После распада ее второго брака, и особенно после истории с Монтаном, Мэрилин воспринималась, возможно больше, чем когда-либо, как потаскушка. Создавалось впечатление, что она использовала Артура Миллера, чтобы получить сценарий фильма «Давайте займемся любовью», а затем выбросить. Считалось, что именно из-за предполагаемых связей Миллера с коммунистами за Мэрилин стало следить ФБР. Даже в российских СМИ, в частности в газете «Неделя», писалось: «Когда говорят об американском образе жизни, на память сразу приходят жевательная резинка, кока-кола и Мэрилин Монро. Найдя в Артуре Миллере то, чего ей недоставало, она безжалостно эксплуатировала его. Он писал сценарии для ее фильмов и сделал ее настоящей актрисой. Мэрилин заплатила ему — она его бросила. Еще одна сломанная жизнь на пути к звездным вершинам».
Когда репортер прочитал этот комментарий Мэрилин, она не могла сдержать гнев. «Послушайте! — воскликнула она. — Я знаю Артура Миллера лучше, чем русские, и я узнала от Артура Миллера больше, чем русские. Я знаю, что Артур Миллер не верит в коммунистическое государство. Я узнала это от самого Артура Миллера. Русские могут говорить все, что им хочется, о моем восхождении к звездам, его сломанной жизни и о том, что я с ним сделала. Но я знаю этого человека. Они говорят об идее. Они могут оставаться со своими идеями. Я же жила с мужчиной».
За некоторое время до этого Мэрилин сказала Джо ДиМаджио, что с нетерпением ждет возможности вернуться в Лос-Анджелес, чтобы продолжить лечение у доктора Ральфа Грин-сона. В конце января, как будто ставя финальную точку на отношениях с Артуром Миллером и их совместной жизни, она великолепно провела нью-йоркскую премьеру «Неприкаянных» с Монтгомери Клифтом.
Примечания
1. Когда Ли Страсберг умер в 1982 году, ему наследовала только его вторая жена, Анна. Он женился на Анне, которая была моложе его на целых сорок лет, в 1967 году, спустя всего год после смерти своей первой жены, Паулы. Сегодня Анна Страсберг — человек, который никогда не встречался с Мэрилин, — получает большую часть состояния Мэрилин, которое, согласно данным журнала «Форбс» о состояниях усопших знаменитостей, стоит на восьмом месте в списке и составило на 2007 год 8 миллионов долларов, получаемых за счет роялти и продаж. Следует иметь в виду, что на момент смерти Мэрилин не была богатой женщиной. Получившиеся миллионы собрались за счет продажи ее имени и отчислений от продаж ее фильмов. Кроме того, Анна Страсберг настаивает, что она была «знакома» с Мэрилин еще до ее смерти... «Анна начинает думать об имидже Мэрилин и заниматься им с той минуты, как просыпается утром», — говорит Уильям Вегнер, ее поверенный.
Мэрилин предана
«Я настежь открыла окно в гостиной и высунулась. Я знала, что должна принять окончательное решение, еще находясь в комнате. Если я вылезу на подоконник, то кто-то внизу может узнать меня и это будет настоящий спектакль. Я зажмурилась и сжала кулаки. Помню, я где-то читала, что люди, которые падают с высоты, теряют сознание прежде, чем ударятся о землю. Затем, когда я посмотрела вниз, я увидела женщину, которая шла по тротуару. На ней было коричневое платье, и я узнала ее».
Такими словами Мэрилин Монро описала своему другу Ральфу Робертсу свое решение совершить самоубийство в феврале 1961 года. Это было потрясающее признание. Мэрилин рассказала Робертсу, что она была настолько угнетена из-за того, что, возможно, ее действия ускорили смерть Кларка Гейбла, что она решила выпрыгнуть из окна своей квартиры на тринадцатом этаже. К счастью, в последний момент она передумала.
После развода с Артуром Миллером Мэрилин начала снова погружаться в наиболее глубокую из своих депрессий, некоторые из которых были настолько глубокими, что тем, кто знал и любил ее, казалось, что она просто не сможет выбраться из них. Она совершенно не могла есть и к началу 1961 года выглядела изможденной и больной. Она даже не мыла голову, и ее волосы, некогда столь яркие и роскошные, теперь выглядели тусклыми и безжизненными. Казалось, ее больше ничего не заботит. За исключением ежедневных посещений офиса психиатра доктора Крис, она замкнулась в своей нью-йоркской квартире, отказываясь от гостей и не выказывая никакого интереса к общественной жизни. С возрастом выход в люди становился для нее все более серьезным испытанием. Историк Монро, Чарльз Касилло, лучше всех объяснил это: «У нее не было сил для того, чтобы удерживать привычную маску на лице. Все мы хотим хорошо выглядеть, когда идем на вечеринку, но представьте себе ситуацию, когда каждый встречный пристально осматривает каждый дюйм вашего тела, оценивает вас только по вашей внешности? У нее есть веснушки? Она выглядит уставшей? Насколько она худенькая? Так ли она красива, как говорят? Мэрилин приходилось каждый день оказываться перед придирчивыми взглядами любого, кто встречался ей на пути. Она знала, в чем заключается ее главная привлекательность. Она даже знала, что время от времени ее приглашали на вечеринку, просто чтобы «украсить обеденный стол». Многие бы не пошли на эту вечеринку, если бы не такой привлекательный десерт»1.
Те, кто сумел дозвониться до нее, не могли не обратить внимания на крайнее отчаяние, звучавшее в ее голосе. Ее состояние резко ухудшилось, друзья беспокоились за нее и не хотели оставлять ее одну, однако она запретила кому бы то ни было оставаться с нею. Доктор Крис пыталась найти надлежащую лекарственную стратегию для того, чтобы справиться не только с депрессией Мэрилин, но и с ее усиливающимся беспокойством, однако ничто не срабатывало. Она принимала так много лекарств в течение столь долгого времени, что стало трудно найти то, что могло бы по-настоящему помочь ей в ее состоянии.
Во время сеанса психотерапии Мэрилин рассказала доктору Крис ту же самую историю, которую она рассказала Ральфу Робертсу, о своем решении покончить с собой. Очевидно, это вызвало особое беспокойство доктора. В конце концов, перед доктором Крис сидела очень важная пациентка, доверявшая ей и следовавшая всем ее предписаниям относительно выбора препаратов, надлежащей дозировки и частоты приема. Крис хорошо знала, что, если Мэрилин действительно хотела покончить с собой, она легко могла бы это сделать при помощи лекарств, которые уже были в ее распоряжении. Ей для этого совсем не нужно было выпрыгивать из окна. Но было ясно, что она как врач должна принять меры.
Доктор Крис предложила Мэрилин лечь в частную палату в нью-йоркской больнице, чтобы несколько отдохнуть и расслабиться под пристальным медицинским наблюдением. Неохотно, но Мэрилин согласилась, и в воскресенье, 5 февраля, доктор Крис привезла ее в госпиталь нью-йоркского университета Корнелла. Мэрилин зарегистрировалась там под псевдонимом «Фэй Миллер», чтобы сохранить свое пребывание там в тайне. Однако, когда пришло время отправиться в палату, ее тайно препроводили в другую клинику.
С того момента как Мэрилин вошла в это странное новое крыло больницы, ей стало ясно, что происходит нечто совершенно непонятное. Она бывала в больницах, и ни одна из них не была похожа на то место, в котором она оказалась. Санитары, сопровождавшие ее, выглядели холодными, безэмоциональными и жестокими. По пути в палату ей пришлось пройти через множество стальных дверей, большинство из которых открывалось ключами с обеих сторон. Внезапно ей все стало ясно, и вместе с пониманием пришел страх: эти двери были предназначены для того, чтобы не выпускать отсюда людей.
Мэрилин поняла, что ее обмануло описание доктора Крис. «Место, где можно расслабиться и отдохнуть», — сказала она успокаивающим голосом. Однако это место, эти люди, эта среда — все это показалось Мэрилин неприятно знакомым. Это в точности было похоже на санатории, где столько лет прожила ее мать. На самом деле она находилась в клинике Пэйн-Уитни, психиатрическом отделении больницы.
Если доктор Крис предполагала, что Мэрилин может расслабиться в таком месте, она очень ошиблась. Для начала Мэрилин впала в страшную истерику, кричала, чтобы ее немедленно отпустили отсюда, она рыдала и в ужасе настаивала, что произошла ужасная ошибка, — что, конечно, сделало ее появление более шумным. «Что вы со мной делаете? — орала она, когда ее тащили по длинному коридору. — Куда мы идем?» Она в ужасе завопила, когда ее запихнули в обитую мягкими панелями комнату с зарешеченными окнами, в углу которой находилась меньшая комната с надписью «Туалет». Стальная дверь с ужасным звуком захлопнулась. Она была заперта. Позднее она вспоминала эту камеру «для очень тревожных [она подчеркнула] и угнетенных пациентов, но я чувствовала себя заключенной в тюрьму за преступление, которое я не совершала[...], на стенах все еще сохранились пометки от прежних пациентов».
Примечания
1. Касилло приводит один из довольно интересных ее комментариев, сделанный ею незадолго до смерти журналисту из «Лайф» Ричарду Мэрримену: «Порой меня приглашали украсить обеденный стол, совсем как музыканта, который играет на пианино после обеда, и я отлично знаю, что меня приглашали не ради меня самой. Я была просто декором».
«Вы очень, очень больная девочка»
Как это случилось? Как она дошла до этого? Как она скатилась в безумие и даже не поняла этого? Неужели ее судьба — провести оставшиеся дни в приюте, как ее бабушка и дедушка и, возможно, ее мать?
Хотя Мэрилин кричала, чтобы кто-нибудь пришел и освободил ее, все было бесполезно. Наконец, как она впоследствии вспоминала, она с рыданиями рухнула на постель, чувствуя теперь острее, чем когда бы то ни было, что надежды нет. Затем она начала колотить кулаками по толстой металлической двери, пока не разбила их в кровь. Наконец в палату Мэрилин зашли две медсестры, сверкая глазами. Если она будет упорствовать, предупредили они, то ее засунут в смирительную рубашку. Затем они забрали ее одежду и заставили надеть больничную. Выполнив свою жестокую работу, они вышли, но перед уходом выключили свет, оставив свою ошеломленную пациентку в полной темноте, в ужасном страхе и со спутанным сознанием — и без какого-либо лечения.
На следующий день Мэрилин сказали, что ей разрешат выйти из ее палаты, если она согласится общаться с другими пациентами и «социализироваться». Она подчинилась, понимая, что это единственный способ когда-либо получить свободу и выйти из обитой войлоком палаты. Оказавшись в коридоре, она наткнулась на молодую, болезненно выглядящую женщину. Позднее она вспоминала о ней как о «патетичном и непонятном существе». Возможно, эта пациентка оценивала Мэрилин точно так же, потому что предложила ей позвонить какому-нибудь своему другу по телефону — может быть, ей станет немного полегче. Мэрилин обрадовалась, но сказала, что это невозможно, так как ей ясно сказали, что на этаже нет никаких телефонов. На лице женщины отразилось удивление, и она сказала: «Но это неправда. Кто вам сказал такую глупость? Давайте я проведу вас к одному из них». Затем она проводила Мэрилин к телефону-автомату, сунула руку в карман и дала ей монетку. Однако, когда Мэрилин уже потянулась к телефону, охранник внезапно выхватил трубку у нее из рук. «Вы не можете звонить по телефону», — сказал он ей.
Не зная, что ей теперь делать, Мэрилин пошла назад в свою палату и, как она впоследствии вспоминала, постаралась представить себе, как бы она справилась с такой ситуацией, если бы это было просто задание на классе актерского мастерства. Поразмыслив над сложившейся ситуацией, она поняла, что ей надо шуметь как можно сильнее, чтобы привлечь внимание какого-то нового служащего, кто мог бы сжалиться над ней и помочь. Для этого она взяла стул и, со всем, что там было, швырнула его в стекло на двери ванной. Оно не разбилось. Она взяла стул и снова швырнула его в дверь, наконец разбив стекло двойной толщины. Затем она аккуратно вытащила маленький острый осколок. Когда она этим занималась, в ее палату ворвались врачи и медсестры и увидели, что она сидит на кровати и прижимает осколок к своему запястью. «Если вы меня не выпустите, я покончу с собой», — сказала она. Позже она рассказывала об этом ужасном моменте, объясняя, что на самом деле она просто повторяла сцену из своего фильма «Можно входить без стука» — «только [в том кино] это было лезвие». Однако врачам это игрой не показалось. Действия вбежавшей команды медиков были быстрыми и решительными. Двое крупных мужчин и две здоровенные женщины схватили извивающуюся пациентку с кровати, пиная и крича, пока она не выбросила осколок стекла. Затем они потащили ее к лифту. По дороге она рыдала так, что ее слезы оставили дорожку, отмечая ее путь. На лифте они перевезли ее на другой этаж. Там, после того, как она перестала рыдать, ей приказали принять ванну, хотя она уже делала это утром. «Каждый раз, когда вы переходите с этажа на этаж, вам необходимо принять ванну», — сказали ей. Наконец, после, казалось, бесконечного ожидания, к ней зашел молодой доктор.
Сквозь слезы Мэрилин сказала молодому специалисту, что ее психиатр предал ее и засунул в эту «психиатрическую больницу, хотя мне здесь нечего делать». «Что вас беспокоит?» — спросил он ее, игнорируя все, что она только что говорила ему. Мэрилин посмотрела ему прямо в глаза и ответила: «Я заплатила лучшим докторам целое состояние, чтобы узнать ответ на этот вопрос, и вы спрашиваете меня?»
После разговора с Мэрилин доктор внимательно изучил ее лицо и, как будто делая глубокое заключение, с силой произнес: «Вы — очень, очень больная девочка. И вы были очень больны в течение долгого времени». Мэрилин не знала, как ответить на это. В конце концов, она слышала голоса в течение многих лет. Она также чувствовала себя параноиком — она всегда, уже много лет, подозревала, что кто-то следит за ней. Это была тайна ее жизни, о которой знали лишь немногие, вроде ее первого мужа — Джима Догерти, ее возлюбленного — Джонни Хайда, ее преподавателя актерского мастерства — Наташи Лайтесс и, конечно, ее психиатра. Однако теперь ее тайна вышла из-под ее контроля — и этот незнакомый доктор, казалось, знал ее тайну.
Доктор, сосредоточенно приподняв бровь, продолжал: «Не понимаю, как вы можете сниматься в кино, находясь в таком депрессивном состоянии. Как вы можете играть?» Мэрилин была удивлена его очевидной наивностью. В конце концов, она делала это, сколько себя помнила, скрывая свои истинные чувства, — действовала в реальности, отличной от той, в которой она существовала каждый день. «А вы не думаете, что, возможно, Грета Гарбо, Чарли Чаплин и Ингрид Бергман были в депрессии, когда работали?» — спросила она его. Она недавно о том же разговаривала со своей сестрой Бернис. Она спросила Бернис, были ли у нее депрессии. Конечно, сказала Бернис, она испытывала грусть. Мэрилин спросила, как она справлялась с этим, может быть, принимала лекарства? Нет, Бернис этого не делала. Бернис сказала ей, что она молилась. Это было разумным советом, только в случае Мэрилин не срабатывало. Как могла Бернис, домохозяйка из Флориды, много лет мирно живущая со своим мужем, понять весь объем проблем Мэрилин или необъятность ее депрессии? Доктор не знал ответа на вопрос Мэрилин, поэтому он проигнорировал его. Вместо этого он кратко записал свои наблюдения. По его мнению, Мэрилин была «чрезвычайно встревожена» и также являлась «потенциальным самоубийцей». Затем он ушел, и было неясно, вернется ли он когда-либо. Тем вечером она не могла спать. Ее пугали вопли, стенания и рыдания, всю ночь раздававшиеся в коридоре незнакомые голоса психически больных людей. Она никогда не смогла забыть эти звуки. Она никогда не забывала эту ужасную ночь1.