Чтобы выполнить дипломную работу, студент специальности «корабельные машины» разрабатывал общие чертежи корабляК16. По механизмам студент должен был выполнить детальные чертежи с подробными расчетами. Этих чертежей насчитывалось больше 40 листов. Последние два года он работал, не разгибая спины с 8 утра до 8 вечера. При школе имелась лаборатория с лучшим в мире оборудованием по испытанию материалов. В ней работали студенты. Разрабатывался проект устройства опытного бассейна. Крылов писал о необходимости в России иметь подобное заведение.
Управляющий Морским министерством приказал возбудить вопрос об открытии соответствующего института перед министром финансов и министром народного просвещения. В министерстве финансов департамент промышленности и торговли (будущее министерство) уже имел отдел учебных заведений.
Министр финансов Витте до этого развил сеть средних коммерческих училищ в России. В высших, по мнению властей предержащих, необходимости не было[2].
Вопрос созрел. Витте еще до этого «решил устроить технические университеты в России – в форме политехнических институтов, имеющих организацию не технических школ, а университетов, которая наиболее способна была развивать молодых людей, давать им общечеловеческие знания вследствие соприкосновения с товарищами, занимающимися всевозможными специальностями».
Осенью 1899 года Крылов был приглашен на квартиру члена Госсовета, инженер-генерала[3] Н.П. Петрова на совещание. Его вел тайный советник, глава Департамента промышленности и торговли В.И. Ковалевский. Он сообщил, что Витте решил учредить в ведении Министерства финансов Политехнический институт в составе четырех отделений: экономического, металлургического, электромеханического и кораблестроительного.
Витте написал трехстраничное обоснование и получил 19 февраля 1899 года на еженедельной аудиенции у Николая II резолюцию: «Соизволяю». Завертелась государственная машина. Начались согласования с Министерством Народного образования (противником всяких новшеств) и другими учреждениями. Деньги министр финансов для этого нашел (для Варшавского и Киевского Политехнических, возникавших в это же время – на полгода раньше – их собирали на местах как частные пожертвования).
Были политические возражения: мало ли нам университетов, и с их студентами мы не можем справиться, а тут под носом «громадный университет, который будет новым источником всяких беспорядков». Эти опасения оказались не напрасны. Можно упомянуть деятельность студентов Политеха Михаила Фрунзе, Федора Ильина (Раскольникова) и Вячеслава Скрябина (Молотова), которые ушли в революции и Политех не закончили, в отличие от многих их товарищей по кружкам и отчислениям, которые выбрали учебу и отказались от дальнейшей политической деятельности[4].
Важным вопросом являлся выбор директора. Витте удалось найти кандидатуру, устраивающую всех (в том числе двор и профессоров) – князя Гагарина. Он был гвардейским артиллерийским офицером, инженером и изобретателем, а его мать – статс-дамой при вдовствующей императрице Марии Федоровне. Министр внутренних дел Сипягин, знавший Гагарина с детства, прекрасно охарактеризовал его, но предупредил, что он в некотором роде «блаженный» и боится, как бы это качество в будущем ему не навредило. Как в воду глядел[5].
Так как на предварительном конкурсе проектов строительства Политехника победил проект Вирриха, то его вместе с Гагариным отправили на полгода знакомиться с лучшими университетами Европы и их кампусами.
Первый ректор Политехника князь Гагарин
Высшая техническая школа в Берлине
Петербургский Политехнический институт
Крытый двор Варшавской Политехники
В результате Виррих взял за образец главное здание Высшей технической школы в Берлине, построенное двадцать лет назад в стиле высокого ренессансаК20. Кампус решили сделать по английским образцам в негустом лесу Сосновки. Главным архитектором и строителем сначала числился академик Леопольд Бенуа, но он был очень занят (писал акварели для царской семьи и строил прибыльные дома) и Виррих остался главным строителем.
Витте правильно выбрал место и время. В 1912 г. XIII Съезд объединенного дворянства вынес решение, что “ни одно высшее учебное заведение не должно быть создано, так как такое создание приближает страну к революции”. Николаю II подобная логика очень понравилась. В “Особом журнале” заседаний Совета министров он начертал на этом решении резолюцию: “В России вполне достаточно существующих университетов. Принять эту резолюцию как мое руководящее указание”.
О том, чтобы принять немецкие принципы высшего образования, известные уже сто лет, никто и не помышлялК20.
«Великая Россия» Столыпина (говорят, он планировал создание 26 университетов) покорно согнула спину.
Первый семестр – начало
В Ленинград я приехал в начале сентября, так как в Киеве нужно было дождаться секретаря школы, в которой я числился лаборантом, а она появилась только после начала учебного года. Оказалось, что весь курс уехал на картошку – далеко, в область, куда отправлять меня одного деканат посчитал нецелесообразным и оставил в своем распоряжении. После того как мы (несколько человек, старшекурсники в том числе) перенесли все столы и переставили все шкафы, деканат решил нас отдать в аренду Овощторгу вместо сотрудников факультета, требующихся по разнарядке для заготовки на зиму овощей для Ленинграда. Их привозили на станцию Кушелевка. Команда человек из пяти (первокурсников было двое) должна была нагружать грузовики на станции и разгружать их в магазинах. Старшекурсники жили, как и мы, в общежитии и были знакомы с порядками на станции, в магазинах и на овощебазах.
На повороте от Кушелевки, где почти всегда машина останавливалась, пропуская транспорт, старшекурсник спрыгивал с машины и следом ему сбрасывался мешок картошки или передавался ящик яблок. Были и другие фрукты и овощи, но какие – не помню. Длилось это меньше недели, но запомнилось надолго. Они наглядно продемонстрировали нам один из главных принципов социализма, сформулированного впоследствии Жванецким: что охраняешь, то имеешь. С этой точки зрения выпускники физмеха, «охраняющие» циклотрон или аэродинамическую трубу, особых перспектив не имели.
Нам – салагам первокурсникам – достался ящик яблок, который мы и брать поначалу не хотели. Когда приехали однокурсники из совхоза, яблоки исчезли моментально.
Первым мероприятием после возвращения первокурсников с полевых работ стало курсовое комсомольское собрание. Кого-то прорабатывали за отлынивание от работы, кого-то даже хвалили (скорее всего, демобилизованных солдат, проходивших на физмех без конкурса, но хорошо знакомых с лопатой).
«Из крестьян» среди физмеховцев я никого не помню, а вот «из рабочих» несколько человек было. Практически все они отсеялись после первых сессий. Так что отдуваться на совхозных полях (с колхозами в Ленинградской области было туго) пришлось непривычным к крестьянскому труду детям «из служащих». Графа эта в паспорте еще существовала, но во внимание принималась только уже при продвижении по партийным и профсоюзным линиям (и в первых запусках космонавтов). Наши родители в анкетах должны были писать «из потомственных почетных граждан» из «священнослужителей», из «купцов», «из дворян», из «мещан», из «интеллигенции – позднее из служащих». Первым четырем категориям – лишенцам – доступ к высшему образованию был закрыт, две другие получали доступ к нему через производственный стаж и рабфаки. Еще две категории – «из рабочих» и «из крестьян» пользовались значительными привилегиями при приеме, но уровень их образования был таким, что сначала их учили на рабфаках, через которые иногда вынуждены были проходить и получившие рабочий стаж другие категории. Характерный пример – отчисление одного из физмеховцев. Отец его был костромским крестьянином, перебравшимся в 15 лет в Петербург. Он начал с разносчика и выбился в подрядчики строительных работ; стал владельцем крупной недвижимости. У него было четырехклассное образование, и он воспитывал девятерых детей. Все его дожившие до зрелости дети получили высшее образование, кроме одного: будущего академика Константинова отчислили с четвертого курса физмеха в 1929 году за непролетарское происхождение.
Несостоявшийся комсомольский активист. Фото из любимого маминого ателье на Невском
Вернемся к комсомольскому собранию. Вдруг прозвучала моя фамилия, как рекомендуемого к избранию в комитет комсомола. Я и забыл, что для того, чтобы повысить свои шансы на поступление (последний рубеж перед призывом в армию), я перечислил все свои комсомольские должности, включая месячное пребывание в горкоме комсомола в Бугульме в 8-м классе. Меня что-то вытолкнуло на трибуну, и я без обиняков сказал: «Товарищи, я Олега Рогозовского знаю с детства. У него такая особенность – он сначала проявляет энтузиазм и инициативу, кого-то вдохновляет, чем-то руководит, потом остывает, ему надоедает, и он работу забрасывает и не доводит до конца. Хотя он и неплохой парень, но я считаю, что такого товарища выдвигать в комитет не нужно». В совхозе я не был, и если меня и знали в лицо, то без связи с фамилией, а те, кто видел документы, (руководство) были не уверены в идентификации и, может быть, удивлены таким коварством. Из выборных списков меня исключили, и комсомол оставил меня в покое на все время обучения.
Что касается спортивных «достижений», которые я тоже привел в документах при поступлении, то они в Политехе выглядели смешно – ниже кандидата в мастера, и то не по всем видам спорта, я никому в спортклубе был не нужен. Но спорт в институте был обязательной дисциплиной, и физмеховскому руководству стоило трудов перевести эту дисциплину из оценочной в зачетную – об отношении деканата физмеха к спорту я еще расскажу.
Мой недействующий первый разряд тоже сыграл роль – неожиданно мне сообщили, что я включен в команду ЛПИ. К счастью, это был шахматный матч на ста досках с университетом (ЛГУ). Эта аббревиатура названия в прошлом ведущего вуза России попала в городской фольклор, как ответ на призыв к тотальному вранью – перекличка Горного института (ЛГИ) и университета на набережной Васильевского острова [Грд]:
– ЛГИ! – призывал горный.
– ЛГУ! – отвечал университет.
Одним из мелких университетских обманов был состав участников. На первой доске за университет был заявлен Спасский, но он не появился, хотя и был в Ленинграде. Хорошо, что я уговорил организаторов посадить меня в конце команды (отказавшись от возможности лицезреть вблизи будущего чемпиона мира) – мне с трудом удалось выиграть партию у третьеразрядника.
В совхозе были преимущественно первокурсники, а спортклуб уже работал. Зная, что у нас везде ограничения, пошел устраиваться в секции (спортивная специализация, освобождавшая от «уроков» по физкультуре). Повторилась киевская ситуация: в бассейн меня не взяли (не было разряда, а в Политехнике еще не было своего бассейна), в фехтовании я хотел на рапиру, в крайнем случае, на шпагуК25, а мне предлагали только саблю. Не помню, куда я еще обращался и, в конце концов, записался на академическую греблю. Во-первых, думал, что еще разовьюсь[6] (раздамся в плечах и грудной клетке), во-вторых, узнаю Ленинград и залив. Если первое оказалось невозможным, то второе удалось.
Незабываемые вечера в Финском заливе на закате, когда ветер и волны к вечеру успокаиваются, а заря, не утесненная домами и заборами, полыхает в полнеба. Особое наслаждение я испытывал на одиночке-скифе, совсем не из красного дерева (пластик тогда был только для сборных), а из планок – тяжелая, но устойчивая лодка клинкер.
Пока выходишь по Большой и Малой Невкам в залив, обгоняешь разные гребные лодки, но если попадается неопытный старшина на шестивесельном яле, который уступит просьбе салаг морских училищ не дать обогнать себя какому-то «шпаку», то некоторое время идешь вровень с ним. Когда появляется свободная вода, несколькими гребками опережаешь ял и уходишь далеко от него, уже не слыша команд «навались! ии… раз, ии… два». Так курсанты в первый раз задумываются о том, что на флоте не всё самое быстрое и лучшее.
Встречи с ялами происходили, когда я с Малой Невки не сразу выходил в залив, а грёб до Большой Невы, а по ней уже выходил в залив. Но в этом случае я чаще путешествовал по Фонтанке и даже Мойке – экскурсионных катеров тогда не было, а на моторках плавать практически не разрешали. Так я узнавал город с воды – это, как правило, лучшие его виды.
Наступала осень. Стало раньше темнеть. Погода в заливе всегда неустойчивая, но мне пока везло. Пару раз я приходил обратно к пирсу уже затемно. И тут вдруг утонул один из одиночников в заливе – его подрезал какой-то лихой катер, весла в это время были занесены для гребка и он «кильнулся». Вода была уже холодная, видимо, он много сил потратил, чтобы выбраться из тонущей лодки, и когда оказался на поверхности, на воде никого не было, а зашел он далеко. Мне, как новичку, строго предписывали при малейшей опасности ставить весла на воду, что пару раз меня действительно спасало. Но очень далеко я не заходил. После этого случая одиночку у меня отобрали (я не мог претендовать на то, чтобы на ней соревноваться). Дальше я греб в четверке с рулевым и в восьмерке. Чтобы серьезно заниматься греблей, нужно иметь рост за 190 см и вес за 90 кг. Спортивные результаты для меня были на втором плане, на первом – оздоровительные и ознакомительные. Привлек ребят из комнаты, и мы поначалу получали удовольствие. Удовольствие кончилось, когда зимой нужно было вставать в шесть утра, чтобы успеть на время, выделяемое нам по остаточному принципу в гребном бассейне – на хорошем времени были мастера.
Гребли мы в четверке распашной с рулевым – нашим опытным тренером, женщиной лет пятидесяти. Она толково и спокойно все объясняла, но перед соревнованиями и на них в ее лексиконе превалировал мат. Не все это выдерживали и первым откололся Саша – Юн Санхо. Сашу заменил Кирилл Егоров. Позже, когда понадобилась восьмерка для институтских соревнований, удалось подключить двух немцев из первой группы – Гюнтера и Ганца. Загребного тренер нашла сама – перворазрядника из старшекурсников. Не хватало еще двоих, и тренер приказала найти двух физмеховских аспирантов – Первозванского и Челпанова. В аспирантуре они не числились, но найти их, причем на разных факультетах, удалось. Они были уже кандидатами наук, старшими научными сотрудниками и попутно набирали педагогический стаж. Гребли до самых соревнований с удовольствием. После соревнований восьмерка распалась, и встретился я с ними только через три года. Тогда и узнал, что они из звездной команды кафедры Лурье.
Пора рассказать о жильцах нашей комнаты.
Четверка распашная: Олег Рогозовский, Толик Полянский Кирилл Егоров, Валера Косс. На руле – Таня Неусыпина (это ее фото)
Первозванский (тогда еще Толя)
Комната 422
Нас – четверых первокурсников физмеха поселили в студгородке Политехника по Лесному проспекту 65 (Флюгов переулок) в корпусе 6ф (физическом), на четвертом этаже. Досталась нам не самая лучшая комната, с обещаниями перевести нас после первого курса в лучшее помещение, но мы пока не жаловались.
Самым старшим и опытным из нас был Саша – Юн Санхо, 1935 года рождения. Родителей его, живших в Корее (южной части единой Кореи) японцы насильственно увезли на тогда еще японскую часть Сахалина (Углегорск) и заставили добывать уголь. Работали они тяжело, но рабами все-таки не были. Саша успел еще поучиться в японской гимназии и выучил японский в совершенстве – учеба по-японски продолжалась еще некоторое время после освобождения острова Красной Армией.
Японцев тоже не сразу отпустили – нужно же было руководить производственным процессом. Корейцев на родину отпускать не собирались – тем более в ставшую уже Южной Корею. Ну, а после корейской войны надежды вернуться в родные места стали призрачными. Они продолжали добывать уголек теперь для «освободителей». Условия жизни заметно ухудшились. Пришлось учить русский язык – с нуля. Потом ждали учителей – кто же по доброй воле соглашался ехать в каторжные места. К окончанию десятого класса уже советской школы был поставлен ультиматум – аттестаты зрелости выдают только тем, кто принимает советское гражданство. Так как выезд с Сахалина казался практически невозможным, а Саша учился хорошо, то приняли решение принять гражданство, что давало Саше шанс поступить в институт на Большой Земле. Те, кто не согласился, остались без аттестата зрелости и без гражданства. Через несколько лет – хрущевская оттепель, возвращение депортированных народов. Докатилось это и до Сахалина – некоторые семьи получили разрешение вернуться в родной Пусан.