Вдруг подул ветер, и резко похолодало, он мягко коснулся их лиц, возвестив о возможной грозе, и под давлением низкой облачности уменьшил видимость вокруг.
«Знаешь ли, сестро, сколько нам ещё идти, потому что вот уже седьмой час мы шагаем, а нигде не видно ни живой души, ни голоса», – произнесла Феодора, испуганная неожиданным горным ветром, и добавила. «Нету ни орлов, ни соколов над этими скалистыми гребнями. Ни одна лисица нам не перебежала дорогу, хотя в этих местах много зверей. Наши охотники приходят сюда на заре и уже до полудня возвращаются с мешками, полными птиц и лесной дичи».
«Не бойся, – ответила Анастасия, обернувшись к ней, и крепче затянула узелок на плече, – но я думаю о том, что в монастыре у нас не будет ни возможности мысленно возвращаться в прошлое, ни говорить о том, что нас по жизни связывает».
«Я ничего не ожидаю, не гадаю, пусть будет всё по воле Господней. И пусть нам там, в святом месте, никто не мешает в усердных молитвах. А воспоминания будут постоянно приходить и переплетаться с действительностью, и это нам поможет оставаться бдительными. Точнее, пусть вся роскошь этого мира будет с теми, кому она принадлежит, а наше существование окрепнет в том, куда мы идём. Потому что кто не будет бодрствовать, как тому учит Господь, не спасётся».
«Я благодарна тебе за то, что ты так часто, вот и сейчас, возвращаешь меня к Евангелию», – произнесла Анастасия.
Затем она взглянула на небо и в его западной части увидела ленточные отсветы заходящего солнца, которые опускались на вершины гор, пробивая низкие облака. Слегка опустив голову, она заметила упавший ствол и, положив узелок, села отдохнуть.
Рядом с ней, тоже желая немного передохнуть, села и Феодора.
Обе перекрестились, помолчали, затем Феодора произнесла, глядя на неё вопросительно:
«Я всё ещё нахожусь под огромным впечатлением дивных слов Немани. Когда он от епископа Калиника получил монашеское имя Симеон, он перед всей своей знатью сказал: “Анна и я с сегодняшнего дня больше не ваши господа. Мы оба вам только брат и сестра, и между мной и Анной те же отношения. Господу, господарю всех нас, я буду молиться за свой народ, который дал мне возможность править им… Я старался, чтобы наш корабль сербский имел одного капитана, зная, что только так мы можем остаться близкими друг другу и Богом принятыми. По-другому нельзя. Бог один. Только представим себе три поселения, имеющих три различных Бога. Тут настоящей веры нет, им грозят постоянные опасности. Правитель должен быть предан Богу, привержен народу, во всём честен”. Вот это искренность…»
«Знаю, знаю, всё это я хорошо запомнила», – сказала Анастасия.
«Прости, но чувства мне подсказывают, что в этот миг, в этом необозримом лесу, где всё живое затихло, я должна напомнить слова Великого жупана, а ныне монаха Симеона, обращённые к тебе. Вот что он произнёс пред всеми: Анна, дорогая моя, радость жизни моей, я должен поблагодарить тебя за всё доброе и просить прощение за плохое, что я, не подумав, сотворил. Особенно благодарю тебя за доброту, искренность, уважение и внимание, с которыми ты меня встречала и провожала в путь-дорогу. За любовь, подобную милости ангела, которая звонче церковных колоколов и ярче лампад в полумраке монастыря. За терпение, что благотворнее людских даров, без тени гордости, страдающих взглядов или подозрений. За мудрость, с которой ты угадывала мои чувства – и когда я возвращался униженным подданными императора и когда был доволен императорами. Ты являешься доказательством, что вера крепче жизненных потребностей и неверия, а надежда плодороднее самых урожайных полей, пастбищ, виноградников, императорских сокровищниц и хозяйственных амбаров. Ты опекала бедняков и наполняла их сумы, а теперь тебе с пустой сумой легче будет идти в монастырь. Разве это не мудрость! Потому что мудрость не выносит дурных поступков и земных удовольствий, а мудрецам не нужны ни переметные сумы, полные сокровищ, ни завидное положение. Только мудрый совет является истинным путём заблудшему и возвышенным даром умному. Ты поняла, что людское уходит как вода в пересохшую землю и остаётся на земле не дольше упавшего с дерева яблока. И видела – как лицо в зеркале видит себя. Знаю, это может только тот, кто в душе носит Бога, и Им стяжает небесную любовь и для себя, и для всех вокруг. Потому что эта наша земная любовь не умеет как надо терпеть, или даже истинно радоваться и быть довольной ни своими постижениями истины, ни добродетелями других. Ей не хватает широты, а также усилия противостоять ненужным желаниям и низким побуждениям. А ныне, мой жизненный путь, моя радость без конца и края и свет во тьме, моя дорогая Анна, жено без злой мысли, без худого слова в доме и даже наименьшего зла в себе, моя единственная спутница, настал миг расставания, мы пойдём новым, единственно ближним путём к Богу. Исполненные радости, что этот день настал, и потомки наши остаются воспитанными и грамотными. Давай подадим друг другу руку, без слёз в очах и вздохов из груди, чтобы души спасти и найти путь в вечную жизнь. С небесной любовью, которая побеждает все мельницы зла и несправедливости, пойдём своим, Господу угодным путём. Я в мой, а ты в свой монастырь. И там, с той любовью, которой ты одаривала всех, приходящих к нам во дворец, как Солнце, посылая свет, разгоняет самую густую тьму и даёт неограниченное тепло Расу, будем сестрой и братом всем, кто в монашеских мантиях. Чтобы людям, ищущим Бога, подарить оставшееся нам время. Поэтому с этой минуты, моя святая сестро Анастасия, молись, чтобы нас Господь встретил и в Царствии Своём, и снова соединил.
В путь, наши монашеские сообщества нас ждут».
Услышав всё это, монахиня Анастасия встала, а за ней и сестра Феодора. Они перекрестились, подняли свои монашеские сумы и двинулись дальше.
Брат, не господарь
Всё утро епископ Калиник и монах Симеон тряслись на твёрдой скамье, глядя, как кучер Павле кнутом подгоняет лошадей.
«Полегче, полегче, дорога действительно плохая, но мы выдержим. Не слишком мучай этих двух белых красавцев, они равномерно бегут и радуются, что везут нас в Студеницу», – упрекнул кучера отец Симеон, исподлобья глядя на епископа.
Монах был почти на десять лет старше епископа. И удивлялся, что архиерей довольно часто покашливает:
«Ах, мой честной владыко Калиниче, ты должен гораздо больше ходить пешком и тогда избавишься от этого кашля».
Епископ ничего не ответил на этот благожелательный совет. Он как бы застыл, сидя на скамейке и сильнее упёрся ногами в пол. Отцу Симеону казалось, что Калиник и дальше видит в нём Великого жупана Неманю.
«Вот, в нескольких километрах отсюда река Студеница. Я хочу, чтобы ты и Павле отдохнули. Остановимся, простимся здесь, и вы оба вернётесь назад. А я во славу Божию, да и ради здоровья своего, пешком пойду к твоим братьям наверх, в монастырь. Так я почту и их, и себя в этой честной ризе монашеской, да и обет, данный Богу. Чтобы быть скромным и равным в братстве со всеми».
На эти слова отца Симеона его спутники не реагировали. Они молчали, но – вспомнив, что река глубокая, узкая, и что в этом направлении через неё не перебраться – епископ хотел ему предложить подвезти его до подножья Радочела, где через речку проложен деревянный мост. И именно тогда, вдруг, у монаха вырвался повелительный клич:
«Стой! Я здесь выхожу».
Единственным ответом спутников было спешно остановить повозку.
Лишь когда все сошли на землю, кучер Павле решился произнести: «Господарю, я Вас понимаю, хорошо, что Вы решили вернуть нас назад!»
Монах Симеон не дал себя смутить:
«Я тебе не господарь, юноша. И больше не унижайся ни передо мной, ни перед кем бы то ни было, кто имеет власть. Говори всегда так, как ты думаешь, а не как тебя учили многие, которые никак не хотят видеть во мне брата».
Затем монах Симеон обнял растроганного Павле, поцеловал его трижды, потом ещё раз крепко обнял за плечи. То же самое он сделал и в отношении епископа Калиника и поцеловал ему руку.
Это прощание длилось всего лишь минуту, потому что сильный старец в чёрной монашеской ризе, через которую была переброшена только одна небольшая сума, сразу двинулся вперёд, к речке, а чтобы их успокоить, сказал: «Я иду ближе к устью, куда на белом коне во время охоты перебирался по широкому бревну. А теперь я пешком пройду этот путь, в первый и последний раз, а потом тропкой – к монастырю, посвящённому Богоматери».
Он шагал уверенно не оборачиваясь и не помахал рукой ни епископу, ни кучеру. Он не думал ни о чём, кроме молитвы Господу.
Веруя в Царство Небесное, он в монашестве принял малую, а затем и великую схиму, чтобы жить аскетической жизнью, без мяса или чего бы то ни было скоромного, лишь на хлебе и воде. Походкой он напоминал правителя, того благочестивого, храброго, блестящего опытного воина, как никто другой обильно жертвовавшего бедным, праведного во всём и милостью украшенного.
После нескольких часов хода отец Симеон вернулся к действительности.
Казалось, он имел врождённое чувство быстро узнавать место и время, в которых он находится.
Он не улыбнулся, никакого чувства не отразилось на его лице, когда он увидел крышу крупного монастыря и стены, которые его окружают.
Подобно концу света!
Анастасия замедлила шаг, внимательно слушая слова, произносимые за её спиной устами её до недавних пор придворной дамы. Не желая отвечать на каждую её фразу или вопрос, она спросила:
«Скажи мне правду, прошу тебя, есть ли у тебя хотя бы тень сомнения, не ошиблась ли ты, пойдя этим путём в монахини, как и я? Мы люди, существа ранимые. И не грех нам иметь и страхи, и сомнения».
«Милая сестра Анастасия, знаю я, что ты имеешь в виду. Потому что мы с трудом можем избежать своей подозрительности. Вспомним строки из Нового Завета, как апостол Фома три года провёл рядом с Господом Иисусом Христом, а затем, когда Он воскрес, узнал Его, попросив лично перстами прикоснуться к Его ребрам. И апостол Пётр убеждал Господа, что он от Него никогда и ни за что не отречётся, а затем той же ночью три раза принял грех на душу, отрекаясь от Него. Конечно, сильны их вера в Господа и покаяние, их души осиянны благодатью Божией. Я гораздо слабее святых апостолов, но искренне отвечу на твой вопрос. Я не раскаиваюсь, я на добром пути к Господу, к Царству Небесному, к спасению, так же, как ты и наш правитель Неманя, ныне монах Симеон».
«Верю, милая сестра, – ответила Анастасия. – И радуюсь, что ты так говоришь».
Затем они пошли быстрее.
Анастасии вспомнились картины прежней жизни, много лет тому назад произнесённые Неманей слова, особенно молитвы Господу «…Ради имени Твоего отвергаюсь от сопряжения с супругой моей, и ставлю Тебя, Владыко мой Иисусе Христе, путеводителем и хранителем старости моей и наставником на пути, которым, славя Тебя, не преткнусь… и ещё построю храм Пречистой Матери Твоей Благотворительнице, и исполню заветы свои, что уста мои изрекли…»[7]
Они ко Всемогущему со слезами обращались, напоминая Ему, что послушал Он Авраама и Сарру и остальных праведников, которые молили о чаде.
Так он молился, и она с ним возносила свою, материнскую, женскую, человеческую молитву много лет тому назад. Она старалась каждый миг поддержать его, чтобы в душе укрепить такие решения, чтобы и её сердце всегда принадлежало только ему и чтобы конец их совместной земной жизни не разделил их.
И Бог услышал молитву, и в зрелые годы у них родилось красивое и здоровое чадо мужеского пола, которому при крещении, по области, в которой они жили, дали имя Растко. И чтобы было оно крепким как дубы (храст), которые в изобилии росли в местных лесах.
Перед её внутренним взором возникло и убранство храма в Расе, в котором свечи освещали очи двух правителей – Немани и её. Собравшиеся тогда могли ясно видеть каждую морщинку на лице правителей!
С галереи в храме, через шесть маленьких и четыре больших отверстия, наблюдали за торжествами знатные воеводы и гости, представители из Царьграда, Венеции и Пешта, друзья из Болгарии, столько их было, сколько могло поместиться в той части церкви. Как и для этого особого торжества маленькой узкой лестницей поднимались приглашённые гости на галерею и сходили оттуда с таким чувством, будто спускаются с небесных высей на огромных облаках в мир, который Своею рукою создал Господь.
В центральном нефе, перед алтарём, стояли епископ Калиник со священством и монахами, а Неманя и Анна – возле крестильни, которая была открыта, в которой некогда принял Неманя православное миропомазание, и в ней крестился Растко, ныне монах Савва[8].
Возникали перед ней и воспоминания о дворянах – всех двадцати старейшинах народных, о воеводах высшего ранга, князьях, управлявших войском, о самых выдающихся воинах, кузнецах, кующих монеты, и рудокопах с юга и севера страны, видных купцах и крестьянах. Все они пришли увидеть правителя и правительницу, как они совершают то, что никто в их роде до того времени не совершал. Люди видели крепкую супружескую пару, оставляющую всё земное, золотое и серебряное, удобное и комфортное, ради небесного, невидимого, непостижимо далёкого.
Окружён храм православным кладбищем с памятниками в виде креста и построен на плато левого берега Рашки. Он во всём необычен, отличен от других. Будиша Филипович напоминает легенду: Церковь основал Тит, ученик апостола Павла.
До тех пор монахи считались младшими братьями Иисуса, бедняками, которых, несильных в вере, насмешливо называли попрошайками.
Она и теперь чувствует, во время этого пути через кручи, как этим собравшимся людям было трудно представить себе мощного Неманю, как он вместо меча, который всю жизнь держал в руке, месит с монахами хлеб, а лоб без короны склоняет на каменный пол, стоя на коленях перед иконами.
А уж свою госпожу Анну они не могли представить себе в ледяном монастыре, далеко от сыновей и дочерей, внучат, зятьёв и снох. Они удивлялись – зачем правительница, которая при дворе имела всё, что пожелает, раздаёт имение другим. Ведь вместо тепла и внимания слуг, наслаждений и уважения, поклонов и абсолютного повиновения всех – от дитяти до рыцаря, она будет молиться непрестанно, стоя на коленях на каменном полу, и жить жизнью молитвенницы, отшельницы. Она наденет самые скромные одежды, отвергая шёлковые, на удивление прекрасные и полезные, не желая ничего для себя, она сознательно жертвует собой для других. Всё своё отдаёт другим, ни от кого не требуя взамен даже стакана воды.
Слышала Анастасия от дворянок накануне пострига и вопрос: раздаст ли она им свои изысканные одежды, шёлк и жемчуг, драгоценные камни, серьги и кольца золотые с алмазами, которые ей дарили другие правители. И удивлялись, почему ни она, ни Неманя никогда не сели в золотую карету, полученную в качестве дорогого дара от византийского императора. Она находилась в помещении, построенном для хранения ценных вещей[9]. Не взяли они в руки и золотые ложки и вилки, которые были в изобилии на кухне их двора.
«О, великое чудо, – говорили дворянки, слыша, что Анна собирается стать монахиней. – Что это, что заставляет её принять такое решение, чтобы свою личность, внимание, которым она должна была быть окружена, платья, которыми она могла затмить всех цариц мира, в каждом углу иметь золотые зеркала, ожерелья призренской филиграни, фонари дубровницких мастеров с красными мраморными пластинами из Египта, которые перед ней носят по улице, платья из шёлка-сырца из Азии, вышитые золотыми и серебряными нитями… променять на монашество?
Она, всё ещё стройная, всегда в добром расположении духа, с прекрасными чертами лица, а на лоб её падают пряди длинных волос с маленькими чёлками, которые, как полагали дворянки, должны были бы виднеться из-под шапочки королевы, выполненной из золотых пластин и с золотой птицей наверху, а не из-под черного монашеского платка… Ничего из этого Анна не надевала и не использовала, и в этом находила своё счастье».