Мама отпускает меня, потом на минуту замирает у двери.
– Здесь есть своя прелесть, Тесс, своя красота. Надо лишь отыскать её.
– Постараюсь, – отвечаю я. И говорю так прежде всего потому, что доверяю маме. Мы с ней всегда сходились во взглядах на многие вещи. Наверное, потому, что мы обе художницы. Она видит мир через маленькие морские стекляшки и ракушки, и я люблю её за это.
Дверь с щелчком закрывается. Я хватаю со стула джинсы, которые бросила здесь вечером. Мой альбом приоткрыт, и я вдруг застываю на месте, заметив странное пятно в верхнем левом углу листа. Пятно серовато-чёрное. Как будто я начала что-то рисовать, а затем провела по этому месту подушечкой большого пальца.
– Что такое… – начинаю я, склоняясь над страницей.
Вчера вечером я ничего не рисовала. Я так устала таскать коробки в этом огромном доме, что сразу рухнула в постель. Внимательно рассматриваю пятно. Оно маленькое и похоже на перевёрнутую букву L. Приподняв альбом и встряхнув, я наблюдаю, как пятно превращается в пыль и исчезает в воздухе. Там, конечно, останется тёмный след, но я потом просто заштрихую его. Что-то в этом знаке всё-таки беспокоит меня. Что-то здесь не так.
Закрывая альбом, выдвигаю ящик стола и кладу его туда. Родители купили этот стол специально для моих занятий. Его ящик намного больше, чем у других столов. Он глубокий, в него можно поместить несколько коробок с мелками.
До меня доносятся звуки отцовской скрипки, и мне трудно сдержать улыбку. Пусть именно эта скрипка притащила нас сюда и разрушила все мои мечты, я по-прежнему обожаю её звучание. Оно напоминает мне о летних закатах, о морском окуне на гриле и о холодном чае со льдом.
Музыка напоминает мне о доме…
Глава 3
Говорят, первый шаг в работе с пастелью – нарисовать непрерывный контур. На самом деле это непросто. Провести первую линию немного страшновато. Лежащий перед тобой лист бумаги… он поначалу такой недружелюбный, такой белый и пустой. Очень трудно сделать этот первый штрих. Притом не важно, светлый или тёмный, потому что всё равно боишься испортить.
Я бы замучилась рисовать ту перевёрнутую букву L. И уж точно не забыла бы, если бы нарисовала сама. Но ведь я точно помню, что пока даже не выбрала себе тему для очередного рисунка…
Включаю свет в ванной и хмурюсь. Я уже и так на пределе из-за таинственной метки, которую обнаружила утром в своём альбоме. Мысль пойти в ванную и умыться отнюдь не вдохновляет. И вообще здесь ещё темнее и мрачнее, чем вчера, когда я чистила зубы. Она стала ещё более жуткой. Пол покрывает тусклая чёрно-белая плитка. Старая ванна с потрескавшейся эмалью и отбитыми краями стоит в углу на четырёх ножках. Здесь всего одна раковина, а не двойная, как во Флориде. И в ней тёмно-коричневый след от ржавой воды. Когда здесь в последний раз делали уборку?
– Фу, – раздражённо бормочу я, пытаясь отыскать полотенце.
Но удача, как всегда в последнее время, не на моей стороне. Полотенца, наверное, ещё не распакованы, и я вынуждена вытирать лицо краем рубашки. Древняя ванна. Запущенная раковина. Никаких занавесок. Никаких полотенец. Я будто попала в одно из реалити-шоу, где участники оказываются в чрезвычайных обстоятельствах. В сегодняшней серии Тесса Вудвард пытается выжить в мерзкой ванной!
Повернув кран, я набираю в руки воду и умываю лицо. Делаю это осторожно, чтобы не касаться волосами раковины и тем более ржавых следов. Смахнув капли ладонью, поднимаю голову и смотрю в зеркало. Щёки слегка раскраснелись. Вроде проснулась… Всё же лучше, чем было.
Уже поворачиваюсь и собираюсь спуститься вниз, как вдруг круглые лампочки над туалетным столиком начинают гудеть. А потом мерцают по очереди. Странно. Отец, конечно, упоминал об оставленной мебели и о течи под раковиной, которую надо поскорее устранить. Но не припомню, чтобы он говорил о каких-то проблемах с электричеством…
Глубокий треск эхом отдаётся от голых стен, и мои руки тут же покрываются мурашками. В считаные секунды непонятный страх заполняет всё вокруг. Как будто просачивается через невидимую трещину. Я оглядываюсь, чтобы понять, что происходит. Но тут же замираю, когда все четыре лампочки тускнеют, оставляя меня в полумраке.
Ох… это для меня сигнал. И ещё стимул. Я бросаюсь к двери, хватаюсь за ручку, дёргаю её… Но ничего не происходит. Она не поддаётся. Когда я внимательно рассматриваю металлическую накладку вокруг ручки, то невольно вздрагиваю. Никакой защёлки нет. Почему тогда ручка не поворачивается?
– Мама! – кричу я через дверь. И задыхаюсь, когда лампочки гаснут.
Становится совсем темно. Я едва различаю собственную руку. Потом начинаю колотить по двери, царапать её. Но всё без толку. Потрескивание усиливается, от него гудит в ушах.
– Мама!
Наконец я сползаю на пол и затыкаю уши. Звук невыносимо громкий. Кажется, он просачивается сквозь кожу и проникает внутрь. Я моргаю в темноте, но ничего не вижу. И не уверена, хочу ли я сейчас что-нибудь увидеть…
В этот момент острая боль пронзает мне рёбра. Вскрикнув, я отскакиваю от двери в противоположный угол ванной. Что бы ни устроило мне ловушку в ванной, теперь оно перешло в нападение. Но тут вспыхивает свет, и я вижу лицо мамы. Её губы шевелятся, но я почему-то ничего не слышу. Один только треск. Мама склоняется надо мной и мягко убирает руки от моих ушей. Шум прекращается.
– Тесса, милая, что с тобой? – спрашивает она, привлекая меня к себе. Я чувствую, как её руки обнимают меня, и кладу голову ей на грудь. А потом сама себе говорю: «Успокойся и становись взрослее». – Я, случайно, не ушибла тебя, когда открывала дверь?
– Огни, – бормочу я в ответ. – Начали мерцать, а потом этот жуткий треск…
– Огни? – удивляется мама. Потом, сообразив, указывает на лампочки над раковиной.
Я киваю:
– Да, они почти погасли. Все четыре! Я услышала шум. Как будто какое-то шипение или треск. – Я смотрю вокруг, разглядываю стены. Но вижу лишь облупившуюся краску невыразительного цвета. Никаких отверстий, через которые сюда могли пробираться неведомые трескучие существа. – Не знаю, отчего возник этот мерзкий звук…
Нахмурившись, мама встаёт. Она внимательно разглядывает выключатель, потом смотрит на меня. Протягивая руку, она помогает мне подняться.
– Я, конечно, не специалист по старым домам, но думаю, случившееся объясняется довольно просто.
Я с любопытством наклоняюсь к ней поближе:
– И что же это?
Она жестом указывает на выключатель.
– Посмотри, как работает этот выключатель. Непонятно: то ли он включён, то ли выключен.
Держу пари, что во многих викторианских домах барахлит проводка. И возможно, именно это и вызвало мерцание лампочек.
Я осматриваю выключатель. Он и в самом деле замер в каком-то промежуточном положении.
– Выходит, я чуть не устроила пожар? Треск и в самом деле был очень громкий.
Мама усмехается, и её смех согревает мне сердце.
– Ну не думаю. До этого дело бы не дошло. Просто ты немного испугалась, вот и всё.
Отдышавшись, пробую улыбнуться. Я знаю, что вряд ли получится, но что мне остаётся? Собираюсь выйти из ванной, как вдруг вспоминаю про дверную ручку. А это тогда что? Неполадки с проводкой тут явно ни при чём. Неужели двери в доме такие старые, что всё время заедают?
– Да, и дверь, похоже, заклинила. Вот почему я позвала тебя.
Мама выглядит смущённой. Её яркие глаза на мгновение застывают на мне. А потом она пожимает плечами:
– Знаешь, я не слышала, как ты окликнула меня. Честно говоря, я оказалась здесь совершенно случайно. Зашла почистить зубы.
Она поднимает левую руку, показывая мне свою косметичку.
– Ты ничего не слышала? – ошеломлённо спрашиваю я. – Ни тот жуткий треск, ни мой крик? Ничего?
Мама качает головой:
– Прости, солнышко. Агент по недвижимости сказал, что сейчас больше никто не строит такие дома. Слишком дорого. Ведь они сделаны из очень качественных материалов, – говорит мне мама и в подтверждение барабанит пальцами по двери. – Слышишь? Она из цельного дерева. Не полая, как делают сейчас. Здесь всё намного толще и прочнее, чем в современных постройках.
Напомните мне, что если я когда-нибудь соберусь упасть, стукнуться головой или потерять сознание, то должна сделать это в комнате с открытой дверью. Вот так-то. Повернувшись, я оказываюсь перед зеркалом. Весь былой румянец на моём лице сошёл на нет, оставив лишь пепельно-серую маску.
– С тобой всё в порядке? – спрашивает мама и кладёт мне руки на плечи.
Кивая, я пытаюсь забыть о недавних страхах. Всё будет хорошо. Если уж я пережила такую долгую поездку и первый день на новом месте, то смогу пережить и эту жуткую старую ванную.
Глава 4
Когда я спускаюсь по скрипучей лестнице на кухню, ноги ещё плохо меня слушаются. Не самое удачное начало второго дня на новом месте. Какая-то доисторическая, покрытая пылью мебель. Странные звуки ночью, а теперь ещё и взбесившаяся электропроводка. Этот дом начинает всерьёз беспокоить меня…
Я останавливаюсь, чтобы осмотреть картину на стене, доставшуюся нам от предыдущего владельца. Она не очень большая – наверное, размером с экран обычного ноутбука. Судя по трещинам, написана масляными красками. И держится на обыкновенном гвозде, вбитом в стену.
«Почему они не забрали её с собой?» – спрашиваю про себя и наклоняюсь поближе. Мама иногда оставляет свои творения, желая, видимо, удивить того, у кого иначе не хватило бы денег на такую роскошь. Но я так не делаю. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь видел мои рисунки. Так, по крайней мере, было до сих пор.
Я пытаюсь разглядеть картину в тусклом свете нависающей над головой лампочки. На холсте изображены цветы и стебли с усиками, обвивающие высокий каменный забор. Сначала, когда видишь перед собой только стену и ярко-красные лепестки, становится жутковато. Но в то же время это красиво. Хороший контраст, как сказала бы моя учительница рисования.
С трудом сглотнув, я мысленно заставляю себя не думать о своей учительнице рисования Джейн. Она невысокого роста, белокурая, с пронзительным голосом. У неё великолепная техника пастельного рисунка. У меня сдавливает горло, я готова вот-вот расплакаться. Но качаю головой, надеясь, что воспоминания не будут долго меня мучить. По крайней мере, они не должны причинить мне столько боли…
– Доброе утро! – говорит папа, аккуратно откладывая скрипку, когда я захожу на кухню. Джон уже не спит и с усмешкой поглядывает на меня. С его подбородка стекают капли сиропа, а вокруг стола разбросана дюжина коробочек из «Макдоналдса». – Как ты, выспалась?
– A-а… Ну да. Наверное. Правда, снились какие-то дурацкие сны.
– Мне тоже, – хмуро вставляет Джон. – В прихожей были призраки.
Я едва сдерживаю смех. Благодаря весьма вольному воспитанию Джону сходит с рук куда больше, чем любому другому четырёхлетнему сорванцу. Включая просмотр всех мерзких шоу об охоте за призраками на канале «Путешествия». Папа говорит, что Джон во многом следует зову сердца. Мама считает, что в нём бушует дух свободы. Я же говорю, что это просто самый ненормальный, озорной мальчишка.
– Там были призраки! – не унимается Джон, запихивая в рот ещё один кусок блина.
– Ладно, ладно. Достаточно, Джон. Давайте всё же сосредоточимся сегодня на чём-то приятном, – говорит папа, усаживая Джона к себе на колени. – Мы ведь в новом городе, здесь так красиво!
Я перехватываю его пристальный взгляд, направленный в сторону окна. Сама я не вижу там ничего, кроме облаков на небе. И они все серые, как наш дом.
– Итак, наше первое воскресенье в большом городе. Как только мы здесь обживёмся, то возобновим наши воскресные семейные дни. Но сейчас у нас с мамой скопилась целая кипа бланков, которые надо непременно заполнить. И ещё нужно позвонить в кучу разных компаний. Итак… Что будем делать? – спрашивает папа, и лицо его расплывается в широкой улыбке.
У него на подбородке щетина, мешки под глазами, но в целом он выглядит счастливым. Я пожимаю плечами. Не хочется его расстраивать. Мой папа просто замечательный, и я знаю, как тяжело ему всё это досталось. И маме, кстати, тоже. Но именно сейчас, кажется, нет ничего лучше, чем заползти обратно в постель, натянуть на голову одеяло и сделать вид, что мы никуда не уезжали и ничего такого со мной не произошло.
– Ну же, Тесс. Чикаго просто пропитан историей. И здесь полно отличных мест для рисования. – Папа замолкает и оглядывается на стойку. Там стоит старая банка Мейсона с отвинчивающейся крышкой. Я с ужасом наблюдаю, как он быстро пересекает комнату, хватает её и приносит мне. С гулким стуком он ставит её на стол, а я смотрю на свёрнутые бумажные квадратики внутри. И ёжусь от страха.
Банка приключений. Родители придумали это два года назад. Они вкратце описывают будущие приключения на небольших листочках бумаги и бросают их в банку, затем ждут удобного момента, чтобы подсунуть это Джону или мне. Обычно мне.
– У меня сейчас нет особого желания использовать банку приключений, папа, – бормочу я.
– Ерунда! – смеётся папа, когда поднимает банку и встряхивает её, чтобы перемешать бумажки. – Она стала катализатором многих интересных затей! Помнишь, как мы с её помощью решили на выходные отправиться на Флорида-Кис?
О, я-то хорошо помню.
– Да, в те выходные я пропустила вечеринку с ночёвкой в гостях. А всё потому, что кто-то забыл заглянуть в календарь и проверить расписание мероприятий.
Папа фыркает:
– Эти вечеринки устраивают каждые выходные, Тесса, а вот шанс увидеть что-нибудь новенькое выпадает не так часто. И Джонни тоже было интересно. Только вспомни, сколько всего удивительного мы там встретили! А всё потому, что не сидели сложа руки, говоря: «Ну да, хорошее местечко, выберемся туда как-нибудь». Так поступает большинство людей, которые никуда не ездят. А мы просто взяли и поехали. – С этими словами он подталкивает банку ко мне.
Затаив дыхание, я беру её в руки и начинаю отвинчивать крышку. Я знаю, что родители пытаются сделать нас с Джоном так называемыми учениками мира и что я должна это ценить. Но случаются дни, когда просто хочется посидеть на диване и отключиться, побыть одной. Видимо, сегодня не такой день.
Поёжившись, я вытаскиваю клочок бумаги. Я действительно надеялась, что мама придумала… как обрести душевный покой, ну или что-нибудь в таком роде. По крайней мере, это помогло бы мне некоторое время побыть наедине с собой. Но сейчас, видимо, на это рассчитывать не приходится…
– Исследовать неизвестное, – говорю я, комкая бумажку и швыряя её на стол.
Папино лицо сияет так, как будто он выиграл в лотерею.
– Замечательно! Здесь просто масса возможностей! Подумай только, ведь сам переезд в Чикаго уже само по себе приключение!
– Предпочла бы остаться во Флориде. И могла бы сейчас нежиться на пляже.
Я смотрю в окно, и мой взгляд останавливается на сером небе. Папино лицо вытягивается и немного мрачнеет.
– Эй, я знаю, что первые несколько дней получатся довольно сумбурными. И для тебя, и для нас с мамой. Но ты лучше думай так: «Я не увижу этот мир и все те замечательные вещи, которые он может мне предложить, если оставлю свои глаза закрытыми».
Мои глаза широко открыты, и, наверное, в этом-то как раз и проблема.
– Помнишь место, о котором рассказывал агент по недвижимости? Северный пруд, кажется? Ты могла бы исследовать его для начала!
Я смотрю на папу так, как будто у него три глаза.
– Папа, я даже толком не понимаю, где нахожусь! Я даже не знаю, как называется наша улица. Как мне вообще добраться до Северного пруда!
– Вообще-то Чикаго, как и другие города, нанесён на карты. Если ты знаешь координаты места назначения, то доберёшься туда без особого труда.
Я кривлю губы, стараясь удержаться от спора. Не в кайф мне блуждать по странному району в одиночку. Мне не страшно. Просто не хочется. Пока не хочется.
– На Тенистой, – добавляет папа, накалывая на вилку кусочек колбасы и отправляя себе в рот. Потом берёт со стола салфетку и вытирает уголки губ.
– Что?
– Я говорю, что мы живём на Тенистой улице. До пруда отсюда всего несколько кварталов. Я бы не предложил этот вариант, если бы он таил в себе какую-то опасность. Ты же знаешь. С тобой ничего не случится, радость моя.