следующем учебном году я поступил в Казанскую дух[овную] академию, к своему большому удивлению, я встретил там Ивана Антоновича в «сущем сане», т. е. буфетчиком, причём он тоже торговал «плюшками», как это было в семинарии, а дополнительно яблоками, фруктовой пастилой и т. д. Очевидно, торговля имела «смысл».
Иосиф был помощником повара. Он был принят на кухню специально для выполнения тяжёлых работ, например, для проверчивания через машинку мяса на котлеты. Он был моложе других «сторожей», бритый, очевидно, со времён «солдатчины». Имел пышные усы, причёску ёжиком. Казалось, надеть только на него солдатскую «бескозырку» и тужурку, и перед вами появится «служивый». Сила у него была большая, и он непрочь был иногда похвастаться своими бицепсами, а то и показать свою силу. Был ли он семейный человек или нет, никто не знал, но натура у него была страстная, и когда позднее в семинарии был учреждён штат поломоек, он доставил им немало «забот». Кирилл Михайлович по своей физической консистенции был полной противоположностью Иосифу, но как ближайший его начальник любил подшучивать над ним, особенно над его страстными порывами. Платили ему 7 или 8 руб[лей] в месяц.