Возлюбленные мои! Сколько вы пережили страданий, лишений, оскорблений, изгнания, сколько вы пролили слез, перенесли всякого рода стеснений, мучительных тоскливых ночей ради сей призрачной, кратковременной жизни, ничего этим ни себе, ни другим не сделавши хорошего и никому не давши никакого облегчения. О, что было бы с вами, если бы вы из всего этого пережитого и доселе переживаемого хоть бы десятую часть отдали Христу. О, тогда бы все ваше существо соткано было из одной чистой божественной радости! Тогда вы кроме блаженства ничего другого не ощущали бы в себе, тогда вы были бы сынами света, чадами Божьими, друзьями Господа, гражданами вечной жизни, наследниками бессмертия Христова. Тогда скорбь ваша превратилась бы в радость, и печаль ваша была бы вечным веселием!
(Голоса):
– Этого, только этого мы хотим!
– Это вы правду говорите? – спросил я.
– Да, сущую истину говорим вам, – ответили со слезами арестанты.
Я на половине прервал проповедь и сам с ними заплакал, так мне было их жаль.
Наступил вечер. Начальник тюрьмы за чаем жаловался мне, что его тюрьма содержит одних дармоедов, что политические арестанты свободны от всякого труда, что такой режим для них вреден, а для государства преступен. Я все время слушал его и ничего на это не отвечал. Настал ужин. Начальник спросил меня, хорошо ли я знаю губернатора Моцеевского. Я ответил, что я его очень мало знаю. От губернатора он перенесся на политические партии, спросив меня, знаю ли я их. Я сказал, что никаких партий я не знаю.
– Знаете, молодой человек, – начал говорить он мне, – вы будьте от них подальше, чего доброго они могут вас склонить на свою сторону – этот элемент очень опасный.
– Господин начальник, я ценю не идеи, а личность человеческую, – сказал я.
– Так-то так, однако я прошу вас – будьте от них подальше.
– Подальше быть от них я не могу, ибо я послан только к ним, – ответил я.
– Вы сегодня были у них, они наверно о политике с вами говорили, – с деланной, но плохо скрытой улыбкой произнес начальник эту фразу.
– Они меня учили, как жить по-христиански, – ответил я.
– По-христиански?! – удивленно возразил начальник.
– Да, – сказал я.
Начальника тотчас попросили в тюрьму. Я остался один с тяжелой думой. Я думал: начальник этой тюрьмы для меня лично может быть человеком очень опасным. Да он другим и не может быть. Жаль арестантов… люди… христиане… Я лег спать. Сна нет. Думы, думы… К утру уснул.
Проснулся уже часов в восемь. Напился чаю, снова – в церковь, снова – речь. Теперь я говорил о необходимости веры во Христа. Кончилась речь. Местный священник отслужил благодарственный молебен, и я в два часа дня отправился в тюрьму на Нерчинский завод. Здесь начальник более искренний и добросовестный. В день моего приезда я не мог собрать арестантов, ибо было уже поздно. На следующий день, напившись чаю, я отправился в тюрьму, и здесь в одной из палат были собраны все арестанты, где я произнес следующее слово:
«Это Я, не бойтесь» (Мф. 14:27).
– Превозлюбленнейшие узники! Позвольте мне обратиться к вам и сказать вам в утешение несколько слов.
Однажды Христос во время Своей земной жизни, как Сущий Бог, чудесным образом накормил пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч человек, кроме женщин и детей. (Можно думать, что вместе взятых с женщинами и детьми Он накормил около двадцати тысяч, ибо естественно, что здесь женщин и детей сравнительно с мужчинами в два-три раза было больше). Наступил вечер, наступила и ночь. Тогда Христос говорит Своим ученикам, чтобы они немедленно сели в лодку и переправились на противоположный берег. Они так и сделали. Иисус остался с народом. Потом, отпустив от себя весь народ, Он до полночи оставался один, предаваясь Богосыновней Своей молитве к Отцу Своему Небесному. В это время разразился большой ветер. В час или два ночи Иисус вслед за Своими учениками пошел пешком по морю. Море свирепо бушевало, страшно волновалось, зловеще шумело. Волны одна другую безжалостно погребали в себе. Ученики были в страшной тревоге от шумящего бушуего моря. Им казалось что сама смерть яростно несется на них, чтобы потопить их. Что они в это время переживали в себе самих – одному Богу известно. Вдруг они видят сквозь густой, нависший над ними смертельный мрак какой-то приближающийся к ним шаровидный Свет, щедро разбрасывающий от себя во все стороны свои нежные лучи. Они испугались, им казалось, что они видят уже предсмертные призраки. «Кончено, – думали они, – мы погибаем, смерть под разными видами манит нас к себе». Шаровидный свет все быстрее и быстрее настигает их. Вдруг из этого чудесного света ярко вырисовывается силуэт человека. Апостолы от ужаса даже вскрикнули. Но вот они слышат мягкий, ласковый и бодрящий их дух голос: «Ободритесь, это Я, не бойтесь». Иисус уже в лодке. Ветер утих.
Милые мои узники! Заметьте себе и раз и навсегда запомните, что там, где нет Христа, там всегда и везде полно смертельной опасности, там вся окружающая человека среда становится бурлящим морем смерти, там волны страстей, соблазнов мира сего со зловещим шумом и адским визгом свирепо нападают на человека и с невообразимым злорадством устрояют ему погибель. Там все становится скрытой западней смерти для жизни человека. Там нет даже и проблеска спасения, там смертельное отчаяние густой нависшей тучей реет над душой человека. Там всякие земные блага, все ценности мира сего, вся полнота естественной жизни становятся одними средствами страшной погибели. Там небо и земля становятся адом. Здесь я хочу остановиться. Я хочу сию же минуту посмотреть на вас и только на вас. Я хочу спросить вас, нет, скажу правду, мне тяжело и смотреть на вас, и спрашивать вас (арестанты плачут), мне хочется знать, что вас привело сюда? сюда, в эту тюрьму, в эту железную клетку, сюда, на эту каторгу? Я спрашиваю вас: что привело вас сюда? Присутствие ли с вами Христа или, страшно сказать, Его Божеское отсутствие?
Раздались рыдающие голоса:
– Последнее!
Вслед за этим все арестанты грянули в один голос:
– Последнее!
– Да, мои возлюбленные, только одно отсутствие Христа в вашей жизни, да, оно одно привело вас сюда. Теперь, когда вы сказали, что «последнее», я хотел бы, чтобы вы все своею мыслию перенеслись в свое прошлое. Я хотел бы, чтобы вы сами себя проверили воспоминанием всей вашей прошлой пережитой жизни, я хотел бы, чтобы вы вспомнили все моменты самого зачатия в вас того или другого порока, того или другого преступления, той или другой страсти; я хотел бы, чтобы вы мысленно проследили свой рост, самое развитие тех главных пороков, тех ужасных преступлений, которые лишили вас присутствия с вами Господа, и, лишив вас Христа, они всю вашу жизнь сделали для вас самым страшным свирепейшим морем ваших страстей, волны которого так безжалостно оторвали вас от Христа, от вашей родины, от родителей, от жены, от детей, лишили вас свободы и даже, что ужасно, они ввергли вас на каторгу! О, эти страсти, страсти человеческие! Они, действительно, точно волны мятежного бурного моря, соперничая одна перед другой, стремятся окончательно погубить вас!
Братья мои, возлюбленные мои! Мысленно проверив себя и не найдя с собою, в своей жизни Господа, оглянитесь же хоть теперь вокруг себя тем же самым мысленным оком, посмотрите: нет ли возле вас в сию минуту какого-нибудь света? не вырисовывается ли из этого света живой Лик, светлый Лик Господа?
– Хотим исправиться! – вдруг раздался хриплый плачущий голос арестанта.
– О, слава Тебе, Господи! – воскликнул я от радости. – Ты уже и здесь, здесь Твое присутствие ощущают и эти меньшие братья, находящиеся в тюрьме. Твои стопы и здесь шествуют по бурному морю их тяжелой каторжной жизни! Узники мои, ободритесь, не отчаивайтесь в своих грехах: Светоносный Христос приближается к вам, Он хочет быть с вами, Он хочет облегчить страдания ваши, Он хочет прежде всего снять тяжелые кандалы ваших преступлений с совести вашей. Он хочет даровать вам свободу от страстей, пороков и преступлений ваших, Он с вами! Поклонитесь же Ему, как своему Спасителю и Господу и раз навсегда будьте с Ним и никогда не разлучайтесь – и вам будет хорошо и радостно. От Его присутствия ваши души будут переполнены одним небесным миром, одним спокойствием, одною любовью друг ко другу!
– Очень уж мы грешны! – снова раздались голоса арестантов.
– Там, где Христос, нет места греху. Тот, кто со Христом, того объемлет одна святость; тот, кто смиренно склоняет свое сердце к стопам Господа, тот освобождается от своих прежних грехов, и рука всепрощающей любви Господней очищает и даже совершенно смывает с него все застарелые, заскорузлые хронические пятна его прежних беззаконий. Одно желательно – чтобы вы приняли Его в ладью вашего сердца. Приняв Его в себя, вы тотчас сами непосредственно услышите всеобнадеживающий и всеободряющий Его голос, обращенный к каждому из вас: «Это Я, не бойтесь!»
Этими словами я закончил свое слово.
Я уже начал уходить, как вдруг один арестант лет семидесяти пяти пал к моим ногам и горькими словами воскликнул:
– Друг наш! Неверие душит меня, убеди меня ради спасения моей души – есть ли Бог? Бог ли Христос? Хочу верить, а веры-то и нет у меня!
Я поднял его и сказал ему:
– Соберитесь часа через два сюда, в эту палату, и я по поводу этого буду с вами говорить.
Все арестанты с радостью приняли мое предложение.
Пришло назначенное время. Арестанты все были в сборе. Пришел и я к ним в сопровождении начальника, помощника, надзирателей и местного священника. Я попросил заявившего мне о своем неверии в Бога старца-арестанта, чтобы он ближе всех стоял ко мне, ибо он от старости немного был глуховат.
Начал я со следующего:
– Дорогие мои узники, вы пожелали, чтобы я убедил вас в существовании Бога. Задача для меня больше, чем трудная. Я еще летами юн, опыта у меня религиозного пока мало. Но что знаю об этом предмете и как умею, так и буду вам говорить о нем. Хорошо?
Арестанты молчаливо кивнули своими бритыми головами в знак своего согласия со мной.
– Бог, – начал я, – является нашему сознанию в своей идее о Нем… Прирожденна ли эта идея о Боге нам или она создается в нас оттого, что мы всегда соприкасаемся с вездеприсутствием Божиим, точно водоросли или медуза соприкасается с водной стихией, или сама природа, заключенная в нашу индивидуальность, является по самой своей сущности в себе онтологическим свидетельством о своем Творце, или, наконец, то и другое вместе порождают в нас идею о Боге. Так что человек со всех сторон и внутри себя самого убедительнейшим образом чувствует разумное бытие Надмирного Существа… и чувствует он Его не как какую-нибудь часть мира или совокупность всех частей или сил мира, наоборот, он чувствует это Надмирное в себе и вне себя Существо как самосознательное… самосознаваемое… всеведующее… свободное… всемогущее… волевое… Существо… Поскольку человек чувствует в себе и вне себя таковым Бога, постольку он своими чувствами осознает Его вне времени и пространства… а поскольку он таковым осознается человеком… постольку Он осознается им как всетворческий, Благий Дух; поскольку Он как всетворческий, Благий Дух, постольку Он является весь разумом; а поскольку Он является таковым, постольку он более нежели самобытен по своему существу, более нежели безначален, постолько Он является Сам по Себе и более нежели бесконечен; а посколько Он Сам по Себе таков, то это значит, что Он более чем Дух и Дух Триипостасный, а если Он таковой, то из всего этого вытекает то, что Он более чем Триипостасный, а поскольку Он, наконец, таков по самой своей сущности, постолько Он бесконечно выше всякого определения и т. д. Что может быть ручательством для нас в этом? Ручательством для нас в этом не только может быть, но и есть, во-первых, уже известная нам всеобщая принудительная идея о Боге, которая является в нас не только голосом всего нашего существа, но и через нашу индивидуальность – голосом всей мировой действительности, свидетельствующим о существовании более чем Самобытного, Самосущего Творца Бога, сотворившего все и промышляющего о всем. Во-вторых, какая бы ни существовала в мире идея и, в частности, идея о Боге, она непременно не только имеет присущую ей свою действительную или духовную, или, наконец, чисто абсолютную Божескую реальность, но она, как таковая, в качестве отчематеринства порождает собою свою присущую ей идею! Поэтому идея о Боге является более чем истинной. В-третьих, сама мировая гармония, возвышающаяся над мнимо разрозненными частями мира и приводящая их в многоединое, стройное целое, говорит о том, что мир создает в себе царящую над ним гармонию тремя способами: либо он самобытен и автономен, либо он механистичен, либо, наконец, он совершенно органичен сам в себе. Допустим, что мир самобытен и автономен. Если таков сам по себе мир, то каким образом самобытный и автономный мир из себя самого создает идею о Боге, как о Надмирном, Безначальном и Бесконечном Существе? Каким образом он весь из себя создает абсолютное отречение от себя самого во имя своего надмирного, неоднородного себе самому Творца Бога? Кроме всего этого, откуда же в этом самобытном мире порождается жгучее самопроклятие с невообразимою жаждой выйти из себя самого и перенести все свое бытие в объятия бытия Божия, неединосущного Себе Самому? Если, действительно, мир самобытен и автономен по своему существу, то он кроме себя самого никого и ничего не должен знать и ни к чему другому, помимо его самого, не должен с тоской стремиться, ибо ведь кроме него никого и ничего другого для него нет. Вот логика такого существования мира. По существу говоря, мир в своем существовании такую логику не признает, он в своей жизни знает другую логику, логику онтологического доказательства бытия Божия, Надмирного Бога, к Которому, по существу, он сам внутренне влечется.
Мир механичен. Если да, то он уже одни этим молчаливо вводит в себя надмирного Механика-Бога, как Сверхразумного Творца и Промыслителя обо всем сущем, ибо какая бы ни была механика, она без Механика надмирного, творческого разума абсолютно немыслима.
Мир, как органическое целое. Органический мир, как и механистический, непременно вводит в мир не-слепые случайные силы, а живой всетворческий, промышляющий, совершенствующий, выращивающий и систематизирующий, Всебожеский Сверхразум, который в самом предшествующем мировом единстве космического многообразия запечатлеет собственный образ Своего Божеского единства, который является для всего такового мира его биологическою причиною и завершением всей его полноты в нем.
В-четвертых, в качестве доказательства существования Бога является то, что вся космическая сущность представлет из себя одну сплошную, как в целом, так и в частях, абсолютную целесообразность. Такая космическая целесообразность прямо свидетельствует о преднамеренной, творческой, разумной, духовной, сверхличной личности властвующей и промышляющей о мире.
Прямое свидетельство существования надмирного сверхличного Бога – это всеобщий нравственный закон, обьемлющий собою всю сущность личности человека. Главный орган, выявливающий собою этот чудесный закон в нас – совесть наша, – категорически различающий в нас добро от зла и всегда оправдывающий первое и осуждающий последнее. Мало того, этот закон в нас настолько силен, что часто для примирения человека с собою требует от него жертвы – самую жизнь человека – и последний из-за своего долга перед ним с радостью жертвует для него своей жизнью. Это о чем говорит? Не говорит ли это о безусловной обязанности не только человека, но и всей космической твари исполнять волю того Надмирного, Всеведающего и все Собою наполняющего Существа – Бога, – на страже которой поставлена наша совесть.
Кроме сего естественного богооткровения, мы имеем еще свидетельства относительно существования Бога: это закон и пророки, или богооткровение в Ветхом Завете. Итак, из всего этого видно, что Бог не только есть и существует, но Он бесконечно более, чем есть и существует.
Теперь коснемся божественности Христа. Я скажу: ручательством божественности Христа служит практическое переживание Евангелия. Другими словами: самое прямое и вернейшее доказательство божественности Христа – это исполнение воли Господа и искреннейшая жизнь только по Евангелию. Другого более прямого и верного доказательства божественности Христа нет и не будет. Личный же опыт, свидетельствующий о бытии Божием и, в частности, о Христе, как о Воплощенном Боге Слове, – это бесчисленные плоды духа, порождаемые самым результатом веры в Бога и любви к Иисусу Христу; они суть: святость, радость, чистота сердца, богосыновность, совершенная обновленность, богоподобность и т. п.