А я был мечтателем. Сама жизнь вынуждала меня фантазировать, потому что не мог понять очевидные для всех вещи. Английский язык, история, математика – выше моего понимания. Когда я пытался читать книгу, мне хотелось, чтобы глава занимала пару страниц, и начинал чтение снизу вверх. Мои глаза перескакивали с одной строки на другую, могли попасть в середину страницы, и я читал снизу вверх. Иногда мне хотелось начать с правой страницы разворота и читать задом наперед – просто не мог этого контролировать.
Я стремился к знаниям. Мне было интересно. Думаю, меня можно было назвать любознательным, но я всегда отвлекался на происходящее вокруг меня. И поскольку не мог усваивать информацию так, как это делали все остальные (моя дислексия выявится значительно позже), я схватывал вибрации, мимику, язык тела и развивал мой собственный радар как способ поддержки. И плутовал.
Я сидел в классе старшей школы на уроке математики у мистера Губера и думал обо всем, кроме алгебры. Это было запредельно сложно для меня – 2x, деленное на y, квадратные корни, и не мог не беспокоиться: «Если я преодолею это, мне нужно заняться геометрией!» И никак не мог сосредоточиться, поэтому каждый раз лишь все больше путался. Так что решил просто посещать занятия, угадывать ответы на тесты, а там посмотрим, чем закончится учебный год.
Я видел, что другим детям в классе все понятно. Когда мистер Губер раздавал проверенные работы, они получали больше девяноста баллов. Моя контрольная была исписана красными чернилами и оценена в тридцать пять баллов. И пока он разбирал ответы, а одноклассники исправляли свои ошибки и делали нужные пометки на будущее, я, бывало, уставлюсь на туфли от Thom McAn, которые были на учителе, его коричневые брюки из полиэстера, его белую рубашку, «не требующую глажки после стирки», его галстук, «не требующий глажки после стирки», и думаю: «Мистер Губер, наверное, хороший клиент универмага Sears!»
Некоторые учителя относились ко мне с пониманием, потому что были хорошими людьми, а я рос милым ребенком, любившим пошутить. У меня было множество друзей, и мы едва сдерживали свое веселье, чтобы нас не выгнали из класса. Моим коронным номером была имитация, и когда учитель отворачивался, чтобы написать что-то на доске, я копировал его жесты или подражал его голосу, желая вызвать смех, в основном для того, чтобы прикрыть свою неуспеваемость.
Я знал, что они думали обо мне: этот мальчик, по-видимому, не подает особых надежд.
Обычно, находясь в классе, я смотрел в сторону доски, но не видел ее. А какой в этом смысл? Все равно ничего не мог прочитать. Но мог в деталях описать, как был одет учитель.
Меня оставили на второй год во втором классе старшей школы. Это стало серьезным конфузом. Более того, оказался в классе моей младшей сестры Сюзи, и что еще хуже, она получала больше девяноста баллов, а я в лучшем случае пятьдесят.
Сюзи, ко всему прочему, имела отличный вкус. Она чувствовала сочетаемость цветов, обращала внимание на бренды и заботилась о содержимом своего гардероба и комода. Сюзи безупречно складывала все свои пуловеры, всегда помнила о том, что у нее есть, – мое самое раннее воспоминание об управлении запасами, – и ревностно охраняла свой гардероб: она не хотела, чтобы кто-нибудь из сестер прикасался к ее вещам. В моей семье девочки охотно говорили об одежде и стиле и обсуждали предпочтения других людей. Без них я, вероятно, не обращал бы внимания на подобные вещи, но эта болтовня, которую слышал постоянно, несомненно, повлияла на меня. Мальчик, у которого пять сестер, знает то, чего не знают другие мальчики.
Моя сестра Элизабет-Бетси появилась на свет через четыре года после моего рождения. Она выглядела как все Хилфигеры, но благодаря рыжим волосам, голубым глазам и веснушкам была более яркой, чем остальные дети. Бетси отличалась не только редкой красотой, она была нежной, доброй и заботливой. Организованная и дисциплинированная, копия моей матери, она стала ее главной помощницей. Если я приходил домой из школы и на стойке лежало свежее печенье, или пирожные, или торт, – значит, Бетси и мама потрудились. Бетси стала летописцем Хилфигеров; если кто-нибудь хотел узнать что-либо о семье, у нее имелась наготове нужная информация.
Мой брат Уильям Генри родился через год после появления Бетси. Дотошный от рождения, Билли любил рисовать и делать наброски и превосходно знал математику. Когда мы заработали свои первые деньги, сестры и я отправились что-нибудь купить. Билли же экономил каждый цент. Рано или поздно деньги у меня и сестер заканчивались.
– Билли, можешь одолжить мне десять долларов?
– Да, но их нужно вернуть ко вторнику, или я буду начислять проценты.
Через два года после Билли появился Бобби. Он был сгустком энергии и сломал несколько детских кроваток: он тряс их и разламывал на части только потому, что просто не хотел оставаться внутри!
Бобби всегда был тощим и хилым ребенком, но в старших классах начал поднимать штангу и наращивать мышечную массу. Через год он неплохо накачался. Это был великий спортсмен и сорвиголова, которому неведомо чувство страха. У Бобби был забавный и милый характер, но, когда он вырос, начал попадать в неприятности. У нас был моторизованный мини-байк, всеми нами любимый детский транспорт, и отец всегда говорил: «Запрещаю выезжать на нем на дорогу». Но Бобби садился на него и делал по-своему, выезжая на дорогу. А когда возвращался и отец пытался поднять на него руку, Бобби отталкивал отца или убегал. Я никогда не мог решиться на это.
Бобби зачислили в команды по футболу и реслингу. В первом классе старшей школы он был звездой реслинга. В выпускном классе выиграл чемпионат штата Нью-Йорк и получил стипендию начального/неполного колледжа Государственного университета Нью-Йорка в Дели. Бобби дважды входил в сборную США по реслингу Национальной спортивной ассоциации начальных/неполных колледжей в Дели и установил рекорд по количеству побед в национальном турнире по реслингу NJCAA. Его избрали в «команду десятилетия» по реслингу в 1970-х в Регионе III, и он заслужил место в Зале славы реслинга. В 1979 году Государственный университет Нью-Йорка в Дели назвал его спортсменом года. Он перевелся в штат зоны Аппалачей, в город Бун, Северная Каролина, и выиграл национальный чемпионат в первом дивизионе. У моего отца наконец-то появился сын, успехами которого можно похвастать. Я был рад за Бобби и счастлив, что мой папа пребывал в хорошем настроении.
Через год за Бобби последовала Мария. Сестра матери, моя тетя Энни, жившая с нами в то время, помогала ухаживать за детьми. Она вызывала у Марии истерический смех, приговаривая: «Д-д-д-д-д-д-д-д-дорогая девочка!» Очень скоро Марию стали называть Ди-Ди. Сестра выросла и стала суперпопулярной. Она, как и Кэти, Бетси и Сюзи, уделяла много времени моде, которая проложила себе дорогу в наш дом. В западной части Элмайры в то время в моде была опрятная одежда, а дети одевались в стиле «преппи»[3]. Они посещали все местные семейные магазины – Rosenbaum, Gorton Coy, Sportogs, Schwartz, Iszard – и носили одежду таких марок, как Villager, Ladybug, John Meyer of Norwich. Я видел, в чем щеголяли мои сестры и что они давали друг другу поносить, из-за чего ссорились.
– Ты растянула мой свитер! – орала Сюзи на Кэти.
– Я же не носила его долго!
– Ладно, ты его больше никогда не наденешь!
– Отлично, ты больше никогда не получишь мой килт!
Это были важные вещи!
Дети продолжали появляться на свет. Мне никогда не нравилось видеть мою маму в платье для беременных, потому что это означало, что должен родиться еще один Хилфигер, а значит, мне достанется меньше маминого внимания и в доме будет гораздо больше беспорядка. По соседству жило полно больших семей, какие были в свое время у многих католиков, поэтому про миссис Хилфигер, беременную шестым или седьмым ребенком, никто не сказал бы: «Боже мой, сколько же у них детей?» Она скорее могла услышать: «У вас только девять? У Шихансов уже одиннадцать!»
Мой брат Энди, восьмой по счету ребенок за двенадцать лет, был на десять лет моложе меня. Думаю, папа чувствовал, что этот малыш уже лишний, и все-таки любил мою сестру Вирджинию-Джинни – она была последней из выводка и на тринадцать лет моложе меня. Долгое время мы называли ее «крошка Джинни». Она была воплощением очарования.
У папы имелись любимчики. Он был очень мил со Сюзи, Билли, Бобби, Бетси и Джинни. Тяжело приходилось Кэти, Энди, Ди-Ди и мне. Позже я стал посещать психотерапевта по имени Роберта Сорвино. Раньше никогда не видел психотерапевтов. Она оказалась невероятной женщиной, обладавшей мудростью и способной к состраданию. Даже сейчас, тридцать пять лет спустя, Роберта остается моим близким другом. Именно она указала на одно обстоятельство, которое, как мне представляется, многое объясняет: все папины любимчики носили имена членов его семьи, а остальные (за исключением Кэти) были названы в честь родственников по другой линии, к ним он относился иначе. Возможно, психологически это повлияло на его отцовские чувства, хотя думаю, что он ненавидел меня, потому что я не отвечал его ожиданиям (я так и не смог выяснить, в чем причина его скверного отношения к моей сестре Кэти). Я заметил, что отец начинает воспринимать Энди так же, как и меня. Когда папина машина сворачивала на подъездную дорожку, каждый вечер я брал этого маленького мальчика, на десять лет младше меня, и занимался с ним чем-нибудь, оставаясь вне поля зрения отца.
Даже бабушка по отцовской линии была настроена недоброжелательно. Бабушка Дороти жила со вторым мужем, Эндрю, в Джексонвилле, штат Флорида, и изредка приезжала, чтобы навестить нас. Она была жестокой, раздражительной и властной в отношении меня, но обожала Бетси, которая выделялась своей красотой. «Выйди из комнаты, – говорила она мне, – я разговариваю с твоей матерью. Мы должны тебя видеть, но не слышать». Бабушка позволяла моей сестре сидеть с ними, но только не мне: «Выйди и поиграй».
– Но на улице холодно, там три фута[4] снега…
– Меня это не волнует. Поиграй на улице.
Как послушный мальчик, я вышел на улицу. Когда вконец замерз, вернулся домой и постучал в дверь, а моя мать позволила мне войти.
Бабушка злилась, что ей пришлось капитулировать.
Когда мне исполнилось одиннадцать, Кэти, Сюзи и Бетси (тринадцати, десяти и восьми лет на тот момент) были приглашены во Флориду, чтобы провести там лето. Меня не позвали. Когда я спросил, могу ли тоже приехать, после небольшого обсуждения бабушка смягчилась. Правда, без особого желания. Хотя в те дни не было ничего необычного в том, что детей отправляли к родственникам на автобусе, нас посадили в автобус транспортной компании «Грейхаунд» без сопровождения. Примерно в середине ночи мы добрались до Чарльстона, штат Южная Каролина, и мне понадобилось сходить в туалет. Выйдя из автобуса, увидел двух парней неряшливого вида, которые уставились на меня. Тогда я не знал, что такое извращенец, но они меня напугали. Я бросился в туалет, сделал свое дело так быстро, как мог, и поспешно вернулся в автобус. Моих сестер не было на месте. Я ждал, время шло, автобус готовился отъехать, и мое волнение нарастало. На мгновение подумал, что я потерялся. Наконец троица бегом вернулась из туалета. Может быть, в середине 1960-х годов отпускать детей путешествовать более чем за тысячу километров на автобусе без сопровождения взрослого было приемлемо для родителей, тем не менее даже пятьдесят лет спустя до сих пор чувствую озноб, думая об этом. Этот опыт, полученный много десятилетий назад, повлиял на мое родительское поведение: я всегда оберегаю своих детей, возможно, чересчур. Даже сейчас я должен пообщаться с ними хотя бы раз в день. Уверен, что мои дети ощущают это как бремя, но такова данность.
Мы провели большую часть лета вместе с бабушкой. Кажется, каждый день она поручала мне пропалывать ее сад. Было сорок три градуса по Цельсию, душно и гадко от туч насекомых. Бывало, выдернув пару сорняков, думал: «Почему это делаю только я? Мои сестры смотрят сериалы и едят конфеты с бабушкой, а меня она посылает полоть огород». Я задавался вопросом: каково было моему папе расти в доме бабушки (я слышал от родственников, что дед устраивал моему отцу порку за провинности).
Тетя Энни, сестра моей мамы, видела все происходящее. Она и моя мама часами сидели на кухне, курили сигареты и пили кофе, развлекая себя сплетнями. В основном говорила тетя Энни. Я любил ее, потому что она действительно любит меня. «Верь в себя, – всегда повторяла мне она. – Ты хороший человек. Умный мальчик. Держись подальше от своего отца».
Элмайра находилась в штате Нью-Йорк. Это напоминало жизнь, изображенную в сериале Leave It to Beaver («Предоставьте это Биверу». – Примеч. пер.). Город был поделен на богатую западную сторону, рабочую восточную и южную, где жили мы. Я рос под впечатлением от Клуба Микки Мауса и атомной бомбы Дэви Крокетт[5]. Все дети играли на улице.
У ближайших соседей, Эллиоттов, было три мальчика: Томми, Дикки и Бобби; все они были старше и сильнее меня. Случалось, они награждали меня насмешками, пускали в ход кулаки и дрались со мной, но я их боготворил. Смотрел мультфильмы в их доме по субботам – «Папай», «Микки Маус», «Дональд Дак», «Луни Тьюнз», а затем мы выходили на улицу играть в бейсбол и лазать по деревьям. Однажды они взяли меня с собой, и мы отправились на железнодорожные пути, а после того как полицейские остановили нас и вручили нам карточки задержания «Уведомление о правонарушении», у меня возникли большие неприятности дома. Я учился во втором классе, когда они уехали, и испытал опустошение.
Мама водила потрепанный «Понтиак»-универсал 1951 года, отделанный деревянными панелями. Сейчас это классический «вуди»; тогда просто груда хлама. Автомобиль был такой обшарпанный, что я стеснялся его вида и не хотел, чтобы меня видели сидящим в нем. Однажды днем, когда мы возвращались из магазина, мама свернула за угол, и пакет с продуктами на заднем сиденье опрокинулся на пол. Там в проржавевшем днище была дыра, и все наши апельсины и мандарины покатились вниз по дороге. Мама остановила машину, выскочила наружу и начала собирать фрукты. Я подумал, что это смешно. И спросил: «Почему у нас дыра в полу автомобиля?»
«Потому что мы не можем позволить себе новую машину», – ответила она.
Мой отец работал в ювелирном магазине Шрайбмана. «Мистер Хоффман только что купил миссис Хоффман кольцо с бриллиантом за пять тысяч долларов», – сказал он маме как-то вечером. Как можно позволить себе такие траты? Моя сестра Кэти просветила меня. «У его семьи есть деньги, – пояснила она. – Они живут в усадьбе в Стрэтмонте. Улица Хоффман была названа в честь их семьи».
Я был ошарашен.
– Как люди достигают такого уровня?
– Они родились на этом уровне.
– Почему мы не родились там?
Именно в этот момент я познал мысль: есть люди, которые не могут себе позволить, и есть люди, которые это могут. И пришел к выводу, что люди, которые могли себе позволить покупать дорогие вещи, жили в особой части Элмайры и были или врачами, или юристами, или дипломированными специалистами, и в большинстве случаев не имели девятерых детей. Понял, что, если хочу получить новый велосипед, или новые джинсы Levi’s, или новую пару кедов Converse, мне придется купить это самому.
Один из старших соседских мальчиков, Терри Джонс, согласился, чтобы я помогал ему развозить газеты. Мы колесили по пустынным улицам района Стрэтмонт – Юклэд-авеню, Хоффман-стрит, Аппэ-Клинтон, Фостер-авеню, Гарден-роуд, Фассет-роуд, Эджвуд-драйв, где стояли роскошные особняки. Я бросал газету в почтовый ящик и думал: «Вау, люди на самом деле живут в этих домах! Они имеют несколько автомобилей, плавательный бассейн, садовника и дворецкого в униформе, который открывает дверь… Вот бы мне когда-нибудь так жить!»
Концепция добывания денег волновала меня. У меня был некоторый опыт ведения бизнеса, поскольку я выработал для себя тактику бартера. Я выменял у одного мальчика свой разбитый велосипед и небольшую сумму в придачу на велосипед получше. Менялся игрушками. Обменял свою бейсбольную перчатку. Я говорил: «Отдам тебе мой футбольный шлем плюс пять долларов, если смогу получить твой шлем» – и уходил с шикарной обновкой. Я сгребал листья, расчищал лопатой снег, выполнял поручения соседей. И не знал, достаточно ли умен, чтобы стать врачом, или юристом, или владельцем бизнеса, но постоянно крутился в делах.