«Короче говоря, люди повсюду сталкиваются с той точкой, где динамика роста и изобилия становится кругообразной и обращается на самое себя, где все более и более система исчерпывает себя в самовоспроизводстве. Это порог пробуксовки, когда весь излишек производительности идет на поддержание условий выживания системы. Единственным объективным результатом оказывается тогда раковый рост цифр и балансов, но по существу это возвращает общество к первоначальной стадии, к стадии абсолютной нищеты, к стадии животного или туземца, все силы которых идут на выживание…»10.
Деньги, как и язык, являются доступным благом, потому как в их создании участвует сам субъект. Именно его потребности, нередко навязанные системой, регулируют как денежный оборот, так и немотивированные желания, подстерегающие современного человека на каждом шагу:
«Развитой корпорации доступны средства контроля над ценами, по которым она продает товары, а также над ценами, по которым она покупает товары. Корпорация не только контролирует цены, но способна также управлять тем, что покупатель приобретает. Контроль и управление порождены планированием. Планирование обусловливается техникой и капиталом, требующими длительного производственного периода, и падающей эффективностью рынка в отношении специализированных средств производства и квалифицированного труда»11.
Возвращаясь к триаде время/деньги/язык, важно разобраться, в каком качестве они функционировали ранее, на каком уровне (политический, экономический, социальный (коллективный), этический, психоаналитический и т. д.) развивались и что представляют из себя сегодня, в начале XXI века.
В архаических обществах понятие «время» явно не соответствовало современному определению
(«Время – форма последовательной смены явлений и состояний материи»12).
Оно едва ли переживалось индивидуально в социуме, коллективе, выполняющем структурированные действия (ритуалы, обряды, праздники), и принадлежало всей социальной группе, а не субъекту:
«В традиционном обществе составляющая сознания „общество внутри нас“ определяет сознание данного индивида, но в то же время эта составляющая точно так же определяет сознание и всех других членов данного социума. Поэтому сознания всех „вибрируют в унисон“, а нарушения норм сближает их, вызывает одинаковые чувства»13.
Интимность переживания времени, о которой впору говорить после распада традиционного коллективного сознания14, отделяет общее время (каким оно и является формально) от личного, еще не приобретенного, но уже потребляемого. Повседневность, а чаще всего включенность субъекта в общие социальные процессы, неосознанные привычки уничтожают главную особенность времени – нейтральность. Зачастую человек переживает индивидуально время, которое ему не принадлежит, то есть оно ангажировано им; возможно, покажется, что субъект отвечает за выбор, реализацию личного времени, но чаще всего выбор уже сделан социальной системой, сообществом (подсчитано, сколько нужно времени на выполнение того или иного действия (работы), представлены варианты, как лучше тратить время (досуг) и т. д.), в котором находится субъект. Следовательно, меняются функции времени, хотя номинально его трансформации не происходит.
«Свободное время может быть заполнено всякой игровой деятельностью, но прежде всего это свобода потерять свое время, „убить“ его в известных случаях, израсходовать его в чистой трате. Вот почему недостаточно сказать, что досуг „отчужден“, потому что он является только временем, необходимым для восстановления рабочей силы. „Отчуждение“ досуга имеет более глубокий характер: оно не состоит в прямом подчинении его времени труда, оно связано с самой невозможностью потерять свое время»15.
С этической точки зрения личное время – это зона интима, сравнимая с религиозным экстазом или сексуальностью. В социуме это право на свободный досуг и возможность проявить волю. Фактически картина значительно отличается от большинства постулатов. Трата (изъятие) субъективного времени (речь не идет о рабстве, когда время строго регламентировано хозяином раба), которая встречается повсеместно, начиная с рекламы, которую вынужден смотреть потребитель (формально это не так), работы сверх нормы (не всегда оплачиваемой), участии в обязательных социальных процессах, навязанных властью, и заканчивая пробками, очередями, задержками по выплате как неотрегулированной структурой взаимодействия государства с гражданами, по сути, является одним из видов насилия, не физического, не психологического, но временнóго. В свою очередь данный вид насилия распространяется на все виды деятельности человека, живущего в рамках системы, где точно подсчитано, сколько необходимо времени на тот или иной процесс; допустим, чтобы получить денежную сумму, способную удовлетворить потребность и сделать человека счастливым, исходя из того, что цены формируются вне зависимости от пожеланий субъекта (кроме черных и блошиных рынков, где цена зачастую формируется прямо на месте, но они уже относятся к теневой экономике, той части системы, которая существует автономно; чаевые официантов). Но именно сбой в системе, столь привлекательной, обещающей изобилие посредством увеличения потребления и производства, приводит к незначительному временнóму освобождению, хотя многие исследователи подметят, что, благодаря техническому прогрессу, человек получил больше личного времени, рабочий день стал короче, но, в сущности, давление на субъекта переместилось из сферы производства (работы) в область потребления (досуг, свободное время). В данном контексте интересен пример с лишением свободы преступника. Каковы функции тюремного заключения: лишение социальных возможностей (обязанностей и благ), лишение выбора или захват времени? Можно ли отнести недостаток социальной и личностной реализации к отсутствию индивидуально переживаемого времени? Судя по всему, именно в таких условиях обостряется индивидуальное переживание времени, так как субъект оказывается исключенным из глобальной социальной системы (он попадает в сжатое сообщество людей, где действуют более жесткие законы с одной стороны, но, с другой стороны, они не завуалированы сложным социальным взаимодействием, нескончаемым потоком информации, который становится неотъемлемой частью личности человека за пределами тюрьмы, если он не уединился в горах и не дал обет молчания), у него нет возможности включиться в игру растущих потребностей, попасть в капкан двусмысленных рекламных слоганов и стать жертвой двойных политических стандартов. Однако он всеми силами стремится вернуться на «свободу», убежать не только от физических и психологических испытаний, но и от острого интимного переживания времени, когда все внимание привлекает к себе обратный отсчет – дата освобождения или смерти.
Реализация времени в социуме, как и совместное существование субъектов, может проявляться на разных уровнях: к примеру, на уровне ощущения времени (личное время) и процессов, связанных с его материализацией в рамках жизни субъекта, или на уровне взаимодействия субъектов, групп. Это может быть и уровень институций, связей между ними, где общее время занимает господствующую позицию по отношению к личному. В случае с ощущением времени происходит социальное обособление с общим временем, это зона интима, в которой отображаются индивидуальные особенности восприятия времени субъектом. В поле социума субъект действует в рамках социального дискурса, зона интима вынужденно уходит на второй план, вместе с тем и время приобретает иной статус – оно становится общим не в плане коллективного переживания, а в плане обязательства отдавать собственное время и получать чужое (в условиях современного потребления функционально продавать и покупать, например, получать зарплату, отработав определенное количество часов, а затем тратить ее на приобретение услуг (чужого времени) и т. д.). Социальные, государственные институты – это наиболее динамичный и вместе с тем фиктивный по отношению к нейтральности времени уровень. Ключевую роль играет манипуляция временем целых институтов, крупных социальных групп, диктующих свои временны́е условия стратам или субъектам, максимально отдалившимся от интимного переживания времени. Подобные общественные структуры являются основой коммуникации между этническими группами, государствами, внедряя культурные кодексы, запреты, экономические модели и политический стиль управления (госаппарат, структуры бизнеса, СМИ, университеты, дифференцированные группы потребителей и пр.). В сущности, субъект постепенно отдаляется от личного времени в той или иной степени на каждом из уровней – даже на уровне восприятия времени, но в условиях современности это не приводит к восстановлению общего пространства – архаического коллективизма, скорее начинается отчуждение, потому как субъект опирается на общественный договор16 и в отношении времени. В этом процессе время находится в центре. Но влияние времени на субъект и ответные попытки повлиять на время (по сути, изменение представлений о времени и использование этих представлений) не ограничивается полем этического и социального. Политика вторгается в ход времени, выстраивая иерархическую систему, структурируя его в собственных интересах17.
Иерархические системы управления, где власть занимает верхушку вертикали, несмотря на наличие инверсивных связей, когда управляемый оказывает влияние на управляющего и может занять позицию лидера, до сих пор актуальны в современном сообществе. Формирование государственных и негосударственных институтов, законов, в рамках которых проходит политическая жизнь определенного сообщества, напрямую связано с аппаратом давления, то есть навязывания на рациональной основе органов власти. В этом смысле политическая система формируется и действует в социальной среде как поводырь и состоит из нескольких компонентов: организационный (организация общества), культурный (формирование общего сознания, психологии и идеологии), нормативный (социально-политические и правовые нормы), коммуникативный (информация), функциональный (непосредственное осуществление управления)18. В этой связи стоит обратиться к «Анти-Эдипу»:
«Возможно, что всегда было только одно государство – духовное или временное, тираническое или демократическое, капиталистическое или социалистическое – государство-пес, которое „говорит в пене и в вое“. Ницше дает намек на то, как действует этот новый социус, – беспрецедентный террор, по отношению к которому древняя система жестокости, формы дрессуры и наказания – просто ничто. Согласованное разрушение всех первобытных кодирований или – что еще хуже – их насмешливое сохранение, их сведение к состоянию второстепенных деталей в новой машине, и новый аппарат вытеснения»19.
Каждый из компонентов так или иначе связан со временем. В организации общества время играет едва ли не основную роль, начиная с дней недели, делового календаря, когда каждый из институтов взаимодействует друг с другом в определенных временны́х рамках, ориентируясь на дату вступления закона в силу, сроки отчетности и т. д., и заканчивая социально-политическими и правовыми нормами, культурно-историческим взаимодействием эпох (в том числе идеологии, национального сознания и психологии), передачей информации (коммуникативная функция, соревновательный аспект).
Но еще более напряженное столкновение времени можно наблюдать в экономике, так как время напрямую связано с финансовым оборотом, деньгами, которые постепенно начинают замещать некоторые функции времени, превращаясь в универсальную единицу коммуникации. Основная сложность заключается в том, что денежный оборот, в отличие от времени, имеет свойство ускоряться; в этом случае объем денежной массы увеличивается наряду с ростом производства и развитием усовершенствованных технологий. Однако числа, используемые для подсчета времени и денег, в корне отличаются друг от друга. Деньги – абстракция, отвлеченное понятие, как число и время, но в отличие от числа, деньгами можно измерять некоторые свойства и результаты деятельности человека, факты, тогда как время соотносится с определенным периодом, дифференцируемым, дающим возможность выявить не столько факты, сколько соотношение видов деятельности и условий, в которых она была произведена. С точки зрения экономики в числах (статистика, ВВП, ВНП, ВП и пр.) скрывается тенденция к развитию, которая сопровождается фиксацией изменений в тех же числах. Но в целом за границей числовых показателей остается огромный пласт неизмеримых действий как субъекта, так и целых систем:
«Мы говорим здесь о самом экстраординарном блефе [ВНП] современных обществ – о процедуре „белой магии“ с цифрами, которая в действительности скрывает черную магию коллективной околдованности. Мы говорим об абсурдной гимнастике бухгалтерских иллюзий, о национальном счетоводстве. Принцип этой магии – не учитывать ничего, кроме факторов видимых и поддающихся измерению соответственно критериям экономической рациональности. На этом основании в магическом подсчете не учитываются ни домашний труд женщин, ни научные исследования, ни культура – и напротив, в нем могут фигурировать некоторые вещи, не имеющие к росту никакого отношения, только в силу того факта, что их можно измерить. Кроме того, подобные подсчеты имеют то общее с мечтой, что они не учитывают негативности явлений и складывают все – вред и позитивные элементы, – следуя всеохватывающему алогизму (отнюдь не невинно)»20.
В мире изобилия и потребления экономика слишком жестко вторгается в психику человека, являясь не только следствием, но и причиной многих проблем, находящихся в дискурсе психологии и психоаналитических теорий. Отчаяние, которое пронизывает жизнь человека, связано с временны́м фундаментом (отчаяние бесконечного), его ограниченностью и бесконечностью одновременно, с потреблением в поиске изобилия. Согласно Серену Кьеркегору,
«я – это синтез конечного, которое ограничивает, и бесконечного, которое делает безграничным»,
а воображаемое вначале держится за воображение, однако воображение касается чувств, значит, воли, поэтому можно иметь воображаемое чувство, знание и волю21. Получается, что воображаемое порождает и воображаемые знания, ощущения, временнóй аспект, отданный государству, социальной системе сообщества, также превращается в нечто воображаемое, переживаемое не внутренне, а внешне, через взгляд на часы, через подсчет времени, над которым потерян условный контроль субъекта, он как роль реализован в жизни субъекта, и кажется, что каждый реализовывает собственную действительность, но на самом деле, субъект выбирает из узкого круга предложенных моделей экзистенции (профессия, социальная роль, статус и функции в обществе), либо вырабатывает собственную модель, которая рано или поздно вступает в конфликт с более распространенной моделью, принадлежащей большей по численности и сфере влияния группе. Именно недостаток бесконечного ограничивает восприятие человека.
«Рефлексия людей… ничего не понимает в той скудости и узости, которая заключена в потере Я, – потерянного уже не оттого, что оно испаряется в бесконечном, но оттого, что оно заключает себя в глубины конечного, равно как и оттого, что, вместо того чтобы быть Я, оно становится всего лишь шифром, еще одним человеческим существом, еще одним повторением вечного нуля»22.
Время перестает быть ощущением, оно превращается в шифр, код, по которому ориентируется в социуме субъект, но он не переживает его, лишь статистически проживая. Отсюда появляется дополнительная потребность, необходимость не в самом времени, а в его реализации, то есть максимальном насыщении событиями, действиями (работой, покупками и т. д.). Являясь синтезом конечного и бесконечного во времени (с точки зрения науки биологическая смерть, с точки зрения религии реинкарнация, загробная жизнь), субъект постоянно оказывается в отчаянии, порой лишь подсознательно, тем не менее, данное противоречие скрывает система, в которую интегрирован человек.
«Фатальность должна быть повсюду предложена, обозначена, чтобы банальность этим насытилась и получила оправдание. Чрезвычайная рентабельность сообщений об автомобильных происшествиях на радио, в прессе, в индивидуальном и национальном мышлении доказывает сказанное: это самое наглядное проявление „повседневной фатальности“, и если оно эксплуатируется с такой страстью, то именно потому, что выполняет важную коллективную функцию. Рассказы об автомобильной смерти испытывают, впрочем, конкуренцию со стороны метеорологических прогнозов; в обоих случаях мы имеем дело именно с мифической парой: одержимость солнцем и сожаление в связи со смертью неразделимы»23.
Стало быть, речь идет не только о временнóм отчаянии, но и о вре́менных вещах, связанных с количественной рефлексией. Кьеркегор утверждает, что