Кратковременность войн, наступательно-агрессивный их характер, при котором военные операции совершались на территории противника, сравнительно небольшие (кроме кампании 1807 года) потери французских войск избавляли собственно французское население от ужасов войны. Поэтому для большинства французов того времени войны означали еще нечто совсем иное, чем для народов тех стран, на территории которых они велись.
Войны приносили и выгоды, и выигрыш не только в смысле территориального увеличения Франции, которое само по себе представлялось чем-то исключительным: никогда – ни раньше, ни позже – Франции не удавалось добиться такого огромного расширения владений. Война сопровождалась и беспрецедентным ограблением побежденных стран в форме колоссальных контрибуций и реквизиций и в форме прямого грабежа, который позволяли себе все – от простых солдат до маршалов».
Можно также добавить, что французская экономика хоть и работала на войну, но благодаря ей, благодаря захвату новых территорий получала колоссальные рынки сбыта. Против Британии – главного конкурента французским товарам – в 1806 году была введена континентальная блокада, к которой, среди прочих, в 1807 году присоединились Россия и Пруссия. Это плюс внедрение технических новинок дало мощный толчок промышленности – с 1800 по 1810 год производство чугуна увеличилось в два раза, а знаменитых лионских тканей – в три.
Были ли во всей этой прекрасной картине темные пятна? Да, и не одно. Случались, например, кризисы: в 1805-м – финансовый, в 1807—1808-х – промышленный. Франция по-прежнему отставала от Англии в плане технического прогресса. Уже упоминавшаяся противоречивость Наполеона проявилась и в том, что он, человек передовых взглядов, мог проявлять удивительную косность по отношению к техническим новшествам. Хрестоматийный случай: история с пароходом Фултона.
Известный американский изобретатель, живший во Франции с 1797 года, в 1803 году продемонстрировал на Сене паровое судно и предложил Наполеону перевести французский флот на паровую тягу. Кто знает, как бы повернулась история, прими Наполеон предложение Фултона. Ведь одной из главных военно-стратегических проблем Франции было хроническое отставание ее флота от британского. Но Бонапарт отнесся к идее прохладно, Фултон же вернулся в США, где с успехом продолжил свои опыты.
Но это все частности. А пока, как итог: 1807 год – это вершина Наполеона как правителя. И пик могущества: Тильзитский мир.
Краткая предыстория: в 1806 году началась так называемая Война четвертой коалиции – против Франции воевали сначала Пруссия и Англия. Прусские войска напали на Францию, но в двух сражениях – под Йеной и Ауэрштедтом – Наполеон разбил их. 12 октября 1806 года французы вошли в Берлин. В декабре того же года в войну вступила русская армия. Решающим стало сражение при Фридланде 14 июня 1807 года, в котором Великая армия Наполеона нанесла поражение российской армии под командованием Беннигсена.
После этого Александр I «возжелал» мира, этого же хотел и прусский король Фридрих Вильгельм III. Бонапарт в этот момент находился на берегу Немана, в городке Тильзит (ныне – Советск Калининградской области). 25 июня на плоту, поставленном посередине реки, состоялась встреча французского и российского императоров. Наполеон был настроен искать не только мира, но и союза с Россией.
Что в итоге и случилось: главный (и не разглашенный в тот момент) пункт Тильзитского договора, подписанного 7 июля 1807 года, гласил: «Россия и Франция обязываются помогать друг другу во всякой наступательной и оборонительной войне, где только это потребуется обстоятельствами». Без каких-либо сантиментов императоры обошлись с Пруссией: Фридрих Вильгельм III лишился более половины своих владений. «В знак уважения русскому императору», как было специально оговорено, прусскому королю были оставлены только собственно старая Пруссия и несколько других земель.
Тильзитский мир – это не просто выгодный для Франции договор, не просто победа «дипломатии на штыках». Наполеон устранил последнего сильного соперника на континенте, Британия осталась изолированной. Никогда еще в Европе под властью одного монарха не было объединено столько земель. «Казалось, он достиг теперь такой недосягаемой вершины могущества, до которой никогда не добирался ни один властитель в истории.
Самодержавный император громадной Французской империи, заключавшей в себе Бельгию, Западную Германию, Пьемонт, Геную, король Италии, протектор (т. е. фактический самодержец) громадной части германских земель Рейнского союза, к которому теперь присоединилась и Саксония, повелитель Швейцарии, – Наполеон точно так же самодержавно, как в своей империи, повелевал и в Голландии и в Неаполитанском королевстве, где королями он посадил своих братьев Людовика и Жозефа, и во всей Средней и части Северной Германии, которую он под названием Вестфальского королевства отдал третьему брату, Жерому, и в значительной части бывших земель Австрии, которые он отнял у Австрии и отдал своему вассалу, баварскому королю, и в северной части европейского побережья, где Гамбург, Бремен, Любек, Данциг, Кенигсберг были заняты его войсками, и в Польше, где вновь созданная армия находилась в подчинении у маршала Даву и где считался правителем вассал и слуга Наполеона саксонский король, которого Наполеон назначил туда великим герцогом» (Е. Тарле).
В тот момент империя Наполеона находилась в зените славы и богатства – это неоспоримо. И также неоспорима банальная истина, которую никому ни до, ни после Наполеона не удалось опровергнуть: империя – это колосс на глиняных ногах, который рано или поздно обрушится. Империя Чингисхана продержалась несколько поколений потомков великого завоевателя, Александра Македонского – начала разваливаться сразу после его смерти. Наполеону же было суждено увидеть крах своими глазами…
Признаки распада сначала были едва заметны, неуловимы. То, что от бесконечной войны устал народ, было понятно уже давно, и в верхах, в ближайшем окружении императора, кому-то начало казаться, что уже хватит, что пора остановиться, что новые завоевания уже никому не нужны. «На войне ничего еще не сделано, пока остается еще что-нибудь сделать. Во всяком случае, победа является неполной там, где возможно достигнуть большего» – красивый афоризм, Наполеон славится ими. Но есть ли смысл в «войне ради войны»?..
В 1810 году в стране снова разразился финансовый кризис, в следующем году он перерос в промышленный и, что самое страшное, в продовольственный. Французам становилось все очевиднее, что дипломатические усилия направлены не на укрепление престижа Франции, а на обеспечении интересов династии и многочисленных родственников императора.
Страх и сила все еще позволяют держать Европу в узде. «Но, – продолжает Е. В. Тарле, – Англия не сдается; русский император явно лукавит, ничем не помог ему в только что окончившейся войне и только прикидывался, будто воюет с Австрией; испанцев истребляют, уничтожают массами, но они продолжают сопротивляться и борются с неукротимой яростью».
Чувствовал ли Наполеон признаки общественного недовольства? Конечно. Но чем очевиднее был кризис, тем больше император был уверен в том, что ему все позволено, что он может все. Снова – противоречие характера, поступков и их следствий, квинтэссенцию которого выразил Пушкин:
Но, даже учитывая все это, перестал ли Наполеон быть великим правителем? Да не покажется читателю странным такой переход, но обратимся к японской национальной борьбе сумо. В ней, помимо прочих званий, есть высшее – ёкодзуна, что в переводе означает «великий чемпион».
И оно, в отличие от других, присуждается пожизненно. И это – не только признание величайших заслуг, но и величайшая ответственность. Прежде всего потому, что это другие, ниже рангом, могут позволить себе проигрывать, ёкодзуна же либо должен постоянно побеждать – либо обязан уйти.
Наполеон стал «великим чемпионом Европы», но, в отличие от японских борцов, просто так уйти не мог. Он оставался величайшим правителем, но оказался зависим от им же созданного «над-государства» и системы его управления. Когда же его Великая армия перестала побеждать – и вовсе очутился в ловушке.
В самом начале биографии Наполеона Андре Моруа задает вопрос, подразумевая отрицательный ответ: «Кто бы дерзнул утверждать в 1810 году, что пять лет спустя эта блистательная звезда померкнет?» Позволим себе не согласиться с известным французским писателем. Такие люди были, причем среди тех, кто в свое время помогали «зажечь» звезду Наполеона и были обязаны ему своим могуществом.
Жозеф Фуше, например, или Шарль Морис де Талейран – дипломат, министр иностранных дел, великий мастер политической интриги. Они уже давно начали «работать на сторону», понимая, что блистательная звезда все-таки померкнет.
Но с двумя другими вопросами-утверждениями Моруа: «Кто бы мог вообразить в 1815-м, что шесть лет изгнания станут пьедесталом для самой ослепительной посмертной славы века? И кто тогда думал, что этот человек, двадцать лет водивший французов в бой, к победе, а потом к поражению, останется дорог их сердцам, а его легенда будет одной из самых прекрасных в истории?» – спорить, пожалуй, бессмысленно.
Позор в России? Ватерлоо? Государство на грани краха? Непомерная жажда личной славы? Деспотизм, возведенный в высшую степень? Это все было, и потому кажется, развенчать славу Наполеона не составит большого труда. Равно как и сделать из него «гения всех времен и народов».
И то и другое – бессмысленно. Наполеон Бонапарт все равно останется великим правителем, место которого в Истории незыблемо. И этого уже никто не в силах изменить…
Французский гражданский кодекс 1804 г. с позднейшими изменениями до 1939 г.
«Моя действительная слава заключается не в том, что я выиграл 40 сражений.
Ватерлоо стерло в памяти все воспоминания о всех этих победах. Но что никогда не сотрется из памяти, что будет жить вечно – так это мой Гражданский кодекс».
Задача установить вместо феодальной правовой раздробленности единство гражданского права, создать общий закон встала перед французской буржуазией уже в самом начале французской буржуазной революции, ибо общее для всей Франции гражданское право являлось необходимым условием для развития капиталистических отношений.
В 1790 г. учредительное собрание постановило выработать единый Гражданский Кодекс, распространяющийся на всю Францию. Он должен был состоять из законов «простых, ясных, соответствующих Конституции». Но практически ничего сделано не было, и в Конституцию 1791 г. было перенесено лишь постановление о создании Кодекса.
В 1791 г. Законодательное собрание предложило всем гражданам сообщить свои предположения о выработке Гражданского Кодекса.
В 1793 г. Конвент вынес новое постановление о выработке Гражданского Кодекса в месячный срок и в августе 1793 г. был составлен проект всего из 695 статей (так называемый первый проект). Но этот проект был признан слишком сложным и недостаточно радикальным. Особой комиссии из «философов» было поручено пересмотреть проект; Гражданский Кодекс, – говорили тогда, – должен состоять из небольшого количества общих положений, формулирующих принципы нового общества, обеспечивающих «естественные права» личности.
23 фруктидора II года Камбасерес (который также являлся одним из авторов и первого проекта) представил второй проект, состоявший из 297 статей.
С переходом власти к директории проект был вновь пересмотрен и существенно изменен; 24 прериаля IV года был представлен новый, по счету третий, проект. Но и он остался на бумаге.
Бонапарт, став первым консулом, немедленно с присущей ему энергией присоединился к инициативе Камбасереса (в то время второго консула), указывавшего на необходимость скорейшего издания Гражданского Кодекса, форсируя его выработку. Но теперь дело шло уже не о пересмотре имевшихся проектов, а о выработке нового проекта, отвечающего политическим установкам пришедшей к власти крупной буржуазии.
13 августа 1800 г. была назначена комиссия из четырех членов для выработки проекта. Но в ее состав уже не вошли те «философы», о которых думали деятели 1793 г. Члены комиссии (Троншэ, Биго-де-Преаменэ, Порталис, Маллевиль)[8] являлись старыми судейскими работниками, воспитанными на римском праве и на прежнем обычном праве Франции. Немалое участие принимал в выработке Кодекса и сам Наполеон, следивший за соответствием проекта установкам крупной буржуазии.
Проект был выработан в 4 месяца и разослан на отзыв высших судов. После получения отзывов, проект в 1801 г. был рассмотрен в Государственном Совете под руководством Наполеона. Затем проект поступил в Трибунат и Законодательный корпус.
Трибунат и Законодательный корпус встретили проект холодно. Раздавалась серьезная критика, исходившая, между прочим, от лиц, которые еще жили идеями периода подъема революции и не могли примириться с диктатурой Бонапарта, с реакционными установками ряда глав Кодекса и с ликвидацией Кодексом революционных завоеваний мелкой буржуазии. Первый титул проекта был отклонен.
Наполеон взял проект обратно, но одновременно произвел, коренную реформу Трибуната, сократив его до 50 членов и подобрав последних из своих приверженцев.
После этого Кодекс снова был поставлен на обсуждение, и рассмотрение его пошло без задержек. Законодательный корпус принимал статьи Кодекса без прений. В течение одного года (с марта 1803 г. по март 1804 г.) 36 законов, составляющих Кодекс, были приняты и введены в действие, и 21 марта 1804 г. Кодекс был издан в полном объеме.
Издание 1804 г. было озаглавлено «Гражданский Кодекс Французов», издание 1807 г. – «Кодекс Наполеона», издание 30 августа 1816 г. – «Гражданский Кодекс». Декретом 27 марта 1852 г. было восстановлено название «Кодекс Наполеона». Это последнее название никогда затем не было уничтожено законом, но на практике Кодекс получил, после установления Республики, устойчивое наименование «Гражданский Кодекс».
Перевод законодательных текстов представляет существенные трудности. Здесь с наибольшей остротой встает старинная дилемма: должен ли быть перевод точен, хотя бы от этого страдали его доступность и общепонятность, или же перевод должен быть удобочитаем, хотя бы он и не с буквальной точностью передавал оригинал.
В отношении законодательных текстов эта дилемма, казалось бы, может быть решена только в первом смысле: необходимо стремиться к возможной точности перевода, хотя бы чтение его представляло и серьезные подчас трудности. Только такой перевод даст возможность изучения текста, работы над его анализом, перевод же свободный пригоден лишь для общего ознакомления, для создания общего впечатления. Но нашим аспирантам и студентам нужно не общее ознакомление с иностранными законами, а именно изучение их, изучение, которое позволит правильно уяснить каждую подробность.
Поэтому переводчик стремился дать не пересказ, а перевод, который, хотя бы в малой степени, мог заменить изучение подлинника. Трудности же работы над законодательными текстами являются неизбежными и возникают не только при работе над переводом, но и при работе над оригинальным текстом, даже при совершенном знании подлежащего иностранного языка[9].
Конечно и буквальность перевода должна иметь пределы, которые должны определяться тактом переводчика и чувством языка, на который он переводит.