Из-за поворота на большой скорости вылетела легковая машина. Как только она поравнялась с двумя полицаями, один из них выхватил из-за пазухи тяжелую гранату и точным броском послал ее под колесо машины. «Опель» подбросило, завертело и кинуло в кювет мощным взрывом. И тут же его бока прошили автоматные очереди. Били с фурманок сразу несколько полицейских. Первым к дымящейся груде исковерканного металла подбежал обер-лейтенант. На ходу бросил команду:
— Забрать документы и оружие!
Едва переодетые полицейскими партизаны выполнили приказ, как из-за поворота выскочила еще одна автомашина — многоместная, полубронированная. Водитель, видимо, уже понял, что впереди засада, но решил не разворачиваться, а прорываться, полагаясь на скорость и броню. Бессильно забарабанили по кузову, лишь сбивая краску с брони, винтовочные и автоматные пули. Но тут невысокий коренастый партизан, бивший с фурманки из ручного пулемета, видно, вспомнив что-то, мгновенно сменил диск и выпустил вдогонку автомобилю длинную очередь — уже бронебойными… И сразу закидало из стороны в сторону мощную машину, пока не бросило радиатором, закрытым стальными пластинами, на ствол могучей сосны.
Подбежавшие партизаны обнаружили в салоне несколько трупов. Лишь два пассажира, прикрытые бронеспинкой, подавали признаки жизни. Один из них судорожно сжимал ручку большого желтого портфеля…
Так завершилась наиболее удачная из нескольких проведенных в декабре 1942-го — феврале 1943 года «подвижных засад». Командовал ею Николай Кузнецов. В операции участвовали также Михаил Шевчук, Николай Гнидюк, Николай Струтинский, Петр Дорофеев, Алексей Глинко, Сергей Рощин, Николай Бондарчук, Иван Безукладников, Валентин Семенов, Виктор Семенов, Николай Приходько и другие бойцы.
Путая следы, партизаны долго петляли по лесу, пока не добрались до Кудринских хуторов, где жила семья связанного с отрядом местного жителя Вацлава Жигадло. Взятые в плен оказались действительно «длинными языками». Одним из них был советник военного управления РКУ майор фон Райс, вторым — военный чиновник Гаан. Оба оказались также высокопоставленными связистами. Подполковник Гаан получил несколько ранений, Райс, похоже, был только контужен.
Узнав от связного, что дала «подвижная засада», Медведев, чтобы не терять времени, срочно командировал из отряда на хутор радиста Виктора Орлова, переодетого полицаем, в сопровождении охраны.
Допросы дали ценные результаты. В частности, была расшифрована захваченная в числе других документов карта с важными данными о состоянии железных, шоссейных и грунтовых дорог и линий связи на территории всей Украины, сведениями о действующих и взорванных мостах и т. п. Райс дал показания и о подземном кабеле, проложенном вдоль Киевского шоссе на участке Ровно — Звягель. Бронированный кабель предназначался для обслуживания ставки Гитлера, закодированной под названием «Вервольф» — «Оборотень» и расположенной, как выяснилось, на восьмом километре от Винницы в сторону Киева, в Коло-Михайловском лесу близ сел Якушинцы и Стрижавка.
Данные, полученные от Гаана и Райса, Медведев передал в Москву. Мощные удары Красной Армии, разгромившей окруженную группировку под Сталинградом, вынудили Гитлера перевести свою ставку из-под Винницы в район Растенбурга в Восточной Пруссии (ныне территория ПНР). Здесь она получила название «Вольфшанце»— «Волчье логово». Но и «Вервольф» не был забыт. Летом 1943 года Гитлер проводил в Виннице совещание с командованием Восточного фронта. Винницкие подпольщики, связанные с отрядом «Победители», видели его проезжающим по улицам в черном «майбахе». Символично, что заседания проходили на территории городской… психбольницы.
Отряд «Победители» был не единственным крупным партизанским соединением, действовавшим на Ровенщине. В разное время здесь проходили рейдами соединения и бригады А. Федорова, А. Сабурова, М. Наумова, Ф. Маликова, Я. Шкрябача, Юзефа Собесяка. В феврале 1943 года здесь появились ковпаковцы, совершавшие свой легендарный рейд по Правобережной Украине. О появлении путивльских партизан Медведев прочитал в одном сообщении из Ровно: «Фельджандармерия и каратели сильно обеспокоены каким-то крупным партизанским отрядом под командованием Ковпака. Немцы и немки с ужасом рассказывают, что Ковпак везде появляется неожиданно, истребляет немецкие гарнизоны, взрывает мосты и поезда. Боятся, как бы он не нагрянул в Ровно…»
Ковпак тоже, как выяснилось, уже слышал о партизанском отряде Медведева и постарался установить с ним связь. Непосредственно это сделали начальник ковпаковской разведки Петр Вершигора и прикомандированный к соединению корреспондент «Правды» Леонид Коробов. Знаменитый репортер, награжденный за храбрость орденом Ленина еще в войну с белофиннами, записал тогда: «Наконец привелось увидеть этого таинственного Медведева. Это высокий человек в валяных сапогах, заячьей шапке. Подтянут. Глаза очень хитрые и создают такое впечатление, будто всверливаются в тебя, стараясь разгадать затаенные мысли. В разговоре нетороплив, дипломатичен и, как разведчик, собран, сосредоточен, со скрупулезной педантичностью следит за разговором. Выводов этот человек не делает, для него важны факты, за которые цепляется, точно рысь».
Вершигора и Коробов от имени Ковпака пригласили Медведева посетить их лагерь и вместе отметить 25-ю годовщину Красной Армии. Дмитрий Николаевич, еще не знавший ничего о гибели Николая Приходько, принял это приглашение…
Ковпаковцы простояли рядом с медведевцами несколько дней, и командиры встречались между собой неоднократно. На обеде Ковпака поразило обилие сортов колбасы на столе. Еще больше он удивился, когда узнал, что все эти аппетитные круги — и «московской», и «краковской», и «чайной», и сосиски, и окорока произведены здесь же, в отряде. «…Не ради роскоши или прихоти занялись мы этим делом, — писал Медведев. — Разведчики уходили из отряда на неделю, на две. По нескольку человек постоянно дежурили на «маяке». Им надо было питаться, а заходить в села за продуктами не разрешалось. Что можно было им дать с собой, кроме хлеба? Вареное мясо быстро портилось, и люди жили впроголодь. Производство колбасы явилось блестящим выходом из положения. Специалисты-колбасники нашлись заправские. Все это я и рассказал Сидору Артемовичу».
Дед не ограничился только восторгами — он немедленно отдал распоряжение, чтобы несколько его партизан послали на выучку к медведевским мастерам по колбасной части.
У Ковпака была еще одна просьба к Медведеву: он недостаточно был осведомлен о положении на Западной Украине и очень нуждался в информации. Медведев и в этом вопросе помог Деду. Он тут же дал указание Лукину предоставить в распоряжение Вершигоры все нужные для штаба Ковпака данные. Александр Александрович терпеть не мог делиться с кем-либо информацией, ревниво берег секреты от стороннего взгляда. Медведеву пришлось даже «нажать» на своего заместителя по разведке. И тут произошло нечто вроде маленького чуда. Вершигора, по его собственным словам, был буквально поражен, когда полноватый, с несколько ленивыми движениями человек, нисколько не похожий на разведчика, не заглядывая ни в одну бумажку, стал засыпать его идеально сформулированной информацией десятками имен, географических названий, цифр, прочих точных данных…
Не терял времени даром в те дни и Леонид Коробов. Невзирая на строгий запрет, он исхитрился все же и сделал прекрасную фотографию Дмитрия Николаевича. Дмитрий Николаевич снят в зимней одежде полулежащим в санях, запряженных парой лошадей, захваченных, к слову сказать, при налете партизан на бывшее имение графа Потоцкого. (В этом «преступлении» Коробов сознался Медведеву лишь через одиннадцать с лишним лет, когда подарил снимок Дмитрию Николаевичу.)
После того как разведчики изучили основательно Ровно, Медведев поставил задачу вовлечь в сферу разведывательной работы второй по значению город Волыни и Подолии — Луцк. Дмитрий Николаевич не исключал, что гитлеровцы вынудят непрерывными карательными экспедициями покинуть насиженные места. В этом случае отряду не мешало иметь как бы резервное пристанище, таковое он и решил поискать в окрестностях Луцка. С этой целью и была послана туда группа из шестидесяти пяти бойцов под командованием Фролова — дяди Володи, как называли его партизаны. Группе предстояло пройти в два конца в условиях тяжелого бездорожья четыреста километров.
Накануне к Медведеву пришла Марфа Ильинична Струтинская и стала настойчиво просить включить ее в состав группы. Она была уже далеко не молода, на ее плечах лежала забота о большой семье, да и в отряде у нее дел хватало. Ко всему прочему, как знал Медведев от доктора Цессарского, Струтинская была не совсем здорова. Однако Марфа Ильинична стояла на своем, причем убедительно аргументировала просьбу. Она хорошо знала Луцк, в котором имела и родственников, и друзей. При своей безобидной внешности могла, не вызывая подозрений, встретиться с людьми, которые, в свою очередь, связали бы разведчиков с подпольем. И Медведев разрешил Марфе Ильиничне пойти на задание, в чем никогда не раскаивался, но о чем всю жизнь горько сожалел…
Группа Фролова благополучно достигла окрестностей Луцка, встала лагерем в двадцати пяти километрах от города и выслала туда разведчиков. Однако как раз в эти дни лопнул «нейтралитет» бульбашей. Как и предвидел Медведев, «рано или поздно это должно было произойти. Рано или поздно атаман по требованию своих хозяев должен был возобновить открытую борьбу против партизан. Сами националисты не могли не понимать, что они делают это себе на погибель. Одно дело — «воевать» с безоружным населением: тут они были храбрые, другое дело — драться с партизанами. Чем кончаются столкновения с партизанами, это предатели не раз испытали на собственной шкуре.
Но хозяевам их, гитлеровцам, надоело смотреть на бездействие своих лакеев. Хозяева потребовали от националистов активных выступлений».
Одновременно возобновились с умноженной силой и фашистские карательные экспедиции. Возникла реальная угроза, что, если немцы и националисты перекроют дороги, группа Фролова окажется отрезанной от базы. Медведев передал Фролову приказ срочно возвращаться.
Группа вернулась, но со значительными и очень чувствительными потерями. Марфа Ильинична с партизанкой Ядзей Урабанович установила нужные связи в Луцке. Именно тогда дошли до отряда смутные слухи о появлении в Луцке под усиленной охраной нескольких вагонов с химическими снарядами. Струтинская должна была еще раз пойти в город (предполагалось, что к этому времени удастся уточнить сведения о химическом оружии), когда пришел приказ о возвращении.
У села Богучь близ реки Случь группа Фролова попала в засаду. В ходе боя партизаны потеряли шесть человек убитыми, но прорвались. Марфа Ильинична и еще несколько бойцов остались под Луцком, там-то их и настигла беда… Струтинская все же сходила в город, получила от подпольщиков важные документы и вернулась в лес, на хутор Вырок, где ее ждали специально оставленные Фроловым партизаны. Ночью хату окружила банда националистов в сорок человек, одетых в черные эсэсовские шинели и стальные шлемы. Видимо, это было подразделение из дивизии СС «Галичина». В неравном бою часть бойцов была убита, лишь двоим удалось уйти в лес.
Недаром говорится, что беда не приходит одна. Настигла она еще одного замечательного человека — Константина Ефимовича Довгера. К этому времени Довгер, пользуясь своим привилегированным положением фольксдойче, выполнил ряд важных заданий. Константин Ефимович побывал в Ровно, Луцке, Львове и даже в Варшаве. И никогда не возвращался с пустыми руками. Как отметил Медведев, в частности, дядя Костя установил, что в Варшаве существуют две псевдоподпольные польские офицерские школы. В каждой из них обучается по триста человек. Школы эти субсидируются из Лондона эмигрантским польским правительством. Кого же готовят в школах? Ответ на этот вопрос давало одно обстоятельство, которое удалось выяснить Константину Ефимовичу. Субсидии в виде американских долларов, получаемые из Лондона, шли в карман гитлеровцам. Да, гитлеровцам! Гитлеровцы же — генералы, офицеры и гестаповцы — являлись преподавателями в школах. Нетрудно было понять, что за кадры готовили эти «учебные заведения», чему там учили и к чему предназначали обученных офицеров».
3 марта, получив очередное задание, Константин Ефимович и два его попутчика, также разведчики отряда, лесничий Максим Петровский и поляк-журналист Олек Петчак, направились в Сарны, чтобы оттуда выехать в Ровно. Видимо, националисты уже держали их на подозрении и следили за ними. Иначе трудно объяснить, почему по дороге их без всякой видимой причины схватили, обыскали и препроводили в штаб — хату на берегу Случи. Всем троим связали руки за спиной кусками колючей проволоки и стали пытать. Разведчиков били шомполами, кололи иглами и гвоздями, резали ножами. Перед рассветом, ничего не добившись от пленных, их поволокли к реке, с которой еще не сошел лед. Здесь уже была готова прорубь. Несколько бандитов схватили отбивающегося ногами Довгера и засунули его живым под лед… Его сопротивление отвлекло их внимание от Петровского и Петчака. Воспользовавшись этим, они бросились бежать. Вдогонку загремели выстрелы. Почти сразу рухнул на землю Петчак. Петляя по снегу, чтобы избежать прицельного огня, Петровский продолжал бежать и ушел-таки от страшной смерти в ледяной купели. Три часа босой, с руками, стянутыми за спиной колючей проволокой, весь истерзанный, добирался он до лагеря партизан… От него и узнали бойцы о мученической гибели всеми почитаемого дяди Кости. К вечеру того же дня партизаны до последнего бандита перебили отряд националистов, повинных в страшном преступлении. Тело Довгера было извлечено из-подо льда и захоронено с почестями.
Через несколько дней в отряд пришла его дочь — потемневшая от горя семнадцатилетняя Валя. Девушка попросила дать ей оружие. Вспоминая тяжелый разговор с нею, Медведев писал: «Есть часто употребляемое выражение «глаза горят ненавистью». У Вали глаза горели ненавистью в прямом, буквальном значении этих слов».
Успокоив Валю, Медведев решил оставить ее пока в отряде, поручив заботам новой радистки Марины Ких. Дмитрий Николаевич сделал это с тонким психологическим расчетом. Марина была значительно старше Вали, обладала большим жизненным опытом, отличалась душевностью и тактом. Уроженка Львовщины, выходец из крестьянской семьи, Марина уже в начале тридцатых годов стала коммунистом. В 1936 году на похоронах убитого польскими жандармами товарища Марина была ранена, арестована и осуждена к шести годам тюрьмы. Освободила ее из заключения Красная Армия. Ких была избрана в Народное собрание Западной Украины. Вместе с другими депутатами она принимала участие в исторических сессиях Верховных Советов УССР и СССР, принявших решение о воссоединении этих земель с Советской Украиной. Когда началась война, Марина поступила добровольцем на курсы радисток и теперь прибыла в отряд вместе с другой радисткой, Аней Беспояско, и двумя новыми бойцами, московскими студентами Григорием Шмуйловским и Максом Селескириди.
Когда Валя Довгер через некоторое время пришла в себя после гибели отца, встал вопрос о ее дальнейшей судьбе. Посоветовавшись со своими помощниками, Дмитрий Николаевич пришел к решению, которое показалось поначалу кое-кому странным, но впоследствии полностью себя оправдало: вместе с матерью девушку отправили в город. И тут худенькая, хрупкая, совсем юная девушка проявила и твердость характера, и находчивость, и волю. Она сумела завязать в Ровно полезные знакомства, подыскала для себя и матери, Евдокии Андреевны, дом на Ясной улице[11], добилась как дочь «погибшего от руки партизана фольксдойче» прописки и работы продавщицей. Дом на Ясной стал одной из самых удобных и надежных квартир, где всегда мог найти убежище Кузнецов.
Вскоре в отряд начала поступать информация от новой разведчицы — Валентины Довгер.
Рейхскомиссар Кох и обер-лейтенант Зиберт
В штабе отряда давно разрабатывали план уничтожения главного палача украинского народа рейхскомиссара Эриха Коха и его заместителей. После поражения фашистских войск под Сталинградом Кох отдал свой пресловутый циркуляр об обращении с украинским народом как с рабами — при помощи кнута. В нем он, в частности, писал: «Я требую, чтобы принципом управления украинцами были твердая рука и справедливость. Не верьте, что условия, которые сложились в настоящее время, вынуждают нас быть менее твердыми. Наоборот: кто верит, что может добиться у славян благодарности за мягкое обращение, тот формировал свои взгляды не в НСДАП… а в каких-то интеллигентских клубах. Славянин будет рассматривать мягкое отношение к себе как признак слабости».