«отчаиваться – значит просто страдать, при этом пассивно подчиняются давлению извне, а отчаяние никоим образом не приходит изнутри как действие…»24.
Именно нехватка времени компенсируется изобилием вре́менных вещей. Смещение в сторону произведенных предметов (по сути, овеществление времени) является основной проблемой социальной, политической, экономической, психологической и духовной жизни субъекта, помещенного в условия жесткого капитализма. Но показательными являются и процессы, происходящие в языке. Сопоставление языка и времени на первый взгляд кажется метафорой, однако при более детальном анализе раскрываются важнейшие особенности, свойственные обоим феноменам. Гюстав Гийом определяет механизм актуализации времени:
«В ходе преподавания был провозглашен принцип, согласно которому время не может быть представлено самим собой, а заимствует свое представление там, где оно имеет место у пространственных средств. Однако эту операцию человеческий мозг выполняет или не выполняет в самом себе… Сознание человека таково, что оно имеет опыт времени и не имеет его представления, таким образом, возможностью представления обладает только пространство»25.
Но время обретает себя в языке. К такому выводу Гийом пришел посредством анализа грамматических свойств глагола:
«Акт представления с точки зрения семиологии выражается спряжением глагола, которое (это было показано) просто обозначает последовательные моменты данного важного акта представления»26.
Соответственно, время (в том числе языковое), построенное по образцу пространства, имеет свою глубину, ширину и высоту, представляемые временно́й системой. Но систему времени, в отличие от языковой системы, субъект меняет в своем представлении, тогда как язык, существующий так же автономно, как и время, ориентированный на большинство владеющих им субъектов, зависит от определенной группы носителей, подсознательно выбирающих ту или иную форму, аспект развития. Язык моментально реагирует на любое изменение в окружающей человека действительности, поскольку является инструментом коммуникации. В отличие от времени язык на практике взаимодействует с его носителем, в определенной степени влияет на него и подвержен влиянию с его стороны (введение терминологии, тенденции к синтетизму и аналитизму, языковые нормы), тогда как время оказывает влияние на субъект только в его сознании, из чего следует дальнейшее преобразование в окружающей действительности:
«Главное в этом контексте (метафорика „спонтанности“, „производства“, „работы“) – выдвижение на первый план такой характеристики как конституирование. Именно конституирование включает в себя и синтез – схватывание, и временную протяженность»27.
Конституирование, по мнению Эдмунда Гуссерля, лежит в основе сознания времени, объективного и имманентного. Именно посредством конституирования происходит синтез с информацией извне, важнейшей частью которой является язык в широком смысле (восприятие внешних предметов, которые вырабатываются из составляющих сознания). Язык по своей сути уникальное явление, формирующееся в индивидуальном сознании, но способное создавать и видоизменять общественное (групповое) сознание. Для того чтобы выразить время, необходимо пространство, чтобы выразить мысль, побуждение, чтобы передаваемое было названо, необходим язык, состоящий из системы речевых сигналов, письменных знаков, к примеру, язык живописи, кино, язык глухонемых и т. д. При помощи сигналов и письменных знаков язык отражает результаты познания действительности. Возникая и развиваясь в обществе, он становится объективным явлением, созданным, в сущности, самим сообществом, он существует и функционирует, опираясь на общность, а не на субъекты. Человек вынужден овладевать языком, выработанным предыдущими поколениями. Но существует научная позиция, определяющая, что имманентный, внутренний язык имеет собственную нишу, связанную не столько с действительностью, сколько с сознанием и пространством. Новаторская для своего времени теория Жана Пиаже и Л. С. Выготского о внутренней речи посвящена изучению данной проблематики. Внутренняя речь является определенным этапом в процессе формирования речевого высказывания, она первична по отношению к внешним факторам и находится в сознании субъекта:
«…Внутренняя речь есть совершенно особая функция, что в известном смысле она противоположна внешней. Если внешняя речь есть процесс превращения мысли в слова, материализация и объективация мысли, то здесь мы наблюдаем обратный по направлению процесс – процесс, как бы идущий извне внутрь, процесс испарения речи в мысль. Но речь вовсе не исчезает и в своей внутренней форме. Сознание не испаряется вовсе и не растворяется в чистом духе. Внутренняя речь есть все же речь, то есть мысль, связанная со словом»28.
Однако речь является лишь частью языка, он начинается не с жеста (язык глухонемых), не с речи или написанного слова, – все это лишь выраженное в языке, но сам он исходит из замысла, идеи, которая, согласно трактовке Ж. Делезом Юма, пребывает в воображении29. В этом смысле данный процесс напоминает реализацию времени в пространстве, хотя оно не может быть воплощено в конкретных предметах (за исключением «следов времени на вещах», часов и т. д.), а язык через наименование предметов и процессов как раз становится означающим, прибором описания и систематизации окружающего мира.
С точки зрения этики язык вынужден скорее реагировать на изменение представлений, норм и форм поведения, культуру – одну из форм запрета по Зигмунду Фрейду30, которая регламентирует свободу выражения и волю. Это один из главных аспектов, способствующих развитию языка. Клод Леви-Стросс определял язык как продукт культуры и в то же время ее составляющую часть, как условие ее существования. Язык в разработанной им модели – это один из главных факторов формирования культурных кодов31. Но как и несвобода времени, так и несвобода языка связана с социальными процессами в обществе, однако если в случае со временем действует миф об изобилии (наличие вещей, экономящих время при выборе и при использовании), нагромождение из общественных институтов, в основном экономических и политических (производство, распределение, потребление материальных благ, правительственные организации, армия, правовая система), препятствует свободному проникновению времени в жизнь субъекта, несмотря на пока еще не потерянную способность к восприятию времени, то язык напрямую репрессирован властью (государство, религиозное построение, право и т. д.). В истории существует огромное количество примеров, когда язык становился наряду с иными инструментами принуждения – физическими, экономическими, идеологическими – рычагом насилия (нацистская Германия, Советский Союз 20-х годов). Языковая атака предполагает уничтожение свободного ассоциативного ряда, который заменяет устойчивый ряд, сформированный на вытеснении одних значений (иногда слов и целых лексических групп), «нормативным» (к примеру, «светлое будущее», «дружба народов», «великие свершения» и др.), а
«каждая система оценок выражается с помощью определенных слов, чаще всего имеющих привлекательные ассоциации, но используемых крайне неопределенно»32.
Обращение языка в социуме имеет форму коллективной рефлексии, которая одновременно выражается в практической деятельности субъектов, целых институтов, формирует идеологию. Именно в процессе диалога – акта коммуникации – выявляются важные стадии взаимного влияния и образования мнения. Юрген Хабермас выделил несколько подобных стадий: язык как символическая опосредованная интеракция, в ходе которой формируется сознание другого; пропорциональная речь, основанная на позиции наблюдателя; аргументирующий дискурс, в котором появляется место для реализации этического признания другого как условия коммуникации. Язык как интеракция и пропорциональная речь распределяет социальные роли в отношениях; аргументирующий дискурс напрямую связан с легитимацией власти, определением ее функций и обязанностей33. Так язык является одновременно объектом влияния и влияющим субъектом.
В социолингвистике распространена классификация языка по социальной дифференциации, типологии языковых ситуаций, определяемых главным образом социальными факторами. Но в контексте языкового пространства это лишь категории выражения, реализации языка. Однако существует важная деталь, нюанс, стремительно избегающий анализа. Насколько молчание может соотноситься с высказыванием, настолько язык может избежать реализации в пространстве. Молчание может быть направлено на адресата с целью передачи информации, тогда сохраняется коммуникативная функция языка:
«Можно много говорить и ничего не сказать. Можно молчать и сказать многое»34.
Время также может избегать реализации в пространстве, однако сохранить при этом модус течения – длительность.
Действие политической системы схоже с действием системы языка, так как обе они основываются на акте захвата (захват носителей языка, захват граждан, подчинение своду законов, культурное табу и т. д.). Если не рассматривать взаимное влияние языка и политики, а остановиться на структурах их действия, правилах социальной игры, то открываются весьма широкие горизонты для анализа. Политическая система, как и язык, строится на определенной основе, удовлетворяющей потребности и интересы большинства. Главной задачей нормативной основы является регулирование политических отношений между властью и субъектами (гражданами). Язык координирует отношения субъектов и групп, но именно с появлением языка стала возможна политика. Ролан Барт отмечает языковой код власти:
«Языковая деятельность подобна законодательной деятельности, а язык является ее кодом. Мы не замечаем власти, таящейся в языке, потому что забываем, что язык – это средство классификации и что всякая классификация есть способ подавления…»35.
Язык – это политическая система, иерархия определенных знаков, множеств означаемых и означающих, направленных в пространство. Но речь идет не о территории, на которой распространяются те или иные законы, формы политической жизни и нормы поведения, а о поле повседневности, в которой наши представления занимают различное положение по отношению к объектам, идеям, восприятию субъектов, близости-дальности ощущений, направленности действий и мотивов. Иначе говоря, пространство – зона, в которой происходит реализация накопленного воображаемого, вместе с тем эта зона является и памятью, позволяющей в протяженности видеть генезис человеческих идей и определить объем познания. Реализация языка в пространстве сопоставима с реализацией политики в нем же. Политика материализуется в предметах, в территории только благодаря экономике (производство, обмен, денежный оборот и т. д.) и вооружению (захват территорий, рынков, сырья и т. д.), ее основное место действия – сфера идеологии в пространстве. Политика начинает существовать лишь с момента реализации того или иного решения, но никак не раньше. Политические теории остаются в рамках пространства восприятия, но они не обладают направленностью, протяженностью. Язык в пространстве действует схожим образом, его выход за рамки поля повседневности позволяет человеку реализовывать его в предметах, по сути, создавая их:
«Как показал Якобсон, любой естественный язык определяется не столько тем, что он позволяет говорящему сказать, сколько тем, что он понуждает его сказать. Так, говоря по-французски (я беру лишь первые пришедшие на ум примеры), я вынужден сначала обозначить себя в качестве субъекта и лишь затем назвать совершаемое мною действие, которое таким образом оказывается не более, чем моим атрибутом: получается, что то, что я делаю, есть всего лишь следствие и последствие того, чем я являюсь»36.
Так субъект, называя предметы, создает из них при помощи языка атрибут, «продолжение себя». Одиночество, индивидуальное действие (молчание) не отменяют внутреннего языка, диалога, если речь не идет о серьезных перверсиях и обетах. Язык опирается на доступные для субъекта методы познания.
Связь языка и экономики не столь очевидна на первый взгляд. Поля политики и экономики встроены друг в друга не только по причине взаимной зависимости, но и в связи со стилем управления. Одной из основных задач экономики, полностью зависящей от окружающей действительности, о каком бы периоде времени ни шла речь, остается стремление овладеть этой действительностью, то есть трансформировать зависимость от нее в господство (экономическая власть настолько широко рассеялась, что постепенно лишается контроля; место традиционного контроля занимает конкуренция свободного рынка). Но если экономика является конечной целью, то политика превращается в орудие для достижения этой цели, промежуточным звеном в цепи социального управления. Правительство определяет права собственности, регулирует рыночный диапазон сделок, распределяет ресурсы, чтобы актуализировать собственную территорию.
Язык, воспроизводящий механизм захвата (язык овладевает субъектом, который вынужден на нем разговаривать), выполняет те же функции в пространстве, только для достижения цели ему не требуется посредник, так как механизм, позволяющий выучить язык, заложен в природе человека, в его способности к восприятию. Экономика производит и завоевывает, язык завоевывает и воспроизводит:
«В нашей речи царит экономика богатства и расточительства – утопия изобилия. Но если применительно к материальной экономике это „изобилие“ и расточительство являются чертой недавней, исторической, то в отношении устной или письменной речи они предстают природным, всегда уже данным фактором. Утопия богатства, которого есть и всегда будет много, в любой момент хватит на всех, кто сколько захочет. Утопия безграничного языкового капитала как потребительной и меновой стоимости. Чтобы производить значения, каждый человек занимается накоплением и накопительным обменом означающих, истинная суть которых не в них самих, а в их эквивалентности тому, что они обозначают (можно сказать это короче – краткость является моральной добродетелью, но это всего лишь экономия средств)»37.
Возникновение речи, взаимодействие языка и психики перестраивает основные процессы, происходящие внутри субъекта: восприятие, мышление, воображение, память. Психика проявляет себя в образах, связанных с окружающей средой, а сами образы являются носителями свойств и отношений, характерных для представляемых объектов. Язык основан на знаках, которые содержат в себе некоторые сведения о действительности; эти знаки являются медиаторами между образами и субъектом. К примеру, слово «дверь» (языковой знак) состоит из звуков, не дающих нам сведений о функции двери, ее структуре. «Дверь» соотносится с определенным образом (конкретная дверь) и ситуацией (что происходит с дверью). По Гуссерлю, интенциональность в модусе желательности, заинтересованности содержит в себе субъективный компонент – психику (переживание, проживание акта созерцания)38, а язык, направленный на предмет, лишен субъективности, так как по своей сути является означающим, которое априори существует до желания субъекта, вне его воображения, довольно схематичен. Более того, для психоаналитика язык скорее не средство коммуникации, не носитель информации, а средство, чтобы скрыть эту информацию, подавить и вытеснить желание. Согласно исследованиям Жака Лакана,
«бессознательное выстроено как язык»39.
Получается, что язык и психика направлены изнутри вовне – на предметы, понятия
(«Язык с его структурой возникает раньше, чем конкретный субъект на определенной стадии своего умственного развития в него входит…»40),