– Вы и за смерть женщин, детей, стариков, тех, кого вы за людей не считаете, – сказал Окунёв. – Людей ведь убиваете! Ведь это свобода для вас, холопов чужих желаний, но не для честных и добрых людей!
– Какие там люди! – Вырывается из мерзкого нутра Воронько. – Наполовину москали, да их прислужники.
Уже не с ненавистью, а с каким-то сожалением смотрит на Воронько врач, да и санитар Окунев. Ведь старый бандеровец не только по всей своей жизни негодяй, он, явно, психически нездоров. Как те субъекты, которые с детства внушали ему эту белиберду.
Сколько их сейчас, потерявших разум, зомбированных холопами заокеанских ультра либералов и псевдодемократов. Сатана справно здесь потрудился, а теперь вот на обожжённых огнём, изрытых снарядами и минами полях, гуляет… Радуется. Так ведь рано же ещё праздновать победу. Куда спешить-то? Повоюем и, как водится, одержим победу. Только уж, на сей раз, не следует щадить и миловать врагов. Они ведь психические больные… на четыре поколения вперёд. Многие из них и не поймут, за что это их так обижают.
Вроде бы, больных на головной мозг негоже обижать, на самом деле. Ведь и так богом обделённые. Но в живых обезумевших зверей в человеческом обличье оставлять никак нельзя. Если не они, то их непредсказуемые потомки, вполне, могут натворить много гадостей на Земле. Благодушие и милость к ним может стать новой пролитой кровью.
Скорбные события. Пусть страшные, но и одновременно смешные дела… даже для людей, не имеющих собственного мнения. Впрочем, им всё одно, они с рождения улыбаются. До поры и до времени. Страшны люди и с каменными дежурными улыбками, они – самые настоящие зомби.
Трудно окончательно выйти из памяти тому, для кого недавнее прошлое ещё не перестало быть настоящим. Тогда у беседки Игорь должен был страховать Смилова, то есть предпринимать какие-то действия только в крайнем случае. А Воронько, понимающий, что прощения ему за явную организацию террористических актов на территории больницы не будет, начал снова говорить, что он пожалуется на Смилова главному врачу Турченко.
…Но если бы сейчас главный врач больницы Сергей Дмитриевич Турченко слышал то, о чём говорит вечный бандит Михась Воронько, то не удержался бы. По всей вероятности этот добрый и отзывчивый человек, не заботясь о последствиях, ударил бы мерзкого фашиста первым попавшимся под руку кирпичом. Крепко бы шарахнул и чётко, и ведь был бы прав потому, что совершил благое дело.
– Турченко всякую нечисть сатанинскую не переваривает, – разъясняет Смилов бандиту. – Он всяких фашистов и американских диверсантов не очень обожает. У него на всякую гадость аллергия.
– И что, меня сепаратисты будут судить? – Спрашивает Воронько. – Почему они должны надо мной суд вершить?
– Вряд ли, Михась Степанович, вас будут судить, – предполагает Окунёв. – По законам военного времени…
– Кто ж тебя, такого славного старичка будет судить? Ты – не подсуден! – Убеждённо замечает и Смилов. – Гражданская война идёт. Тебя просто расстреляют.
– Как? – Удивляется Воронько. – Не пожалеют даже моих годов преклонных?
– Ты ещё бодрый, и для пули, вполне, сгодишься, – подбадривает бандеровца хирург. – Даже ещё очень молодой…
– Но как же? – Беспокоится бандит. – Несправедливо получится.
С некоторым осуждением и недоумением Смилов смотрит на Воронько. Почему же шкодник, можно сказать, международного масштаба мешает ему обезвреживать мины? Что же такое творится на белом свете. Да и непонятливый какой-то бандит. Ведь почти что уверен старый проказник, что ему ополченцы и милиционеры скажут: «Ну, молодец! Ну, герой! Сколько жизней человеческих помог загубить, да ведь и сам, наверняка, в палачах побывал! Герой!».
Осторожно, подходя к минам, Смилов ещё раз популярно объясняет Воронько, что тот будет расстрелян по законам военного времени. Сколько же можно повторять и что тут не понятного? Кроме того, хирург убедительно просит Воронько, пока тот живой, не мешать ему заниматься полезным делом.
Окунёв садится рядом со Смиловым, что называется, на подхвате. Ему просто предстоит убирать в стону обезвреженные мины.
Смилов разгребает вокруг простейшего спрятанного взрывного устройства рыхлую землю и песок. Осторожно вытаскивает её на свет божий. Неспешно выкручивает взрыватель. Кладёт его и обезвреженный взрывной механизм в сторонку. Передаёт уже неопасную мину Игорю.
– Что б вас обоих разорвало, – не произносит, а хрипит Воронько, – на мелкие кусочки!
– Вместе с тобой. Но ты пойми, Воронько, если бы вы, фашисты, эти мины ставили на лужайке у Белого Дома, в славном стольном городе Вашингтоне, то я бы на вас нисколько не обиделся. Свои ребята ведь тоже могут перессориться. Но тут вы что-то попутали. Здесь минам не место.
Неторопливо откапывает и обезвреживает ещё одну мину.
Осторожно выкручивает взрыватель. Не смотрит в сторону Воронько. Но за ним наблюдает Игорь. Для этого он и остался здесь, у беседки.
Бандеровец осторожно и бесшумно выходит в проём беседки. Смилов продолжает работать, поясняет Воронько:
– Я в нескольких точках воевал. С их крутыми «рембами» не один раз встречался. Наглые людишки. Из них такие, вояки, как из меня художник-модельер. Я иногда с некоторым удовольствием отправлял их на тот свет.
Осторожно вытаскивает из земли третью мину. Продолжает говорить:
– Ничего тут грешного нет. Ведь они убивали моих друзей. Значит, их место – на том свете. Правда, они стараются воевать чужими руками. Но не всегда получается.
Воронько извлекает из пиджака пистолет. Старается тихо и незаметно взвести затвор. Смилов кладёт взрыватель на песок. Потом вытаскивает из земли и саму мину. Подает ёё юному санитару. Продолжает говорить:
– Ты, гнусный Воронько, видать чуток удивлён. Ну, да, я хирург. Но в свободное от работу время… Одним словом, одних лечил, других жизни учил.
Ушлый старый бандит Воронько начинает направлять ствол пистолета на Смилова.
Но Окунёв очень быстро и точно швыряет обезвреженную мину в бандита. При этом прикрывает Смилова собой, от возможного выстрела. Но Воронько, не ожидавший такой меткости и реакции от пацана, получает удар миной прямо в переносицу. Падает навзничь, роняя на дощатый пол беседки пистолет.
Смилов поворачивает голову в сторону минувшей опасности. Пистолет выстреливает. Результата детонация от удара о дощатый пол. Воронько, теряя сознание, успевает сказать:
– Змеи подколодные!
– Понял. Ты вооружён и очень опасен, – говорит Смилов.– Дурак думкою богатеет. А я ведь, господин Воронько, и не таких бычков в банку закатывал. Но мне и не надо было суетится. Игорёк у меня всё умеет. Людей ему по-молодости убивать не рекомендуется, но диверсантов и террористов калечить разрешено.
Наконец-то, он обезвреживает последнюю, четвёртую мину.
На территорию больничного двора въезжает старый «уазик». Останавливается невдалеке от беседки. Из машины выскакивают трое милиционеров, в камуфляжной форме, вооруженные до зубов.
Приветливо улыбаясь, Смилов правой рукой показывает им на трупы и поверженного Воронько. Увидев обезвреженные мины, они становятся не такими торопливыми. Подходят к нему, подробно расспрашивают о случившемся.
Высоко, в небе, летит сизый голубь. Смилов следит за его полётом. Слышится звук ружейного выстрела, голубь падает на землю, почти рядом с беседкой.
Смилов и Окунев направляются к главному больничному входу. Миля из окна второго этажа машет им рукой.
Двое милиционеров надевают наручники на запястья испуганного бандита Воронько. Садятся вместе с ним в «уазик». Третий вооружённый блюститель порядка остаётся с трупами нацистов. Будет ожидать приезда крытой машины или, в крайнем случае, грузовой. Пока ещё рано отправлять молодых и неразумных разбойников в морг. Пусть сначала их тела дадут важные и нужные… показания.
А Смилов и Окунёв возвращаются к своей работе. Санитару проще. Он помогает врачам и больным, что-то надо принести или унести, помочь медсестре… Да и полы в палатах помыть не зазорно.
Демьян Тарасович уже готов к очередной операции. Там, в хирургическом кабинете, куча инструментов в специальных коробочках из хромированной стали. Рядом с операционным столиком в специальных коробочках из хромированной стали куча инструментов.
Хирург Смилов будет бороться, как обычно, за жизнь очередного пациента. С ним всегда рядом Миля. Она, в принципе, операционная сестра, а не процедурная. Просто людей не хватает и работы много. Надо везде и всюду успевать.
На следующий день выпала суббота, для многих выходной день. Рано утром к нему зашли близнецы Завьяловы. Одеты были по-походному, в джинсовые костюмы, на ногах – кроссовки, в руках небольшие корзины. С порога Александра Тимофеевна предложила им позавтракать, но они отказались.
– Мы надумали сходить по грибы, – сообщила Тамара. – Тут недалеко. На автобусе немного проедем, а там чуть-чуть пешком.
– Вот и решили забежать за Игорем, – сказал Борис. – Мы на улице подождём, пока он одевается. Мы быстро вернёмся. К обеду.
– Он умывается, чистит зубы. Я ему скажу. У меня была где-то корзина, – сказала старушка Куличова, – если, конечно, я её найду.
– Мы Игоря внизу подождём, на скамейке, – сказал Борис. – Сейчас в лесу хорошо.
Завьяловы вышли за дверь. Зачем мешать Игорю собираться? Они, сколько нужно, подождут.
Когда почти сразу же появился на кухне, завтрак был уже на столе. Яичница и чай пирожками, начинёнными яблочным повидлом. Бабушка тут же сообщила внуку, что его ожидают на улице друзья.
– Не знаю, – ответил Игорь, – идти мне с ними или нет.
– Сходи, Игорёк, – посоветовала ему Александра Тимофеевна. – Дело не в грибах. Немножко проветришься. Если хочешь, конечно.
Что ж, по грибы так по грибы.
Через двадцать минут он с Завьяловыми шёл в сторону остановки пригородного автобуса. В джинсовом костюме, со старой, но надёжной корзиной в руках. Все трое прихватили с собой по бутылке воды, кое-какую еду. Долго бродить по тайге не собирались, часа два. Не больше. Достаточно для того, чтобы наполнить корзины белыми грибами или волнушками и груздями.
Много удивительного и непонятного увидел на одной из сопок. Такие растения и деревья, которых он никогда не встречал. Ему Завьяловы рассказывали почти о каждом из них. Например, дерево с пышными ярко-зелёными листьями. Оно особо ничем внешне не примечательно, но вместо коры у дерева – самая настоящая толстая пробка. Легонько ударишь по стволу кулаком, и он отскакивает от ствола, как мячик.
– Так и называется, – пояснил Боря, – пробковое дерево.
– А если по-научному, – уточнила Тома, – то амурский бархат. По латыни как он называется, если честно, то не знаю.
Какие же его годы. Со временем Игорь освоится, приживётся в этих краях. Научится воспринимать всякого рода здешние «чудеса», как что-то обычное. К холодной зиме привыкнет и к жаркому лету.
Они сели на поваленный ствол большого дерева. Надо было немного перекусить, хоть по паре варёных яиц съесть да воды выпить. Точнее, не вода. У Завьяловых был с собой брусничный морс. Окунёву его двоюродная бабушка дала с собой бутылку с напитком из ягоды голубицы.
Мимо них проходил весёлый долговязый, черноволосый парень лет двадцати четырёх с полной корзиной грибов. Он только крикнул им:
– Хорошая погода, мои славные соседи, Тамара и Борис. Привет родителям! Я уже загрузился – и домой!
– И тебе, Алексей, всего доброго! Мы тоже скоро пойдём на остановку!
Внезапно появился этот человек и так же быстро исчез.
– Кто такой? – Настороженно спросил их Игорь, – кто он?
– Обычный человек, Алексей Иванов. – Ответила Тамара.– Больше года тому назад приехал сюда из Украины. Женился. Снимает квартиру в нашем подъезде.
– Работает, вроде, штамповщиком, – на нашем предприятии «Амурметалл». Оно – огромное, там и сталь льют… Многое, что делают. А почему он тебя заинтересовал?
– Просто спросил, – ответил Окунёв. – Наверное, он такое же, чем все остальные люди.
Но это было совсем не так. Он узнал в знакомом близнецов Завьяловых бандита и нациста Трофима Курденко, по кличке Хитрый. Бандит был настолько коварен, что не щадил не своих, ни чужих. Убивал исподтишка и старого, и малого, даже своих однополчан из бандитских формирований. Просто грабил. Всегда знал, кого можно обчистить, лишить жизни и спрятать концы в воду.
Его объявили человеком вне закона, подлежащим уничтожению, и патриоты-ополченцы, и радикалы, продолжатели подлых идей Бандеры и Шушкевича. Одним словом, по Хитрому плакал не один пожизненный срок. Но, скорей всего, справедливая пуля.
Он вовремя и явно с чужими документами умудрился перебраться в Россию и стать, что называется, белым и пушистым. Жил по документам, наверняка, убитого им человека Алексея Иванова. Но бандит должен и будет наказан. «Обязательно надо сообщить в местное ФСБ, – подумал Окунёв, – что на мирных землях прячется опасный и коварный враг».
Ускользнул Хитрый в своё время и от Смилова, да и от Окунёва. Осталась у Игоря на животе заметная отметина. Успел бандит нанести ему ножевое ранение. Благо, что не опасное. Просто, Игорю везло. Даже пули его щадили, но следы на теле в виде зарубцевавшихся ран остались – память о жестокой войне на Донбассе на всю жизнь.
Корзины грибами они заполнили очень быстро. А времени, по выражению Бориса, оставался ещё вагон. Особо торопиться домой не хочется. Поэтому Завьяловы попросили Игоря рассказать ещё что-нибудь о той непонятной и страшной войне, которой пока нет конца и края.
В знак согласия Окунёв кивнул головой и начал рассказывать о том, что в эти дни никак не выходило из его памяти.
…Ника внимательно и с укоризной смотрит на молодых хирургов. По-взрослому делает им замечание:
– Дядя Виктор! Дядя Демьян! Вы громко кричите. Я не слышу то, что говорит мне моя кукла Лиза.
– Как же, Ника, твоя кукла говорит,– возражает Виктор,– если у нет головы?
– Не знаю, как Лиза говорит,– сообщает врачам Ника. – Но она живая и разговаривает.
– Хорошо мы будем потише себя вести, Ника,– обещает девочке Смилов и тут же обращается к коллеге. – Кукла Лиза, Виктор Степанович, на самом деле, живая и умеет говорить.
– А где Миля? – Настороженно спрашивает Смилова Виктор. – Где она?
Хирург Смилов немного медлит с ответом, вероятно, что-то обдумывая.
Он с некоторой озабоченностью сообщает, что отпустил её. Вернее, даже не отпустил. Миля пошла к бабке Сергеевой. Почти лежачая старуха. Но волноваться не стоит, её сопровождает Окунёв. Следит за всем, как бы, со стороны. Если произойдёт что-то неординарное и опасное, то он сообщит или примет меры.
А бабушка Сергеева не совсем, с трудом, но передвигается по дому. Но это и неважно. Ей необходима медицинская помощь. У неё всех родственников «Градом» побило.
– Ну, ты и шутник, Демьян Тарасович! – Удивляется Виктор Степанович. – Каким ещё градом? Даже дождя нет. Жара стоит.
– Что тут не понятного? – Смеётся Ника.– Реактивные установки «Град». Они у бандитов есть.
– Так что, слушай, Виктор Степанович, о чём тебе сообщает девочка Ника и её кукла Лиза. Они знают, какое вооружение имеется у нацистов. А ты… ни в одном глазу.
Тут уже начинает смеяться Виктор. Надо же совсем забыл по грозное оружие – «Грады». В суете больничной просто про них забыл.
Он вдруг меняет тему разговора. Миля отправилась к Сергеевой сделать инъекцию. Инсулин. Понятно, Ефросинья Петровна ещё, ко всем своим болезням, и диабетчица.
Но Виктор Степанович не унимался. Он повторял, что в том районе очень опасно находиться. В шестистах метрах от улицы Лермонтова окапались фашисты. Миля, как и Смилов и Окунёв, у бандитов на особом счёту.
– Вы же с Милей их печеньем и сэндвичами не угощаете, – поясняет Виктор.– Всё больше пулями.
– Всё понял, – соглашается с ним Смилов. – Я пойду. Надо Милю встретить. Да и Окунёв тоже в опасности. У него нет при себе оружия. Я не рекомендовал ему стрелять по, так сказать, людям. Он выкручивается, как может. Тут я маху дал. Но что было Миле делать?