Олег Рогозовский
Записки ящикового еврея. Книга вторая. Ленинград. Физмех Политехнического
© Олег Рогозовский, 2017
© ООО «Супер Издательство», 2017
С благодарностью моим институтским друзьям: Диме Емцову, Тане Неусыпиной, Гале Долгинцевой (Уфлянд), Валере Коссу, Володе Синельникову; с чувством глубокой признательности преподавателям физмеха: И.Б. Баргеру, А.А. Первозванскому, В.А. Пальмову, Р.А. Полуэктову, А.И. Лурье и другим; с благодарностью и любовью моим родителям, без поддержки которых вряд ли бы я закончил физмех вовремя; жене Нине, без которой эта книга могла бы и не появиться, Вадику Гомону за замечания и дискуссии.
Вместо предисловия
За исключением цифр, нет ничего более обманчивого, чем факты.
После выхода книги первой[1] пришлось убедиться в правоте Оруэлла, написавшего, что не бояться опровержений можно только в двух случаях: когда рассказываешь сны или повторяешь то, что говорит попугай.
Если в первой книге речь шла о моем детстве, отрочестве и юности, о предках и родителях, а также о школьных друзьях и товарищах, то в этой книге речь пойдет о годах учебы на физмехе Ленинградского Политехнического института.
Кроме обычного описания студенческой жизни и ленинградского окружения, хотелось рассказать о тех, кто учил нас и наших преподавателей, о создателях факультета, а они были выдающимися личностями. Имею ли я право рассказывать о них, если не жил в то непростое время, слышал только некоторых из них с кафедры и не работал с ними? Но если Молчалин мог произнести «в мои годá не должно сметь свое суждение иметь», то для меня, может быть и не вполне разделяющего формулу «мои года – моё богатство», такая отговорка не действует. Свое суждение у меня есть. Через несколько лет его, по естественным причинам, не будет. Может быть, это и не беда, но данные, на которых оно основано, становятся труднодоступными. Новое поколение считает ненужным и неинтересным знать «подробности» и удаляет из интернета сведения о людях, которые в мое время вызывали большой интерес. На короткое время эти сведения стали доступными (в том числе, архивы КГБ), а теперь снова изчезают.
Поэт Константин Симонов дал интересное определение хороших и плохих людей [Гор].
«Есть три категории людей. Есть люди – плохие в хорошие времена, это – безусловно, плохие люди. Есть люди – хорошие в плохие времена, это – безусловно, хорошие люди. И есть люди – хорошие в хорошие времена и плохие – в плохие времена. Так вот, я такой».
Известные ученые, связанные с физмехом и Физтехом, Политехником и Академией Наук, о которых идет речь или упоминается в этой книге, неравномерно распределяются по этим категориям.
Времена, в которые они жили, после небольшого относительно «хорошего» периода, большей частью были плохими или очень плохими. Когда они снова стали относительно хорошими (времена не выбирают…) многие из ученых тоже изменились в лучшую сторону. То есть их можно отнести к «нормальным» людям, к каким причислял себя Симонов. За исключением создателей ядерного оружия, где формальные научные заслуги и награды распределялись, казалось бы, вне зависимости от типов, почести остальным воздавались с заметным смещением в пользу нормальной и плохой категорий.
Многие крупные ученые были яркими личностями со своими пристрастиями и особенностями, и не укладывались в обычную шкалу оценок.
Стараюсь впрямую своего мнения о них не высказывать, но подбор примеров и цитат может показаться тенденциозным. Влияет ли на это синдром разочарования в кумирах юности, как личностях? Возможно. Но эта книга не историческое исследование, а мое (а часто и не только мое) восприятие, которое и «есть реальность» (Д. Дигби). «Лучше писать для себя и не найти читателей, чем писать для читателей и потерять себяК8».
Все-таки пребывание в типе плохих людей приводило, как правило, к заметной деградации в научном плане. Исторические примеры подтверждают совместность «гения» (особенно бывшего) со злодейством.
Капица рассказывал, что во время юбилея Томсона он спросил у Резерфорда, почему его все только восхваляют, и не упоминают, пусть в мягкой или юмористической форме, об известных чертах его нелегкого характера или заблуждениях. «Когда станете старше, поймете», ответил Резерфорд. Став старше и будучи одним из главных гостей на юбилеях, Капица понял: просто об этом уже не хотелось говорить.
Но эта книга не юбилейная и не описание научных заслуг описываемых персонажей, которое мне не по силам. Высокая оценка, пусть и не всегда адекватная, им дана историей, иногда правительством и, реже (если разрешали), Академией Наук.
Эйфорию после поступления на физмех Политех-нического и депрессию с началом первой же сессии, характерную для отрезвления, удалось преодолеть – до следующего раза. Сам физмех меня не подавлял – я разочаровался не только в том, что не достиг физической специальности, но и в себе и в своем желании брать следующие барьеры. Замечание одного довольно успешного ровесника, профессора физмат наук, что он завидует мне, учившемуся на физмехе, привело меня в недоумение. Я себе не завидовал и гафтовская острота по поводу другого «киевлянина» (он сам себе завидует и сам себя продаст) ко мне не относилась. Попыткой восполнить пробел в понимании места и времени, в которых я жил, являются многие главы книги.
Второй (тогда для меня даже более существенной) стороной моего студенческого бытия было соприкосновение с ленинградской (питерской, и даже петербургской) культурой. В Ленинграде я себя ощутил глубоким провинциалом. Замечу, что возвращение из провинции (Башкирии и Татарии) в «столичный» город Киев прошло почти незаметно. Благодаря несуетной жизни в провинции, в Киеве я оказался начитаннее и восприимчевее к классической и современной культуре, чем мои сверстники. С переездом в Ленинград все было иначе. Здесь культура впитывается и усваивается годами. Неистребимый микроб питерской культуры «заражает» восприимчивых к ней людей даже после таких событий, как чума гражданской войны, ленинские и сталинские репрессии, культивируемое Кремлем хамство «поставленных на Ленинград» партийных надзирателей: ждановых, толстиковых, козловых, романовых и других «иванов, не помнящих родства». Их и назначали для того, чтобы этот микроб истребить. Но процесс превращения «скобарей» в интеллектуалов поражал тогда и удивляет сейчас.
Культурный шок, который я испытал, учебе не способствовал. В культуру, думал я, можно окунуться, побыть даже не в ней, а возле нее и «соответствовать».
Помогли мне избавиться от комплексов прежде всего товарищи по группе, ленинградцы – Дима Емцов, Таня Неусыпина и Галя Уфлянд. Друзья моих родителей готовы были оказать мне помощь и поддержку, но я, глупый, принимать их отказывался. Связано это было (кроме несовпадения вкусов и предпочтений поколений) еще и с тем, что непременной прелюдией к любым контактам было их стремление, прежде всего, накормить меня досыта, что занимало довольно много времени, которое я хотел использовать по-другому.
О поступлении в институт (пьесе в пяти актах) рассказано в Книге первой (стр. 255). Из двух оставшихся альтернатив – я поступил одновременно в ЛЭТИ и Политехник, я выбрал последний, потому что в нем был физмех, а кафедру «Динамика и прочность машин» мне навязали – ни о каких машинах я не мечтал, хотел заниматься экспериментальной ядерной физикой. Как и многих (чуть ли не большинство поступали на эту специальность), меня ждал облом.
То, о чем я забыл написать, для меня или неважно или блокировано компенсаторными механизмами памяти, хотя я и старался поведать о моих неудачах и провалах. И вообще оказалось, что книга написана, прежде всего, для себя и для тех, о ком в ней повествуется.
Еще раз о названии. В главе «Прощание с туризмом» упомянуто о селедке ящикóвой, кормовой. Ящикóвым инженером я сам захотел стать при выпуске с физмеха.
После стресса зачисления можно было «забыть, что ты еврей»К10, но это вспомнили при окончании института.
По Моэму, писать просто и ясно так же трудно, как быть добрым и искренним. Так как я не могу причислить себя к обладателям обоих этих качеств одновременно, то сочувствую тем, кто попытается добраться до конца этой книги.
Указание: комментарии и примечания с буквойК и номером страницы приведены в конце книги.
Расставание с Киевом. Герой, но не любовник
Прежде чем начать учиться в институте, нужно было уволиться с работы в Киеве и мне в деканате дали время на устройство всех дел: уволиться, выписаться из квартиры, сняться с учета в военкомате.
В Киеве я неожиданно оказался героем – поступить в Ленинграде сразу в два института с моей анкетой казалось большим достижением. На самом деле в Киеве поступать было труднее, и не только таким, как я – из-за системы блата, по которой мест для нормальных абитуриентов оставалось мало. Экзаменаторы «поступались принципами» ради возможности оставаться членами комиссии и быть полезными начальству (случай с моим другом Женей Гордоном, рассказанный в предыдущей книге [Рог.13, стр. 277]). Нужно еще учесть, что Киев был местом притяжения абитуриентов большей части Украины, хотя в Харькове, например, вузы были лучше киевских, одесситы и львовяне тоже предпочитали учиться дома. Случались при поступлении и казусы. Приведу один из них (рассказанный моим другом Вадиком Гомоном). Простой сельский парень Телега неожиданно получил высокие оценки и увидел себя в списках зачисленных в КПИ. В ректорат позвонили из райкома: «Вы почему Телегу не зачислили?» – «Как, мы же вот тянули его и…» – «Это не тот Телега». Зачислили и этого, правильного, а кому-то, скорее всего, с неправильной анкетой, пропущенной по недосмотру, объяснили, что ему полбалла не хватило, поступайте на заочный факультет. И таких «инТелегентов» киевские вузы производили в массовом количестве.
Итак, несмотря на то, что особых заслуг в поступлении я за собой не числил, марка Ленинграда, да еще и двух самых его престижных вузов (по мнению писателя В. Попова, окончившего ЛЭТИ), вознесли меня среди бывших школьных знакомых незаслуженно высоко.
Только одноклассницы из 9б класса 131-й школы – Люда Печурина и Лариса Тавлуй об этом как-то не знали – это я «шил первую офицерскую шинель», как Грушницкий, а они, золотомедалистки, уже были второкурсницами тщательно выбранных киевских вузов.
Почему-то особенное впечатление мое поступление произвело на других девочек. Одна из них, до этого не замеченная в симпатиях ко мне, решила поступать на физмех и исполнила эту мечту через два года. Другие, с кем я до того знаком был поверхностно, выражали бóльший интерес ко мне лично.
С одной из них, давней знакомой, произошел характерный для Киева случай. Было весело, какая-то компания, потом мы очутились у нее, родителей дома уверенно не было, и после еще одной бутылки вина дело дошло до раздевания, и тут я поразился красоте ее фигуры – одновременно спортивной и женственной. В решительный момент, когда она была уже без всего, она вдруг тихо, но решительно сказала: «отдамся, если женишься». На миг я потерял пейс, она воспользовалась этим, выскользнула и началась погоня по всей коммунальной квартире «в одежде Адама и Евы». Я как-то ухитрялся еще восхищаться ее грациозными движениями, не стесненными одеждой. Соседей почему-то не было видно. В конце концов, мы снова очутились на тахте, что-то уже шло на лад, хотя никаких обещаний я давать не собирался, но тут послышался стук в дверь и все разрушилось. Меня всегда останавливала необходимость давать обещание жениться девушкам, понимающим, что у меня возвышенных чувств к ним нет, но догадывающихся, что такие отношения меня как-то обязывают. И наоборот, чувствовал свою ответственность, если это происходило без предварительных условий. В Киеве условие почти всегда выдвигалось. На него легко соглашались «этики»К13 – они чувствовали, что девушкам так легче. Такому «логику», как мне, врать в этом случае было трудно.
Как и куда поступали мои близкие друзья, я рассказал в книге первой, а сейчас о судьбах некоторых других киевских абитуриентов.
Юра Дражнер поступил в Новочеркасский Поли-технический – один из отростков Варшавского Поли-технического, возникший в Первую Мировую войну при эвакуации его из Варшавы. Он поступил на механический факультет, о котором мечтал Вадик Гомон, а Юра, в свою очередь, мечтал о строительном институте, в который поступил Вадик. Саша Захаров после двух неудачных попыток в Киеве (чей Медицинский уже тогда слыл «нужником», по словам его ректора) поступил в Ленинграде в Первый медицинский. Интересная судьба сложилась у Зорика Бермана, который занимался плаванием с Сашей и учился с Юрой. Учился Зорик не блестяще и, как и многие киевские мальчики – инвалиды по пятому пункту – поехал поступать на инженера в русскую индустриальную провинцию. Однако он считал, что подстраховаться не мешает, и так как плавал он лучше, чем учился, то закинул удочку в спортроту – там, в случае чего, обещали помочь, но без особых гарантий. Зорик поехал в Пермь, поступил в Политехнический и вдруг был вызван в военкомат. В общежитие ему вернуться не дали, и его чуть ли не по этапу повезли Киев в спортроту. Там формировалась первая команда спортивных подводных пловцов. Стал мастером спорта, первым чемпионом Европы в команде подводного ориентирования, объездил всю Европу. О карьере невыездного инженера он больше не вспоминал.
Толик Мень поступил в ЛИТМО (Ленинградский Институт Точной Механики и Оптики), который в студенческом фольклоре расшифровывался как «Лошадь И Та Может Окончить». На самом деле это был один из лучших технических ВУЗов. Находился он на Кронверкском проспекте. Нежнее называли Технологический легкой промышленности – «Тряпочка». Другие институты тоже не остались без дразнилок: «Лучше лбом колоть орехи, чем учиться в Военмехе», «Лепят Инженеров – Алкоголики Получаются» (ЛИАП), «Лучше ж…й есть с тарелки, чем учиться в Корабелке», «Стыда нет – иди в мед, ума нет – иди в пед, нет ни этих, ни тех – иди в Политех».
Вообще-то о Политехническом я мало что знал. Хочу немного рассказать о его истории.
Из истории Политехнического
А.Н. Крылов в конце 90-х
В марте 1898 года капитан флота А.Н. Крылов был командирован в Лондон для прочтения доклада «Общая теория колебаний корабля на волнении» в ежегодном собрании Общества кораблестроителей. За доклад его наградили золотой медалью Общества. На конференции он познакомился с одним из докладчиков – дипломником Берлинской Высшей Технической школы. Тот пообещал Крылову исхлопотать разрешение на её осмотр. На обратном пути из Лондона Крылов посетил школу и ее кораблестроительный отдел, любезно показанный ему профессором Фламом. Результатом посещения был доклад и, по просьбе морского начальства, докладная записка об этой школе и ее кораблестроительном отделе. В записке А.Н. отмечал, что за четыре года студент получает полноценное образование, включая физмат подготовку и практические навыки по проектированию кораблей или корабельных машин. Учебный год – 38 недель, на которые приходилось три государственных праздника (в России 20 недель и более 20 праздников – дней неприсутственных – О.Р.).