Многие рассуждения Гумбольдта существенно глубже концепций современной лингвокультурологии. Например, по Гумбольдту, сила культурного начала в самом своем существе человеку не доступна. Она открывается косвенно через свои проявления (язык и цивилизацию). Поскольку непосредственное проникновение в мир культуры невозможно, то всякое постижение его есть реконструкция, восстановление, предугадывание ее черт. Язык – главное проявление человеческой культуры. Проблема взаимоотношения языка и культуры становится одной из центральных в творчестве Гумбольдта. Между языком и культурой существует отношение воплощаемости; культура воплощается в языке.
Таким образом, лингвокультурологическая концепция Гумбольдта выходит на уровень анализа цивилизационной составляющей этнической культуры, чего до сих пор не достигла современная лингвокультурология.
Глубина лингвокультурологической концепции Гумбольдта проявляется и в том, что философски осмыслив проблему генезиса языка, Гумбольдт переносит ее на такую плоскость, где фактор времени как бы иррелевантен. Его рассмотрение ориентировано не на внешние факторы происхождения, а на внутренний генезис, усматривающий в языковой способности не только уникальный дар человека, но и его сущностную характеристику. Касаясь генезиса языка, В.Гумбольдт рассматривает два возможных допущения. Факт сложности строения языка может навести на мысль, будто эта сложность – явление вторичного характера, то есть результат постепенного усложнения простых структур в ходе времени, либо она продукт культуры его создателей. Гумбольдт опровергает как первое, так и второе допущение. Факт сложности языковой структуры не представляется ему достаточной логической основой для правомерности вышеуказанных допущений. «Для того, чтобы человек мог постичь хотя бы одно-единственное слово..., весь язык полностью и во всех своих взаимосвязях уже должен быть заложен в нем»[12]. «Каким бы естественным, – говорит он, ни казалось предположение о постепенном образовании языков, они могли возникнуть лишь сразу»[13].
В понимании Гумбольдта, язык тесно связан с культурным развитием человечества и сопутствует ему на каждой ступени его развития, отражая в себе каждую стадию культуры. Языку «присуще очевидное для нас, хотя и необъяснимое в своей сути самодеятельное начало, и в этом плане он вовсе не продукт ничьей деятельности, а непроизвольная эманация духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба»[14].
Согласно его концепции целостности языка, нашедшей свое завершение в понятии внутренней формы языка, каждый, даже мельчайший языковой элемент, не может возникнуть без наличия пронизывающего все части языка единого принципа формы.
Лингвокультурологическая концепция помогала Гумбольдту разобраться в проблеме происхождения языка. Гумбольдт критиковал распространенную идею о том, что возникновению языка, якобы, предшествовали мыслительные усилия его создателей. По Гумбольдту, сознательным творением человеческого рассудка язык объяснить невозможно. «Именно из самого первобытного состояния мог возникнуть язык, который сам есть творение природы», но «природы человеческого разума»[15]. Гумбольдт тем самым подчеркивает уникальность языка как культурного феномена и обращает наше внимание, с одной стороны, на неосознанную форму его существования, а с другой стороны, – на его интеллектуальную активность, заключающуюся в «акте превращения мира в мысли»[16]. Это означает, что, «с необходимостью возникая из человека», язык «не лежит в виде мертвой массы в потемках души, а в качестве закона обусловливает функции мыслительной силы человека»[17].
Язык, по словам Гумбольдта, представляет собой «вечно порождающий себя организм», создание которого обусловлено внутренней потребностью человечества.
Одна из центральных в лингвокультурологической концепции Гумбольдта – проблема соотношения языка и мышления. Практически все его сочинения по языкознанию в большей или меньшей степени затрагивают этот вопрос. В специально посвященной ему небольшой статье («О мышлении и речи») Гумбольдт видит сущность мышления в рефлексии, т.е. в различении мыслящего и предмета мысли. Далее в этой же статье через мышление он дает определение языка, подчеркивая этим их тесную связь: «Чувственное обозначение единств, с которыми связаны определенные фрагменты мышления для противопоставления их как частей другим частям большого целого, как объектов субъектам, называется в широчайшем смысле слова языком»[18].
В рамках своей лингвокультурологической концепции Гумбольдт высказывает идею о том, что человек ищет знак, с помощью которого он мог бы представить целое как совокупность единств. Когда он подыскивает эти знаки, его рассудок занят различением, расчленением, анализом. Далее он строит целое, синтезирует понятия, допускающие свободную обработку, вторичное разъединение и новое слияние. «В соответствии с этим, – пишет Гумбольдт, – и язык выбирал артикулированные звуки, состоящие из элементов, которые способны участвовать в многочисленных новых комбинациях»[19]. Мысль, деятельность – вполне субъективные, – в слове становятся чем-то внешним и ощутимым, становятся объектом, внешним предметом для себя самих и посредством слуха, уже как объект, возвращается к первоначальному источнику. Мысль при этом не теряет своей субъективности, так как произнесенное мной слово остается моим. Только посредством объективирования мысли в слове может из низших форм мысли образоваться понятие. Связь языка и мышления настолько безусловна, что «язык есть обязательная предпосылка мышления и в условиях полной изоляции человека»[20]. Но язык обычно развивается только в обществе и человек понимает себя только тогда, когда на опыте убедится, что его слова понятны и другим людям.
Антропологическая составляющая лингвокультурологической концепции Гумбольдта проявляется в его идее о том, что необходимая взаимосвязанность, взаимообусловленность, взаимовлияние языка и мышления является тем фактором, который «делает человека человеком», отличая его от остальной природы. Природный звук, по Гумбольдту, завершает лишь «чувство», мысли же необходим язык: «хотя чувство везде сопровождает даже самого образованного человека, он тщательно отличает свой экспрессивный крик от языка. Если он настолько взволнован, что не может даже и подумать отделить предмет от самого себя даже в представлении, у него вырывается природный звук, в противоположном случае он говорит и только повышает тон по мере роста своего аффекта»[21].
Связь языка и мышления обуславливает и особый взгляд Гумбольдта на происхождение языка. По его мнению, зарождение языка не может происходить по отдельным кусочкам или отдельным словам: «Для того, чтобы человек мог понять хотя бы единственное слово не просто как душевное побуждение, а как членораздельный звук, обозначающий понятие, весь язык полностью и во всех своих связях уже должен быть заложен в нем». Так как в языке нет ничего единичного, и «каждый отдельный его элемент проявляет себя лишь как часть целого»[22]. Надо отметить, что это последнее положение получило многообразную интерпретацию лишь у языковедов XX века, положивших понятия системы и структуры в основу своих лингвистических теорий.
В работе «О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества» Гумбольдт выдвигает тезис: «Язык не есть продукт деятельности, а деятельность»[23]. Он подчеркивает, что истинное определение языка как энергеий может быть только генетическим. «Язык представляет собой постоянно возобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулируемый звук пригодным для выражения мысли». Форма языка при этом рассматривается как нечто «постоянное и единообразное в этой деятельности духа»[24].
«Генезисная дефиниция» (применяемая как к энергейе, так и к форме) – это не определения языка как эргона, то есть в состоянии статики, а рассмотрение его в действии, выявляющее одновременно и сущность языка. Понимаемая подобным образом форма языка не является «плодом научной абстракции»; она имеет «реальное бытие» не в «языках вообще», а в отдельных языках. Поле и граница действия энергеий измеряются измеряются масштабом объема формы конкретного языка.
Противопоставление «эргон-энергейя» соотносится с другим противопоставлением: «Язык есть не мертвый продукт, а созидающий процесс»[25].
В рамках гумбольдтовской лингвокультурологической концепции язык и все связанное с ним предстают то как нечто готовое, законченное, то как пребывающее в процессе формирования. Так, с одной точки зрения, материал языка предстает как уже произведенный, а с другой – как никогда не достигающий состояния завершенности, законченности. Развивая первую точку зрения, Гумбольдт пишет, что каждый народ получает с незапамятных времен материал своего языка от прежних поколений, и деятельность духа, трудящаяся над выработкой выражения мыслей, имеет дело уже с готовым материалом и соответственно не творит, а только преобразует. Развивая вторую точку зрения, Гумбольдт замечает, что состав слов языка нельзя представлять готовой массой. Не говоря о постоянном образовании новых слов и форм, весь запас слов в языке, пока язык живет в устах народа, есть непрерывно производящийся и воспроизводящийся результата словообразовательных сил. Он воспроизводится, во-первых, целым народом, которому язык обязан своей формой, в обучении детей речи и, наконец, в ежедневном употреблении речи.
В языке как в «вечно повторяющейся работе духа» не может быть ни минуты застоя, его природа – непрерывное развитие под влиянием духовной силы каждого говорящего. Дух непрестанно стремится внести в язык что-либо новое, чтобы, воплотив в него это новое, опять стать под его влияние.
Таким образом, Гумбольдт предвосхитил современную лингвокультурологическую концепцию, т.е. обственно современное понимание языка как постоянно развивающейся сущности, связанной с развитием культуры и общества.
Гумбольдт полагает, что в языке следует видеть не какой-то материал, который можно обозреть в его совокупности или передать за частью, а «вечно порождающий себя организм, в котором законы порождения определенны, но объем и в известной мере также способ порождения остаются совершенно произвольными»[26]. В качестве примера Гумбольдт рассматривает усвоение языка детьми, что представляет собой не только ознакомление со словами, не простая закладка их в памяти и не подражательное лепечущее повторение их, а рост языковой способности с годами и упражнениями.
В языке образуется запас слов и правил, посредством которых он в течение тысячелетий становится самостоятельной силой. Как справедливо отмечет Потебня, хотя речь живого человека или мертвого языка, изображенная письменами, оживляется только тогда, когда читается и произносится, хотя совокупность слов и правил только в живой речи становится языком; но как эта «мумие образная или окаменелая в письме речь, так и грамматика со словарем действительно существуют и язык есть столько же деятельность, сколько и произведение»[27].
Термин «энергейя» впервые встречается именно в главе «Форма языков» (§ 8 «Введения» в труде В.Гумбольдта «О различии строения человеческих языков и его влияния на духовное развитие человечества»). Как будто не должно быть ничего общего между «энергейей» и «формой» обычно понимаемой статически.
Рассмотрение же представленных именно в этой главе отдельных высказываний Гумбольдта приводит нас к убеждению, что его концепция формы языка с необходимостью связана с идеей «энергейи». Поскольку понятие формы истолковывается по-разному, Гумбольдт считает необходимым с самого же начала разъяснить, в каком смысле он его употребляет.
Для установления определенной корреляции между понятиями энергейи и формы можно привести следующие высказывания. Рассматривая язык как энергейю, Гумбольдт пишет: «Язык представляет собой постоянную работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулируемый звук пригодным для выражения мысли»[28]. А в форме языка (которая “отнюдь не только так называемая грамматическая”) он дает такое определение: «Постоянное и единообразное в этой деятельности духа, возвышающей членораздельный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности, и составляет форму языка»[29].
Согласно лингвокультурологической концепции Гумбольдта, очевидна связь языка с культурной деятельностью человека. Поскольку язык есть культурная деятельность (а не продукт ее), эта деятельность, по Гумбольдту, должна протекать определенным образом, т.е. в определенной форме. По сути дела, эта форма и обеспечивает систематичность и своеобразие деятельности языка; и «в действительности она представляет собой индивидуальный способ, посредством которого народ выражает в языке мысли и чувства». Иными словами, то своеобразие и та систематичность, которые наблюдаются в проявлении деятельности языка, обуславливаются его связью с народом, с его национальным характером, с его образом мышления, почему и оказывается возможным утверждать, что «языки всегда имеют национальную форму, являясь непосредственно и собственно национальным творением». Форма каждого языка является неповторимо индивидуальным образованием, хотя в своих существенных чертах она и схожа для всех языков. Она – «духовная настроенность говорящих на одном языке», «индивидуальный порыв, посредством которого тот или иной народ воплощает в языке свои мысли и чувства»[30].
Гумбольдт дает определение формы языка и одновременно отмечает, что «определение формы языка представляется научной абстракцией». Сознательно прибегая к довольно элементарной формулировке, он отмечает, что внутренняя форма языка обуславливает то, что его деятельность протекает так, а не иначе, использует такие средства, а не иные. «Характерная форма языка отражается в его мельчайших элементах, и вместе с тем каждый из этих элементов тем или иным и не всегда ясным образом определяется языком»[31]. При этом Гумбольдт прибегает к метафорическому сопоставлению: конкретные языки «можно сравнить с человеческими физиономиями: сравнивая их между собой, живо чувствуешь их различия и сходства, но никакие измерения и описания каждой черты в отдельности и в их связи не дают возможность сформулировать их своеобразие в едином понятии»[32].
Предвосхищая современное понимание языка, Гумбольдт различает «внутреннюю форму языка» как глубинный принцип его порождения, определяющий собой все своеобразие языковой организации, и «внешнюю форму языка» (звуковую, грамматическую и т.д.), в которой проявляется и воплощается внутренняя форма.
«Форме противостоит, конечно, материя», и на основе своих суждений Гумбольдт приходит к заключению: «В абсолютном смысле в языке не может быть материи без формы». Деятельность языка всегда протекает в определенной форме, и если ее отнять, останется неорганизованная, хаотичная груда материи, поэтому «понятие языка существует и исчезает вместе м понятием формы, ибо язык есть форма и ничего кроме формы». Ведь даже то, что в языке «в одном отношении считается материей, в другом отношении оказывается формой». Заимствуя чужие слова, язык может трактовать их как материю, но материей они будут лишь по отношению к данному (заимствующему) языку, а не сами по себе.