Для формирования концепции современной лингвокультурологии чрезвычайно важно, что Гумбольдт не раз подчеркивал значение понятия формы как основы для описания языков. «По разрозненным элементам нельзя познать то, что есть высшего и тончайшего в языке. ... Расчленение языка на слова и правила – это лишь мертвый продукт научного анализа»[33]. Понятие формы, как считает Гумбольдт, открывает исследователю путь к постижению тайн языка, к выяснению его сущности. Пренебрегая этим путем, он непременно проглядит множество моментов, и они останутся неизученными. Без объяснения останется масса фактов, и, наконец, «отдельные факты будут представляться изолированными там, где в действительности их соединяет живая связь»[34]. Частности должны включаться в понятие формы языков не в виде изолированных фактов, а «лишь постольку, поскольку в них вскрывается единый способ образования языка»[35].
Стоя на позициях лингвокультурологии, Гумбольдт задается вопросом, на который в то время не было ответа, – как же можно постичь эту самую форму языков, каким путем пойти в ее изучение? Его ответ предвосхищает позиции современной лингвистики и лингвокультурологии, его можно постичь и уловить только в связной речи, изучая язык как всю совокупность актов речевой деятельности. Ведь форма языка – это синтез отдельных элементов в «их духовном единстве».
В своих исследованиях Гумбольдт затронул важные для его времени проблемы культурно-философского характера, связанные с выявлением отношения понятий «народ» и «язык». Под «народом», «нацией» понимал не что иное, как культуру. Именно в таком терминологическом варианте мы и должны читать Гумбольдта.
Гумбольдт считает «нацию» (для него это почти то же самое, что и «народ») такой формой «индивидуализации человеческого духа», которая имеет «языковой» статус. Считая нацию духовной формой человечества, имеющей «языковую определенность»[36], специфику этой формы он усматривает главным образом в языке, хотя при этом подчеркивает, что в формировании нации, помимо языка, участвуют и другие факторы: если нами нации назывались духовной формой человечества, то этим совершенно не отрицались их реальность и их земное бытие; такое выражение мы выбирали только потому, что здесь вопрос касался рассмотрения их (наций) интеллектуального аспекта.
По версии Гумбольдта, так как деление человечества на языки совпадает с делением его на народы (в современном понимании – на культуры), то по Гумбольдту, между языком и «народом» существует необходимая корреляция. «Язык и духовная сила народа развиваются не отдельно друг от друга и последовательно один за другой, а составляют исключительно и нераздельно одно и то же действие интеллектуальной способности». «Хотя мы и разграничиваем интеллектуальную деятельность и язык, в действительности такого разделения не существует»[37].
Каков же точный смысл употребления понятия «дух народа» в работах В. Гумбольдта? Следует помнить, что он обсуждает этот вопрос с связи с выявлением условий и причин различия языков. Считая недостаточным один лишь звуковой фактор для объяснения различия и специфики языков, он ищет более «высокий принцип», который по его мнению, объяснит и подтвердит различие конкретных языков («В практических целях очень важно не останавливаться на низшей ступени объяснения языковых различий, а подниматься до высшей и конечной...»[38]. Различие языков эмпирически связано с различием народов и их культур; нельзя ли это различие, то есть специфику языков, объяснить исходя из «духа народа» как из более высокого принципа? Гумбольдт ввел понятие «дух народа» в сравнительное языкознание как понятие необходимое, однако, его трудно постичь в чистом виде: без языкового выражения «дух народа» – неясная величина, знание о которой следует извлечь опять-таки из самого языка, язык же толкуется не только как средство для постижения «духа народа», но и как фактор его создания.
Со всей очевидностью из исследований Гумбольдта следует, что «дух народа» для него – это культура народа в ее широком понимании.
Тут как бы замкнулся заколдованный круг: дух народа как «высший принцип», обусловливая различие и специфику языков, со своей стороны сам нуждается в объяснении через язык. Гумбольдт разъясняет такое рассуждение: «Не будет заколдованного круга, если языки считать продуктом силы народного духа и в то же время пытаться познать дух народа посредством построения самих языков: поскольку каждая специфическая духовная сила развивается посредством языка и только с опорой на него, то она не может иметь иной конструкции, кроме как языковой»[39].
В понимании Гумбольдта, правильность и богатство развития языка прямо пропорционально связаны с соразмерностью воздействия на язык силы национальной культуры (по Гумбольдту, язык преобразуется с каждой новой ступенью духа). «Всеми своими корнями и тончайшими их фибрами он (язык) сплетен с силой национального духа, и чем соразмернее действует на язык сила национального духа, тем правильнее и богаче развитие языка»[40]. Что может в языке зависеть от действия духа? – прежде всего от народного духа зависит сам принцип образования языка. Влияние духа расширяется также на структуру языка и образование форм.
Языки, соответственно, также обладают силой, воздействующей на культуру народа. И это воздействие носит всесторонний и гармоничный характер. По Гумбольдту, языки – это колеи, по которым культура народа совершает свое течение, или, при другом сравнении.
В 1801 году в своих фрагментах монографии о басках Гумбольдт выдвинул тезис о том, что разные языки – это не различные обозначения одного и того же предмета, а «различные видения» его, т.е. видение предмета с разных культурных позиций. Тезис о «языковом мировидении», с чисто эмпирической точки зрения содержит мысль о том, что различие языков не сводится к одному лишь звуковому фактору. Язык не есть ряд готовых этикеток к заранее данным предметам, не их простое озвончение, а промежуточная реальность, сообщающая не о том, как называются предметы, а, скорее, о том, как они нам даны.
Языком охватываются преимущественно объекты, входящие в круг потребностей и интересов человека, и отображаются не столько чисто субстанциональные свойства внеязыкового мира, а, скорее, отношение человека к нему.
Эти отношения в различных языках преломляются по-разному, через свойственное каждому языку семантическое членение. Соответственно, можно предположить, что в наших высказываниях о вещах и явлениях мы до некоторой степени следуем и тем ориентирам, которые предначертаны семантикой национального языка. Следовательно, звучание соединяется не с предметом непосредственно, а через семантически переработанные единицы, которые уже в качестве содержательных образований могут стать основой самого акта обозначения и культурно обусловленной речевой коммуникации.
Для понимания формирования современной лингвокультурологической парадигмы важно, что положения Гумбольдта о том, что язык определяет отношение человека к объективной действительности и его поведение, легли впоследствии в основу теории Э. Сепира – Б. Уорфа, согласно которой язык упорядочивает поток впечатлений действительности, и в основу неогумбольдтианской лингвистической теории Л. Вейсгебера, согласно которой язык превращает окружающий мир в идеи, «вербализует» мир.
Отражая научную моду своего времени, Гумбольдт утверждал, что главной лингвистической дисциплиной, по Гумбольдту, является сравнительное языковедение, в основу которого должно быть положено не только собственно сравнение языков, но и сравнение культур их носителей. То общее, на чем оно строится, – это общечеловеческая языковая способность «превращения мира в мысли». Хотя общее свойство языковой способности охватывает все человечество, однако, эта способность не реализована в одном общечеловеческом языке и одной общечеловеческой культуре, а осуществляется в многообразии языков и культур.
Для понимания значимости лингвокультурологической концепции Гумбольдта следует сказать, что ученый не ограничивался выявлением отношений языка и культуры. Лингвокультурологическая концепция Гумбольдта характеризуется учетом индивидуально-психологического фактора. По Гумбольдту, каждого человека как индивидуальность, даже независимо от языка, можно считать особой позицией в видении мира, поэтому ко всякому объективному восприятию неизбежно примешивается субъективное. «И поскольку на язык одного и того же народа воздействует субъективность одного рода, ясно, что в каждом языке заложено самобытное миросозерцание»[41]. Каждый язык содержит всю структуру понятий и весь способ представлений определенной части человечества. Отсюда и конечная цель языкознания, по Гумбольдту, – Это «тщательно исследование разных путей, какими бесчисленные народы решают всечеловеческую задачу постижения мира путем языка»[42].
Актуальность учения Гумбольдта о языке для современной лингвокультурологии можно сформулировать и увидеть в виде антиномий, в существовании которых он видел диалектику языка. В работе «О сравнительном изучении...» Гумбольдт писал, что «сущность языка беспрерывно повторяется и концентрически проявляется в нем самом; уже в простом предложении, основанном на грамматической форме, видно ее завершенное единство, и так как соединение простейших понятий побуждает к действию всю совокупность категорий мышления, где положительное есть отрицательное, часть – целое, единичное – множественность, следствие – причина, случайное – необходимое, относительное – абсолютное, измерение в пространстве – определение во времени, где одно ощущение находит себе отклик в другом, то как только достигается ясность и определенность выражения простейшего соединения мысли, в изобилии слов оказывается представленным язык как целое»[43]. Язык как целое состоит из противоречащих друг другу понятий, именно эта противоречивость и определяет характер языка.
Предвосхищение гипотезы лингвистической относительности можно увидеть в том, что, по Гумбольдту, с одной стороны, язык есть орган, образующий мысль. Без языка невозможно образование понятий; понятие не может отрешиться от слова; слово является единством звука и понятия. С другой стороны, «дух человека» постоянно стремится освободиться от уз языка, ибо «слова стесняет внутреннее чувство».
В определенном смысле Гумбольдта можно считать и основателем современной семиотики. Слова, по Гумбольдту, – культурно обусловленные знаки отдельных понятий, слово облекается в звуковую форму. Звуки и понятия по природе своей различны: звук служит для человека представлением предмета; понятие является выражением нашего взгляда на предмет, формирование понятий представляет собой внутренний процесс. Что касается мотивированности элементов языка, то они обусловливаются внутренними закономерностями языка, всей его структурой.
Являясь по отношению к познаваемому субъективным, язык по отношению к человеку объективен. «Язык мне принадлежит, так как я воспроизвожу его моею собственной деятельностью; но так как я воспроизвожу его так, а не иначе потому, что так говорят и говорили все поколения, передававшие его друг другу до настоящего времени, то меня, очевидно, ограничивает самый язык»[44].
По своей сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее. Постоянное развитие – основа существования языка.
Как культурное явление язык принадлежит одновременно и отдельному человеку, и всему коллективу. Всякий язык раскрывается во всей своей полноте только в живом употреблении, в речи говорящего лица. «Языки можно считать творением народов и в то же время они остаются творением отдельных лиц»[45]. Язык выражает мировоззрение отдельного человека, но человек всегда зависит от народа, которому принадлежит.
«Язык как масса всего произведенного живою речью, не одно и то же, что самая речь эта в устах народа»[46]. То есть язык как целое отличается от отдельных актов речевой деятельности.
Окончательное культурное значение слова получают только в речи отдельного лица. Но особенность общения состоит, по Гумбольдту, в том, что говорящий и слушающий воспринимают один и тот же предмет с разных стороны вкладывают различное, индивидуальное содержание в одно и то же слово. Отсюда следует, что «никто не принимает слов совершенно в одном и том же смысле, и мелкие оттенки значений переливаются по всему пространству языка, как круги на воде при падении камня. Поэтому взаимное разумение между говорящими в то же время есть недоразумение, и согласие в мыслях и чувствах в то же время и разногласие»[47].
В 20-х годах XX века, главным образом, в Германии и США возникает неогумбольдтиансткое направление современного языкознания, характеризующееся преимущественным вниманием к семантической стороне языка, стремлением изучать язык в тесной связи с культурой данного народа, а также процессами мышления и познания. Основные положения европейского неогумбольдтианства были сформулированы Л.Вайсгербером, Й.Триром, Х.Гиппером и др.[48]Согласно им, язык определяет мышление человека и процесс познания, поэтому люди, говорящие на разных языках, создают различные картины мира.
Таким образом, учение Гумбольдта предвосхитило современный – лингвокультурологический – подход к языку. Основная заслуга Гумбольдта перед современной наукой состоит в том, что немецкий ученый впервые сумел теоретизировать связь развития национального языка с развитием национальной культуры.
А.А.Потебня: творческое освоение учения Гумбольдта и формирование перспективных установок лингвокультурологии
А.А. Потебня был первым из лингвистов, который смог системно освоить и донести до широкой научной общественности Российской империи и остального славяноязычного мира учение Гумбольдта о языке. Во многом поэтому Потебня стал одним из тех представителей отечественной мысли XIX века, философско-лингвистические позиции которого существенно повлияли на развитие лингвистики и лингвокультурологии в России.
Освоение учения Гумбольдта о языке у Потебни начинается с ответа на вопрос о соотношении языка и мышления. Философ утверждает, «что область языка далеко не совпадает с областью мысли. В средине человеческого развития мысль может быть связана со словом, но в начале она, по-видимому, еще не доросла до него, а на высокой степени отвлеченности покидает его как не удовлетворяющее ее требованиям»[49]. Данный вывод Потебни можно считать не только освоением учения Гумбольдта, но и дальнейшим развитием этого учения.
Важно, что Потебня глубже, чем кто-либо в XIX веке понял Гумбольдта. Отправным пунктом для понимания Гумбольдта Потебня взял положение о том, что язык есть орган образования культурно обусловленной мысли. Это положение он интерпретировал с позиций культурно-генетического эволюционизма – мировоззрения, усвоенного им от Гумбольдта. Русский ученый, таким образом, проник в самую сердцевину гумбольдтовского стиля мышления.
Суть мировоззрения, о котором идет речь, Потебня изложил в заключении к книге «Мысль и язык» (1862). Он писал: «Известно, что истина, добытая трудом многих поколений, потом легко дается даже детям, в чем и состоит сущность прогресса; но менее известно, что этим прогрессом человек обязан языку. Язык есть потом уже условие прогресса народов, почему он орган мысли отдельного лица. Легко увериться, что широкое основание деятельности потомков, приготовляемое предками, – не в наследственности и физиологических расположениях тела и не в вещественных памятниках прежней жизни. Без слова человек остался бы дикарем...»[50].