- Так там что же, так совсем ничего и не растёт?- в очередной раз удивленно спросила Лиза.
- Почему, растёт. Грибов там прорва, орехи кедровы, но наши лесные лучше, и ягоды есть, но с нашими тоже не сравнить, сухие они там какие-то и не такие сладкие. Наши леса куды богаче, в нашем рази ж пропадёшь. Хоть заблудился, закружился, всё одно на каку-нибудь деревню выйдешь. А тама от села до села не дойти, а если в тайге заблудился, так и загинешь в ней.
- Неужто?- Лиза с недоверием взирала на Михаила.- А только и слышно, Сибирь да Сибирь, край несметных богатств, прекрасная земля.
- Про богатства верно, только вот чтобы добыть их, пупок сильно надрывать надо, здоровьем своим платить. А насчёт прекрасности, брехня. Вербовщики, в армии ещё, тоже, как про рай какой врали. Ну я, дурень, и клюнул, да како там клюнул, сам того хотел. Сразу как дембель, так и туда, домой даже, мать проведать, не заехал. Путёвки-то от комсомола нам прямо в части выдали и проездные до места. До армии-то, чай помнишь, я ещё здеся на шофёра-то выучился и служил тоже в автороте, а как на Строительство приехал, за меня сразу ухватились, шофера нужны были. Туда ж этих комсомольцев, всё больше без профессий понаехало.
- Зато там, наверное, интересно было, а Миш? Ведь всесоюзная стройка, молодёжи много.
- Эт точно, весело, аж до икоты навеселились. Особенно доставалось городским, тем кто с хороших условий, с квартир с тёплым сортиром, с горячей водой, а там бараки да палатки и удобства на морозе. И другие люди были там. Это ж только по радио да в газетах, что одне комсомольцы строят, а там и зеки бывшие, химики эти, на поселении которы, и настоящие зеки с самих зон, все там были, а это такой народ. А тут, рядом эти неумехи, дураки и дурочки молодые, на зов Родины откликнувшиеся. Так их на котлован, с ломами, с лопатами, на просеки с топорами, а оне же не умеют эту лопату иль топор в руках держать, а тут зима... а вечерами урки их режут, да сильничают. Насмотрелся я как оне там загибались, хорошо если до холодов сбежать успевали,- голос Михаила звучал горестно.
- Но ты-то не убежал, вытерпел.
- То-то и оно, что вытерпел, не жил, а терпел, не знаю вот только для чего.
- Ну, хорошо, если уж там так плохо было, чего ж ты сразу не уехал, а вон сколь лет?...
- Молодой был, дурак. Да и комсомола боялся. Это щщас я понимаю, что ерунда всё это, что после двадцати семи лет всё одно автоматом выбываешь с него, а тогда ведь боязно было. А там с этим строго и исключали и выговора в карточки лепили. А работники комсомольские во всю старались, всё норовили в начальство без мозолей вылезти. Там ведь все, кто похитрей, приехали, чтоб деньгу загрести или карьеру сделать, ну а пошто туда такие как я приехали, до сих пор понять не могу.
- Но Миша, подумай, когда ты уже через всё это прошёл, привык, когда всё самое тяжёлое осталось позади, чего ж ты бросил-то всё, неужто здесь сейчас тебе лучше?- недоумевала Лиза.
- Лучше Лиза, лучше... Ну, как тебе объяснить-то? Конечно, надо бы сразу оттуда смотаться, ну влепили бы выговор, да хоть бы и исключили, а сколь бы нервов и здоровья сберёг... А так, вона, в передовиках ходил, вламывал, нормы перевыполнял... рабочий класс, хозяева земли. Да какие там хозяева. Настоящие хозяева там были всякие начальники, да и то не все, кладовщики, снабженцы, да освобождённые комсомольские и партийные работники. Вот они для себя жили, как у нас там один умный мужик говорил, сочетали личные интересы с общественными. Одни росли, карьеру себе делали, другие воровали, там вагоны целые пропадали, стройматериалы и продукты - складами. Вот они и хозяйничали вместе с химиками, эти днём, те как стемнеет, а нашего-то времени и не было,- Михаил с иронией усмехнулся.
- Ой, Миш, неужто правда всё? Я уж думала раз везде воруют, может хоть на ударной стройке всё по честному,- разочарованно всплеснула руками Лиза.
- А какой мне интерес тебе врать-то. Эх, сколь там ребят скурвились, да спились, сколько девчонок хороших с катушек съехали, да по рукам пошли. А остались бы при родне, отце с матерью, так может и жили бы нормально, семьи завели, детей.
- Ты это Миш, извини... всё хотела тебя спросить, да стеснялась как-то... У тебя-то как всё вышло... ну твоя-то тоже... ну жена?- в голосе Лизы слышалось смущение. Но Михаил ответил едва ли не с готовностью, словно давно хотел об этом поговорить.
- Да нет Лиз, у меня всё по другому вышло... Хотя, наверное, всё с того же. Что я знал о любви-то, а посоветоваться не с кем, все мы там одинаковы были, ничего не знамши с домов поубегали. Раньше, у родителей-то наших, у них всё по-другому случалось, сватов засылали и так далее, а сейчас... Ты знаешь, я как-то думал, отчего это на войне так много наших, деревенских мужиков загинуло, да покалечилось. И ведь не столько от пули, сколь по глупости, то под машину попал, или упал откель, придавило чем-нибудь, поморозилось сколь... Ведь тоже жизни-то не знали совсем, а их из дому да сразу в огонь, в самое пекло. Вон Маклюшин рассказывал, как с ним вышло, до войны он поезда ни разу не видал, ногу-то ему ещё как эшелоном ехал отрезало, и до фронта не доехал, вот и вся его война. Вот и в любви этой, что мы знали-то, игру эту нашу в "Номера".
- А я те "Номера" и сейчас вспоминаю... Помнишь, как нам с тобой впервой на "Свидание" идти выпало,- Лиза игриво заулыбалась.
- Хм... конечно помню. Ты тогда в школу ещё ходила, а я уж работал.
- Ну... А я тогда иду с тобой, а сама вся дрожу, что думаю, если приставать начнёт? Других-то я сразу отшивала, и руки не успевал протянуть, а тебя боялась, думала не осмелюсь. Ты ведь мне уже тогда, знаешь, как нравился? Как я Зинку Коршунову тогда ненавидела, с которой ты ходил,- вспомнила застарелую ревность Лиза.
- Серьёзно? А я и не чуял ничего, ты же ведь тогда ещё маленькой считалась.
- А у меня тогда и руки и ноги как отнялись, хорошо на скамейку присели, а то не иначе грохнулась. А помнишь, что я тебе тогда сказала?
- Не надо, говоришь, Миша. Я и руки сразу отнял, не пойму, что с тобой, дрожишь вся, думаю, чего это она боится.
- А я ведь потом даже расстроилась, её богу, плакала даже, думаю, не нравлюсь совсем, раз отпустил сразу...
Михаил и Лиза вспоминали свою юность, наивность, неопытность. Черту под этими недолгими воспоминаниями подвел Михаил:
- Да... А потом ты в Москву свою укатила, а я через зиму в Армию и всё, разошлись наши с тобой дорожки.
- Ладно Миш, поздно чай горевать. Слава Богу, хоть эти ночи наши, другим и этого не выпадает, любовь-то она ох как редко случается, что бы вот так с обеих сторон... Расскажи про жену свою... Извини, если не хочешь...
- Да нет. Душа уж давно отболела, и я о том не жалею. Вот с тобой мы вроде рядом с малых лет жили, а вот так получилось, что и не сошлись, а тута, ну, вроде, никак не должны были наши пути сойтись, а вот сошлись, на стройке этой чёртовой... Верой её звали. Она тоже по путёвке приехала. Мы с ней не то на каком-то слёте, не то конференции комсомольской познакомились. Я ж там в передовиках ходил и она тоже. Она общительная очень, штукатурщицей работала и была в своей бригаде не освобождённым комсомольским секретарём.
- Мужиков-то наверное вокруг неё всегда много было, раз общительная?- не удержалась от язвительного укола Лиза.
- Да нет, Вера она не такая, да я бы никогда с такой, что средь мужиков тереться любит и не связался. И вообще плохого про неё... Просто совсем уж разными мы оказались. Она ж на поверку, простая совсем оказалась, ну до дури, хоть вроде на вид уверенная такая, активистка, общественница. Она хоть и не освобождённым секретарём была, а больше всех освобождённых делала. Ни одно там мероприятие, праздник, или ещё что без неё не обходились. Ну, а начальники комсомольские ездили на ней втихаря, поручения всякие наваливали, а она везла. А с мужиками нет, она на словах лёгкая была, а так не гулевитая. Она и меня, сколь я с ней гулял, а до свадьбы к себе ни разу не подпустила. Вот я и решил тогда твёрдо, женюсь, не сыскать лучше, а эту работу свою общественную, дармовую, думал забудет, как в доме хозяйкой станет, да дети пойдут.
- И что же, ошибся, не так вышло?
- Я ж говорю, разные мы на поверку оказались, о жизни-то по разному понимали. А главно, самого того, что я думал во всех бабах должно быть, семейного, домовнего, так вот в ней этого совсем не было. Потом уж я узнал, что у неё и родители всю жизнь по стройкам всяким промотались, и она вот так выросла, другой-то жизни не знала, а главно, не хотела. Все эти собрания, заседания, комитеты, всё это самым важным в жизни считала, эта бригада её чёртова, коммунистического труда, дороже семьи для нее оказалась,- Михаил говорил уже со злом в голосе.
- Ты знаешь Миш, я встречала таких девчонок.
- Во-во, а меня именно на такую угораздило нарваться... Как поженились, нам в семейном бараке комнату отдельную дали и квартиру вскорости сулили, ГЭС-то уже почти кончили, дома, город строили.
- Ну и что же вы? Надо было дождаться квартиры и жить.
- Надо бы, да не так всё оно вышло... С работы прихожу, а её нет, то собрание у неё, то заседание, то отчёт, то прием новых членов, то опытом делится. Дома документацию свою комсомольскую заполняет до полуночи. Я на дыбы, что надоело по столовкам питаться, не для того женился. А она в ответ смеётся и как по писанному из речи какой-то, что современная советская женщина не должна становиться домработницей для мужа и вообще скоро везде будут фабрики-кухни. Ну а самое, что меня добило, рожать она совсем отказалась, де не время, обстановка напряжённая, ещё построить много надо, вот переждём годков несколько. Я хоть тогда уже и четвёртый год её знал, а не думал, что она до такого. Ну, думал, как другие там активисты, придуривается на словах, чтобы на хорошем счету быть, а она оказалось и в самделе. Что там она делала, не знаю, это ваши бабские секреты, а я уж подумал что я больной какой, сколь живём, а она не беременеет и всё.
- Может она спираль вставила, или цикл считала?- предположила Лиза.
- Не знаю. Потом уж она сама сказала, без подробностей, что решила пока не рожать. Я тогда чуть не побил её. И на кой, спрашивается, мне такая жена, жрать не готовит, дома не сидит, детей не хочет рожать. А тут ещё мать в письмах пишет, привези, да привези, жену твою погляжу. А как я её такую сюда привезу, что матери скажу, почему детей-то нет? Она, вона, внуков всё ждёт,- Михаил безнадёжно махнул рукой.
- Так ты её сюда ни разу и не привёз?
- Да она и к своим то родителям и то не ездила, в отпуска всё по домам отдыха. Я и с самосвала ушёл, чтобы к Вере поближе быть, в одном СМУ с ней работал. Так вот, я уже был бригадиром каменщиков, а Вера в партию поступила, кандидатский стаж ходила. А тут как раз на другую стройку стали агитировать, в Красноярск. И они все там в её бригаде порешили в этот Красноярск ехать, новую плотину строить, а нам и квартиру вот-вот уже обещают, представляешь.
- И что же она?
- Что она... Она же передовичка в той бригаде, маяк, на всех досках почёта висела, а тут ещё партейной стала. Но не это главно, она сама как рвалась куды-то на ново место. Ну, уж тут я сразу прикинул, что там опять барак, опять пахота ударная, а рядом химики, зеки, вся эта сволочь отборная. Тут я не стерпел, нет, говорю, хватит с меня и одной запруды на всю жизнь. Долго она меня уговаривала, и так и эдак, даже ребёнка согласилась заиметь, как на новом месте обустроимся, это вроде как награда была бы мне. Но я ни в какую, либо здесь квартиры ждём и живём по людски, либо езжай одна со своей бригадой. Она видит такое дело и говорит, хороший ты парень Миша, а старые понятия о жизни имеешь, у тебя, говорит, душа мещанская, я, говорит, перевоспитать тебя хотела, да вижу, ничего поделать не могу. Во, представляешь, мы оказывается друг дружку перевоспитывали, коса на камень... Так и разошлись, тихо без скандала у нас и делить-то нечего было, ни обстановки, ни домашности, одни её протоколы да отчёты по всей комнате. Если жены, хозяйки в доме нету, то и гнезда нету, и у меня тоже душа не лежала чтобы в дом нести...
Михаил замолчал. Чувствовалось, что повествование дается ему нелегко. Лиза еще теснее прижалась к нему, ее голос звучал участливо:
- Ох, бедный, ты бедный Миш... Тут ведь про тебя всякое на деревне болтали, мне мама говорила, а я всё одно не верила, так и думала, раз развёлся, значит, не мог по-другому.
- Бедный, не бедный, а пришлось хлебнуть. Сложная это наука, к жизни-то приладиться, мало у кого выходит. А Веру мне и сейчас жалко. Видал я таких, которые в годах уже. Пока молодые хребет гнули, нужны были, а как молодость, здоровье отдали, так и живи как хош, никому не нужный, ни семьи, ни здоровья. Видел я этих первых гидростроителей-героев, что собой воду перекрывали, когда перемычку по весне прорвало, в воде ледяной живую плотину делали. Сейчас, вона, платят им пенсии по инвалидности, со слуховыми аппаратами ходют, говорят только в трубку специальную, к горлу прижмут хрипят-сипят, а так-то и слова сказать не могут. А тот, кто их в ту воду шпынял, в Москве в начальниках больших ходит. Да и Вера про своих родителей сказывала, сколь де они построили, и на Магнитке, и в Челябинске, и где только они не были - есть чем гордится. А я ей, чего ж тогда доживают в каком-то паршивом посёлке рядом с вредным комбинатом? Это их последняя стройка. Да ладно, хоть бы посёлок был, а то ни снабжения нормального, и от шпаны проходу нет, она сама мне про то говорила. Обижалась, не понимаешь ты, говорит, ничего. А что там понимать, всё и так видать, не жизнь, а сплошная охмуряловка, кто кого обманет, да за его счёт кой что выгадает. Не, лучше уж здесь, хотя и скушно конечно,- нервно крутанул головой Михаил.
- Не знаю Миш, это у тебя так вот вышло, а я вот нет, ни за что не вернусь,- непоколебимо держалась своего мнения Лиза.
- Я ж про тебя и не говорю. С тобой-то ясно дело, вы там в Москве как баре живёте, такое снабжение, у вас не пропадёшь,- в голосе Михаила слышались нотки спокойной, не злой зависти.
- И ты туда же. Вот не знают люди, а судить все берутся. В Москве ведь тоже по всякому живут, мне ведь тоже сначала знаешь, как досталось,- Лиза отвернулась и смотрела куда-то в ночь, видимо припомнив какие-то неприятные эпизоды своей московской жизни.
- Да ну, что ты Лиз, я ж безо всякого... А ты... ты не таись, расскажи, легше будет, ей богу. Вона, мне сейчас, как тебе всё сказал, как камень с души, её богу...
12
Для своей исповеди Лиза собралась не сразу, она зябко куталась в кофту и то и дело вглядывалась в тыльную сторону огорода, словно надеясь, что оттуда кто-то придёт и избавит её от "ответного слова". Но всё замерло - воздух, кусты, трава, белый диск Луны... - словно боясь спугнуть собеседников. Наконец Лиза вздохнула, и невесело усмехнувшись, заговорила:
- Понимаешь, девчонкой я ещё тогда была, шестнадцать лет, да из деревни прямо в Москву. Верно ты сказал, что мы знали-то, нас ведь никто не учил тому, что в жизни-то знать надо, всё через свои синяки да шишки узнавали. Да и кому учить-то было, родители, верно, окромя своей деревни ничего и не видели. Катерина, сестра, по первости помогла, жить пустила, раскладушку поставила, занавесками занавесила. А у ей у самой семья, двое детей малых, коммуналка, соседи пьют без пробуду. Сестра на работу гонит, туда где тяжельше, сама так начинала, да и жилплощадью там скорей обеспечивали - стесняла я их. А я не захотела, как она, неучем остаться на всю жизнь, да на конвейере гробиться. Учиться поступила, на повара. И как она меня не гнала, там, на фабрику, железную дорогу, или метро рыть - я ни в какую. А уж в училище том тоже досталось, тоже попотешились надо мной, над платьями моими да разговором. Я ведь пока эти наши "чай", "эва", "пошто" да "шибко" не отучилась говорить, да одёжу городскую не справила, как клоун какой была, чуть не всей группой надо мной смеялись, пальцами показывали: вон Нюшка деревенская идёт, эта, которая разговаривать не умеет.