– И что же это было?
– Это было за два года до моего рождения. Папа где-то снимался, а мама приехала его проведать. Им очень понравилась ажурная колясочка, и они сфотографировались. Так что моя жизнь началась с этой мистификации. А потом продолжилась.
– И как данная мистификация влияет на вашу жизнь, Миша?
– Ну как? Плохо все очень.
– Плохо?
– Да, все очень плохо. Если жизнь началась с обмана, то так она и дальше покатится.
– А нельзя ли поподробнее про вот это самое детство, которое у вас было, я слышала, довольно буйное.
– Ну, бурное, скажем так. Многогранное.
– Значит, зачитываю: взрыв унитазов, воровство, издевательства над учителями…
– По первым двум пунктам – согласен. А вот про учителей – неизвестно, кто над кем издевался.
– Так.
– Они надо мной или я над ними. Потому что, должен сказать, наша школа – я имею в виду школа моего детства, советская, – она была заточена на подавление личности. То есть ты попадал в некую машину и либо становился отлаженным винтиком в этой машине, либо ты был сломанной деталью. Я такой деталью и был. И теперь думаю: «Черт, почему я не стал этим винтиком?» Потому что потом мне очень не хватало тех знаний, которые можно было бы получить в школе. Но у меня не было времени на это. У меня была борьба.
– Минутку. Можно спросить?
– Да, конечно.
– Это был какой-то протест против всего? Или это свойство характера, которое не давало возможности встроиться в систему?
– Черт его знает. Я никакой не революционер, и откуда взялось неприятие вот этого… ханжества, что ли… Допустим, первый класс еще. Нам сказали: «Завтра будут фотографировать, оденьтесь нарядно». Все сидят в белых рубашках, а я в какой-то жуткой клетчатой рубашке даже не сижу, а лежу на столе. Возможно, какой-то протест уже тогда был во мне заложен. Вот вы, наверное, не знаете, что такое звездочка.
– Звездочка? Кажется, это какое-то объединение было детское… Группа.
– Да, были октябрята. Октябрята – это вообще нечто особое. Я, когда писал книгу, даже посмотрел в Интернете определение. Октябрята – это будущие пионеры, будущие коммунисты и…
– Комсомольцы сначала, до коммунистов.
– Ну да. У них был устав, какие они дружные, веселые ребята. И там был такой тезис, который меня совершенно потряс: «Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут». Вот я думаю… «Валечка, что ты больше всего любишь?» Он говорит: «Я люблю мороженое». – «Петя, а ты что любишь?» – «А я… я люблю кино про шпионов». – «Вовочка, а ты что любишь?» – «Труд», – говорит Вовочка.
– И это настоящий октябренок.
– Это октябренок. Октябренок любит труд. Он не любит мороженое. Он любит лопатой землю копать.
– Миш, возможно, некоторые любят копать. Почему нет?
– Ну, это по-другому называется. Мы в детстве копали не ради труда, а просто интересно было копать. «Что ты любишь?» – «Люблю труд». Короче, я не любил труд, а звездочка… На самой звездочке с пятью лучами Ленин был в центре. Кудрявенький такой – ребенок еще. А в звездочке, которая объединение, поскольку у самой звездочки пять лучей, должно было быть…
– Пять ребят?
– Да, пять… Класс делился на звездочки, семь, что ли звездочек. Не знаю, как распределяли, я тогда болел. По интересам, по месту жительства, по чему-то еще. Был командир звездочки, у всех были свои обязанности.
– Так.
– Когда я после болезни пришел, осталась только одна…
– Вакансия.
– Да. Санитар.
– И что делал санитар?
– Мне дали белую марлевую сумочку и марлевую повязку на рукав с крестом. А в сумочке вата зачем-то была. Я стоял в дверях и проверял чистоту ушей и ногтей одноклассников.
– И вам это нравилось?
– Мне нравилась власть. Я мог сказать: «Уйди, у тебя грязные уши».
– Так ведь в уши надо было посмотреть.
– Ну, я и мог посмотреть.
– Издалека так.
– Издалека, да. Моя должность давала два важных преимущества. Во-первых, у меня появилась власть над классом. Меня боялись.
– Санитара всегда боятся.
– Да. А во-вторых, самому можно было не мыть уши и не стричь ногти. Кто тебя-то проверит?
– Ну да, если ты в повязке.
– Вот так я с длинными ногтями и грязными ушами проходил весь первый класс.
– Зато в чине санитара.
– А потом меня из школы выгнали. Ну, не сразу, конечно. Это долгая история. Мы переехали, разменяли мою любимую квартиру, где я родился и вырос, в Скатертном переулке. Я всегда хвастаюсь, что жил в девятикомнатной квартире. Метров четыреста квадратных. Сказочная жизнь была. Правда, там еще девять семей жили в этой квартире. Но от этого она не была хуже.
– Да. Ребенку всегда в кайф, когда полно народу, весело.
– Весело, конечно. Все друг к другу в гости заходят.
– На самом деле взрослые ютились там в комнатушках, и кухня была на восемь плит. Зато мне там можно было потусоваться. Короче, мы переехали в другую квартиру, и меня из этой школы забрали, к общему удовольствию. И я попал в чудовищную школу. Директриса была… такой шарж. С пучком, в меру старенькая, ярая такая коммунистка. И вот там меня ломали по полной программе восемь лет. А потом выгнали со скандалом.
– Восемь лет в школе – это были годы сопротивления, да?
– Это был ад. При том, что школа была с английским уклоном. А рядом был Даниловский рынок, и я всегда эту школу называл и сейчас называю «школа при Даниловском рынке». Вот там я раскрылся в своей борьбе, можно даже книгу написать – «Моя борьба», что я и сделал. «Мемуары двоечника» – это и есть, по сути, моя борьба со школой.
– Тогда возникает вопрос: в ваши детские годы это был протест против системы в принципе? Или это протест именно против… вот этого пучка?
– Ну, наверное, против пучка. Уж как-то очень злобно ко мне там относились.
– А обучение?
– У меня были прекрасные одноклассники. Несмотря на то что они вместе со мной хулиганили, они еще и немножко учились. Что касается меня… Моей задачей было не получить знания, а обмануть сначала папу с мамой, а потом учителей. Папу с мамой не удавалось.
– Зато папе с мамой удавалось обмануть вас.
– С первого по десятый класс у меня проверяли уроки родители.
– Ничего себе.
– Да, с первого по десятый класс, когда я уже курил по две пачки сигарет.
– У них время-то было проверять? У папы?
– В основном это делала мама. Но даже она начала понимать, что меня контролировать бесполезно. Столько всяких дел интересных. Хоккей во дворе. На телефонную станцию можно было залезть, проволоку украсть. Помойки такие отличные, где можно было какие-то штуки наковырять. И вот вместо всего этого я должен был заниматься уроками. Но я приспособился. Быстро что-то делал и уходил гулять. Мама приходит с работы: «Ты уроки сделал?» А я уже все, я уже размяк. Мама спрашивает: «Ну сколько будет дважды два, Миш?» – а я просто не понимал, что она спрашивает. Естественно, маме убить меня хотелось. Понимаю.
– Наказание за такое состояние души следовало?
– Вся моя жизнь наказание. Сейчас слеза должна потечь.
– И все же.
– Наказание было, когда мама уже теряла всякое терпение. Она взывала к папе: займись, разберись, безобразие! И папа сразу начинал на меня орать.
– То есть мама убеждалась, что сын ничего не знает, ничего не понимает…
– Ну да.
– …и обращалась к папе.
– При этом сама она пыталась влезть во все. Со мной мама заново прошла школу. Наверное, поэтому сейчас она кроссворды отгадывает просто вот так, не глядя. Берет и заполняет эти клеточки, ей даже вопросы особо не нужны.
А папа… Когда она вместе с папой этим занимается, это выглядит так. Мама говорит: «Вот река. Пять букв, на “В” начинается, третья “Л”, последняя “А”». А у папы всегда единственный вопрос: «Это по вертикали или по горизонтали?» Все, на этом его участие заканчивается. Или скажет: «Река». А мама – энциклопедист. Короче, когда ее терпение иссякало, она говорила…
– …папе.
– Да. Она говорила папе: «Разберись». И папа начинал на меня орать открытым звуком. Так, что стены тряслись. Соседи, наверное, думали, что убивают. Но я прекрасно понимал… чувствовал… Это всегда же чувствуешь…
– Понимал что?
– …особенно, когда ты весь в борьбе рос.
– Так понимал что?
– Что нулевая энергия в этом крике.
– То есть он просто… пар в свисток?
– Да. Папа обозначал воспитание, а я обозначал раскаяние. То есть он орал, а я страдал.
– Может, это все для мамы было?
– Естественно.
– Спектакль такой разыгрывался для мамы.
– Ну… вся жизнь – фарс. Потом уроки папа должен было проверить. И тут тоже… Это я сейчас понимаю, что к чему. Мама говорит: «Пойди…» Папа: «Да не надо». – «Нет, проверь у него уроки». Папа: «Я не хочу». – «Ты…» – «Хватит!» Ему хотелось посмотреть футбол или, там, сидит, дремлет у телевизора, и на тебе, уроки.
Я довольно быстро просек, что папа точные науки не очень хорошо понимает, и моя задача была – внятно нести ахинею. Как только он слышал внятность, он кивал. Я нес что-то вроде «базис эрозии, основанный на субстральных эквивалентах региональной зональности…»
– И ваш папа при этом смотрел на вас?
– Нет, он смотрел…
– …в телевизор?
– Ну, наверное. Когда он слышал монотонную хрень, все было нормально. А как только я начинал бякать, мякать… На самом деле папа таким образом учил меня, сам того не зная, каким-то основам актерского искусства. И вот этому он меня научил. Но в школе с базисом эрозии не прокатывало. Они там, видно, что-то знали про этот базис. В общем, трагедии сплошные.
– И как вам такая система воспитания с высоты прожитых лет? Правильно папа поступал?
– Я с папой совершенно согласен. Правда, он это уже к появлению внуков понял: что все генетически заложено в человеке. Что есть, то есть. И главное – не мешать. Все.
– То есть какой человек родился, вот такой пускай и будет.
– Что заложено, то разовьется.
– Воспитывать не нужно.
– Не нужно. И действительно, мои дети, его внуки, они как-то сами выросли. Про Андрея мы вообще говорим, что в семье не без урода. Потому что он очень строгий педагог, в МГУ преподает. У него по 150 двоек на каждом экзамене получают. Потому что он трепетно…
– Он строг.
– Да, строг. И он постоянно учится. Везде. Вот идет по улице и говорит: «О, этому можно поучиться».
– И откуда такая генетика вылезла?
– Ну, я же сказал: в семье не без урода.
– Так.
– Хотя у нас в роду были какие-то юристы, по папиной линии. Как у Жириновского. У него папа юрист…
– Припоминаю, да.
– …хотя этим он пытается скрыть, что еврей. А у меня по папиной линии все евреи, и я этого не скрываю. И среди них были юристы. И вот по этой линии, возможно, как-то зацепился ген.
– И этот ген, значит, способствовал тому, что ребенок стал…
– Стал умным.
– И продвинутым в юриспруденции.
– Да.
– А теперь еще и других учит.
– Да. А дочка, она тоже как-то самостоятельно выросла. Но в ней больше нашего гена. Саша, конечно, училась не так, как Андрей, не с таким удовольствием. Но в школу ходила с удовольствием. Потому что там была тусовка, там было интересно. Изменилось время, уже не было такого давления. Когда я ее утром будил, а она вся в соплях или кашляет, я говорю: «Давай не пойдешь…» – «Нет, что ты, все нормально…»
– То есть ей там было интересно.
– Да. А вот я, чтобы в школу не пойти, градусник тер об одеяло, чтобы показал 37 и 2 хотя бы. К лампочке прислонять нельзя, я и детям это говорил – если к лампочке прислонить, может лопнуть. Или, если вовремя не отдернешь, у тебя будет 47 температура, и тебе не поверят. Так что лучше об одеяло тереть.
– Угу.
– Или еще есть еще такая штучка – щипать себя ногтями.
– Так, так, так. Рекомендации от Михаила Ширвиндта.
– Ну, сейчас дети с удовольствием в школу ходят, а в мое время это было необходимо. Мы щипали себя ногтями за уздечку носа, у ноздрей.
– Так.
– Больно-больно. Сначала появляются слезы, потом ты начинаешь чихать. И через пять минут…
– И через пять минут симптомы.
– Ты сидишь такой на уроке: «Марьиванна…» – весь в соплях захлебываешься. «Марьиванна, мне очень плохо».
– И Мария Ивановна понимает, что лучше спровадить такого ученика домой, чем терпеть его выходки.
– Да. Она говорит: «Иди, иди домой». И тут же какой-нибудь Петька говорил: «Можно я его провожу? Ну, мало ли».
– Естественно.
– И Петька тоже валил со мной, или я с Петькой. Кто быстрее начихает себе эту самую простуду.
– А потом пошли вот эти взорванные унитазы.
– Да. Но это уже отдельная история. Сейчас детям это не нужно. Они, еще раз скажу, с удовольствием ходят в школу, потому что там свободно. Разные знания они там получают. И это уже никак не связано с их отношением к школе.
– То есть вы думаете, что ваша бурная протестная деятельность, она все-таки была связана со временем, а не с чертами характера?
– Ну, наверное, да. Потому что сейчас как-то все у них по-другому в школе.
– Вообще-то представить вас хулиганом довольно сложно. Благообразный такой образ. Но я выяснила, что некоторые известные люди из вашего окружения в школьные годы тоже совершали некие действия… похожие на то, что было с вами. Я сейчас зачитаю вам отрывочки, а вы попробуйте угадать, о ком идет речь.
– Так. Интересно.
– «В тринадцать лет курил тайком в туалете общежития. Отец, узнав об этом, отвесил ему такого пинка, что после этого он несколько дней не появлялся дома». О ком речь?
– Ленин. Ленин курил.
– Напомню: из вашего окружения.
– А Ленин всегда со мной.
– Это понятно, но все же?
– Хорошо. Не Ленин. Но если не Ленин, то кто? Надо так спрашивать.
– Но если не Ленин, то кто это был? Подсказываю: имя то же.
– Как у Ленина или…
– Как у Ленина. Такое же.
– Неужели Путин?
– Владимир… Путин с вами, видимо, хулиганил в детские годы?
– Не со мной, но с некоторыми моими знакомыми да, пересекался.
– Подумайте, а если не из политиков?
– Просто то, что вы сейчас процитировали, делали все Владимиры, которых я знаю. Курили и…
– Хорошо, открою тайну. Это был Владимир Пресняков.
– Младший или старший? Еще вопрос.
– Младший.
– А, ну так я его и воспитывал. Младшего. Вот и воспитал.
– Да, возможно, плод вашего воспитания. Следующий вопрос. «Катался на коньках, цепляясь сзади за борта грузовиков. Так, что искры летели…»
– Ну, сейчас уже не покатаешься за грузовиком. Когда я был маленький, действительно были возможности. Подскажите имя.
– Михаил.
– Э… Ефремов?
– Державин.
– Ну, вас бросает. То Пресняков, то Державин.
– Нас всех бросает.
– Сказали же: из вашего окружения. То есть из моих сверстников. Хотя с Державиным я играл в хоккей… Это был самый счастливый день в моей жизни. Меня тогда выгнали из школы… долгая история, и я играл в хоккей с Державиным. И еще с такими людьми… Сам до сих пор не верю. Не расскажу. Это в книге моей есть. И это правда был самый счастливый день.
– Ну, хотя бы парочку-троечку имен.
– А там всего двое было.
– Хорошо, одно имя назовите.
– Одного звали Валерий. Те, кто знаком с хоккеем, уже хватаются за сердце. А те, кто не в курсе, пусть книгу читают.
– Отлично. Харламов?
– Смотрите-ка, вы знаете.
– Давайте дальше. «В третьем классе написал в Московский зоопарк, чтобы ему выделили пони для школьной постановки».
– Имя?
– Ну уж совсем… Как в школе, «Угадайка». Сергей.
– Пони для школьной постановки… Сергей…