Смилов целует её:
– Так я тебя и послушал! Вернусь, даже мёртвый. Кто-то же ведь должен меня зарыть.
– Балбес ты, Демьян Тарасович! Но мужик сноровистый, ловкий и трудолюбивый. Потому сам себя и зароешь.
Он машет ей рукой и уходит.
Выскакивает в тесный коридор и почти бежит по нему, в противоположную сторону от главного выхода. Самым коротким путём. Ему с большим трудом удаётся не задеть койки с больными. Слышаться стоны и плачи. Сбегает по лестнице вниз. Достаёт из-за пазухи небольшую финку.
Сделав своё чёрное дело, поставив и замаскировав мины, Лоб и Жила улыбаются друг другу. Жила хлопает подельника по плечу. Тот, в свою очередь, выставляет большой палец правой руки вверх. Всё у них получается. Они очень довольны своей работой. Собираются уходить.
Но стремительно сбоку от счастливого Жилы появляется Смилов с финкой в руке.
Он, обхватив левой рукой шею бандита, наносит ему мощный удар финкой в горло. Кровь бьёт фонтаном. Игорь уже давно привык к таким картинам. Льётся не только чистая праведная кровь, но ведь и эта тоже… служителей самого Сатаны.
Лоб поспешно тянется правой рукой в карман за пистолетом. Но метко и быстро брошенная финка достигает своей цели. Она пробивает горло Лба. Тот валится на землю, как сноп.
Игорь подходит к месту события. Смилов обтирает финку и руки об куртку лежащего у его ног Жилы. Прячет орудие справедливого возмездия за пазуху, в потайной внутренний карман. Достаёт из кармана халата сотовый телефон. Набирает нужный номер. Прикладывает мобильник к уху. Сообщает о случившимся в один из отделов Народной Милиции.
Недалеко от беседки стоит больничный сторож Михась Воронько. Ему под семьдесят лет. В старом парусиновом костюме, в жёлтой матерчатой кепке. Смилов показывает ему рукой, чтобы тот не стоял здесь, а проходил дальше. Но Воронько поступает по-своему.
В знак уважения и сочувствия к покойникам, снимает с головы кепку, прижимает к груди и осуждающе смотрит на Смилова.
Противопехотные мины пока ещё на месте, врыты в землю с песком, замаскированы и, разумеется, опасны для окружающих.
Память внезапно оборвалась. Он услышал, как отворилась дверь. Это появилась Александра Тимофеевна. Только и сказала:
– Сходил бы погулял, Игорь. У тебя в костюме кошелёк. Там немного денег. Походи по городу. Тебе надо выйти из памяти. Навсегда. Попытайся отвлечься.
– Это почти невозможно. Память преследует меня. Я рад бы ни о чём не думать. Но ничего не получается.
Он надел на себя белую рубаху, чёрный костюм, чёрные лакированные туфли. И вышел за дверь.
Ему прохожие объяснили, где находится набережная Амура, и Окунёв отправился в ту сторону. Он знал, что вода и огонь успокаивают. Этого он и желал. Но пока трудно успокоиться, нелегко. Говорить и давать советы всегда проще, особенно, тем, кто даже представления не имеет, о чём идёт речь.
Только на мгновение Игорь прикроет глаза, как перед ним словно живые стоят улыбающиеся отец, мать и маленькая сестренка Лика. Они даже радостно и приветливо машут ему руками из другого, непонятного мира.
В одном из дворов Игорь услышал громкий крик. Не раздумывая, побежал туда и увидел, как двое парней лет двадцати отнимают у юной девушки велосипед, небрежно одетые, в какие-то серые джинсы.
Девушке было лет пятнадцать. В белом платье, в белых босоножках. Она держалась стойко, крепко вцепилась руками за руль велосипеда. Игорь подошёл к парням, внешне очень похожих на наркоманов, каких он встречал и там, в Донецке. Ни слова не говоря, Окунёв несколькими точными ударами отправил их в нокаут. Что уж там говорить, но Смилов научил его очень многим приёмам рукопашного боя. «Всё в хозяйстве пригодиться, – пояснил ему врач и старший товарищ, – в мире, в котором не всё так просто и однозначно».
Один из парней очухался. Покачиваясь, встал на ноги, и прошипел:
– Ну, пацан, тебе теперь крышка. Живи и бойся!
– Я ничего не боюсь, – ответил Игорь и ребром ладони отправил бандита в очередной нокаут. – Чего мне бояться?
– Спасибо тебе, мальчик, – сказала девушка.– Эти бандиты уже всех тут достали. Даже участковый с ними ничего не может сделать. Где ты так научился драться?
– Далеко отсюда.
Так они и познакомились. Ей было, как и ему пятнадцать лет, и звали её Марина. Договорились встретиться завтра вечером и просто погулять по набережной Амура, а может быть, сходить на какой-нибудь интересный фильм в кинотеатр «Факел». Можно и в «Красный», но тот чуть подальше отсюда, почти на площади Кирова.
Стараясь ни о чём не думать, он дошёл до набережной, до речного вокзала. Потом спустился по ступенькам к Амуру, почти к самой воде. Река очень широкая, на той стороне виднеются горы. Только вода необычная жёлтого цвета. Это пески делают её такой.
Присел на одну из скамеек. Яркое солнце и прохлада ветра немного подняли его настроение. Следил за полётом многочисленных чаек. Но от памяти он не ушёл и на сей раз. История с заминированной беседкой продолжились сама собой.
…Трупы бандитов пока так и остаются лежать у беседки, в больничном дворе. Сторож лечебного учреждения Воронько всё ещё с кепкой в руках и с некоторым презрением разглядывает Смилова и Окунёва. Нравоучения хирургу читает:
– Опять ты, злыдень, врач хренов, таких хлопцев добрых загубил! Да и твой мелкий пособник рядышком. По вам пули наших хлопцев стонут и плачут.
– Оказывается, ты знаешь, липовый больничный сторож, старая наглая кляча, – отвечает Смилов, – что я так поступаю с фашистами и американскими холопами не в первый раз! Ты следишь за мной и за моим юным другом и уже давно заложил нас своим гадам по полной программе.
– Чего там закладывать? Адреса всех сепаратистов имеются в Интернете. Добрые люди позаботились. Так что, не думай, что ты Смилов – Кощей Бессмертный. А твой мерзкий пацан – такой же москаль, как и ты. Долго не проживёте.
– Ошибаетесь, – просто замечает Игорь. – Это ваши дни закончились, господин Воронько. Идёт гражданская война, и за всё придётся отвечать.
– Да, Воронько, – сказал Смилов, – пока живу, вам жить и убивать людей не дам!
– Да я знаю, что ты московский шпик! Я всё знаю, Смилов! Я ещё знаю, что скоро всех вас, сепаратистов, уничтожат. Остальные убегут из этих мест в разные стороны, как крысы.
– Нам со своей земли бежать некуда. А ты, Михась Воронько, и есть самая настоящая старая и подлая крыса. Если не заткнёшь свою щербатую пасть, то я запросто перережу тебе глотку.
– Понятно. Ты это умеешь. Ты же хирург.
Как же хочется Смилову задушить старого бандеровца. Ведь заслужил такой смерти пособник убийц и нацистов. Да ведь и сам Воронько, без сомнения, немало кровушки людской пролил. Но следов не осталось. Все улики бурьяном-травой поросли. Впрочем, даже одного сегодняшнего факта достаточно, чтобы поставить мерзкого старика к стенке. Не обязательно к ней, а вывести в чистое поле и отправить в Сатанинское Царство. Другого наводчик и бандеровец не достоин.
Нет сомнения, что парни и девчата из народной милиции так и поступят. Церемониться с врагом не станут. Старость старости рознь. Один до гроба людям добро делает, другой – уничтожает всё доброе вокруг себя… Вот он мир-то какой разный!
А сейчас в ожидании сотрудников из Народной Милиции Смилов ведёт даже беседу с тем, кто внимания-то человеческого не достоин. Но не зря ведь все эти разговоры. Может быть, во зле своём бандеровец что-то и важное… ляпнет.
– Жизнь заставила меня, Воронько, подонков убивать, – даёт разъяснение бандиту Смилов.– Такие подонки, как ты, и научили меня защищать от недругов себя, своих родных, близких и далёких, Родину, в конце концов!
– Нет у тебя, Смилов, никаких родных и близких. А родина что? Где жизнь богаче, там и родина.
Хирург находит в себе силы удержаться от ликвидации, уничтожения старого, но матёрого врага. Он терпеливо объясняет Воронько, что родина – это одно, а территория – совсем другое. Демьян не спрашивает, а утверждает, что, именно, он, Воронько, запустил фашистов во двор больницы.
Воронько нагло и решительно подходит почти вплотную к Смилову. Толкает его в грудь. Шипит, как ядовитая змея:
– А если бы и так! Тебе-то что, убийца? Хирурга из себя строишь, а сам… А я тебя-то не шибко боюсь и твоего пацана тоже.
Смилов отпихивает от себя старика:
– Что же, тогда подохнешь бесстрашно. Мне без разницы. Одной скотиной на земле станет меньше. Мне почёт и уважение. Да и людям радость.
Все эти картины Окуневу давно знакомы. Такие вот ненавидят россиян по духу и рождению. За то и ненавидят, что Россия дала им истинную свободу и пристегнула к их непонятной и привередливой стране огромные пространства. За что же им такая благодать? За любовь к нам? Так ведь нет её и, по большому счёту, и не было.
Пора уже признать и понять, что ненависть, даже большой части украинского народа – не выдумка. Пропаганда поработала. Заокеанская да западноевропейская. Да и польские и прибалтийские власти стараются Штатам угодить, да всем, кроме России.
Воронько смотрит в небо. Там вовсю поют жаворонки. Или не понимают, что идёт война, или уже привыкли наблюдать за смертью.
– Болтай, болтай Смилов! – Говорит Воронько. – Скоро всё переменится.
– А я в этом и не сомневаюсь, – отвечает Смилов.– Всё переменится.
Поглядывает на окно палаты, где находится Миля.
А совсем не далеко от больницы слышится стрельба из автоматов и пулемётов, разрывы гранат и мин. Ясно, что там ополченцы ведут оборонительный бой. Не трудно представить, что не только бандиты погибают в шквале огня, но и защитники Родины. Стрельба в усиленном режиме.
Смотрел Игорь на волны Амура, на сопки, что на противоположном берегу, на полёты крикливых чаек, и казалось ему, что всё это не реально. Ничего удивительного. Если не все, то подавляющее большинство людей не сразу привыкают к новым местам.
Рядом с ним присел худощавый старик в сером костюме и не бесцеремонно стал рассказывать Игорю, что в семидесятых годах прошлого века он имел счастье жить в Соединённых Штатах Америки. Ну, такая замечательная страна! Не то, что Россия. Ах, какие там уже тогда были прекрасные унитазы и дороги. Знакомая старая песня.
– А в России люди – хлам, дикие какие-то, – продолжал старик, пытаясь увлечь юношу современными сказками дядюшки Римуса. – Всё у нас захламлено, народ некультурный, невоспитанный.
– Неужели настолько не воспитанный, что даже не желает слушать неумную и дешёвую пропаганду? – Спросил старика Игорь. – Вы извините, но мне не интересно то, о чём вы говорите. Вы ведь не первый и не последний.
– Да как ты смеешь не слушать меня, молокосос?!
Странный дедушка. Не сомневается в том, что его обязаны выслушивать совершенно незнакомые ему люди. Такими были евангелисты, пока, наконец-то, их не остановили. Ведь звонили людям по телефонам, ломились в квартиры, привязывались к людям на улице… Ты обязан разделять их точку зрения – и баста! От какой такой демократии произрастают всякого рода сорняки? Не только ведь жизненное пространство оплетают своими пристрастиями и представлениями обо всём существующем, но ведь и в души лезут. Имеют право, потому что… особенные. По крайней мере, они не сомневаются в этом и часто переходят на истерический крик, когда их не желают слушать.
Во всех городах и весях встречаются такие субъекты, и, почему-то они, в основном, немолодые люди. Такие и здесь есть. Игорю его двоюродная бабушка Александра Тимофеевна советовала не вступать в разговоры с подобными людьми, не спорить с ними. Просто уходить от них подальше. Русофобия становится, к несчастью, не только манерой, без преувеличения, наглого поведения навязчивых господ, но и психическим заболеванием.
Игорю ничего не оставалось делать, как перейти на другую скамейку. Неуважение к старшим? Пожалуй, наоборот. Безнаказанность явных представителей «пятой колонны» при идеологической обработке представителей подрастающего поколения. Усиленная подготовка будущего электората для выборов президента России, этак, лет через пять-десять, подготовленного в Вашингтоне. И больше нигде.
Может быть, бесцеремонный старик опять бы подсел к Игорю. Но он нашёл очередную жертву – молодую женщину с ребёнком. Но та лишь делала вид, что слушает провокатора. Машинально кивала головой. Но её явно совсем не интересовали басни старого русофоба. В такой ситуации, конечно же, Окунёву вспомнился бандеровец Воронько и та самая… заминированная больничная беседка.
…Что касается Воронько, то он всё ещё стоит напротив Смилова, сверлит его глазами.
– Конечно же, ты, неприятный человеческому взору внучок негодяя и эсесовца Фрола Воронько, – говорит Смилов,– совсем не ведал о том, что эти выползки сюда не торты с пирожными принесли, а мины… противопехотные?
– Если пришли сюда хлопцы, – нагло отвечает Воронько, – значит, так надо. Меньше народу – больше кислороду. А ты мне не указ! Понял? Ты весь на виду. Добрая, хорошая мишень.
– Да и ты не такая уж и плохая, Воронько. Сейчас ты, старый осёл, чуть не наступил на одну из мин! Я пока их не обезвредил. Ты тут торчишь, старик, а находится здесь опасно.
Хирург посмотрел на своего юного друга и соратника Окунёва и сказал:
– Запомни, Игорь, эту физиономию. Перед тобой враг. Такие ещё будут встречаться на твоём жизненном пути. Не позволяй им повелевать твоим разумом, твоей свободой!
Воронько ухмыляется, но и находится в явном смятении, делает несколько шагов назад. Оказывается, не так уж и смел старик. Жить хочет. Озарение на него нашло. Присмирел.
Начинает понимать, что и наговорил лишнего. Даже, почти вежливо, интересуется:
– Так, где ж они, эти мины?
– Славно, что ты, древний клещ, такой любознательный, – сообщает ему Смилов. – Шагни влево или вправо, и сразу угадаешь. Но я тебе разгуливать здесь не дам. Мне надо бы слегка самому пожить.
– И ты тоже боишься? – Удивляется Воронько. – Ты же, говорят, отважный… такой.
– Нуда, боюсь, и со страху прирежу тебя в момент, – пояснил Смилов. – По этой причине предлагаю тебе не двигаться.
– Сатана! – Почти вопит старый бандеровец. – Чистый сатана!
– Вот, наконец, и познакомились, – говорит хирург. – Ты – сатана, а я – Демьян Тарасович.
– Не я, а ты – сатана, – кричит Воронько, – и этот маленький выродок… с тобой!
– Вы ошибаетесь, – отвечает Игорь, – но это в последний раз в вашей жизни. Больше ошибок вы не совершите.
Надо же! Старый мерзкий бес считает его, Смилова, сатаной. Ну, ни в одни ворота не лезет! Кого из себя на протяжении всей своей гнусной жизни изображал Воронько? Может быть, борца за свободу? Только за чью? Здешних и забугорных магнатов? Так ведь, а никак не иначе.
Да ведь и знает старый нацист, что и к чему. Понимает, что он – орудие в руках великого множества полпредов самого Сатаны. Именно, его.
Смилов с ним больше не спорит, только и говорит:
– Мне твои предположения и догадки на счёт нас – по барабану. Сейчас сюда приедут милиционеры или ополченцы. Заберут с собой трупы этих… шакалов и тебя заодно.
– Никуда я не поеду, – протестует Воронько. – Я свободный человек!
– Уже нет, Воронько, ты не свободный, – возразил Смилов, – а мёртвый. К тому же, и совсем не человек. Ты – жалкое подобие двуногого существа. Я теперь понял, Воронько, кто виноват в смерти больного Шибаева.
Хирург указывает пальцем на убитых бандитов. Без доли сомнения утверждает:
– Эти собаки! И ты вместе с ними не так давно убили человека! Шибаев три дня тому назад подорвался на мине, вон там, возле палисадника. Да разве ж только один Шибаев погиб?
– Я на тебя, Смилов, пожалуюсь главному врачу Турченко, Сергею Дмитриевичу!
С трудом сдерживая ярость, Смилов вплотную подходит к Воронько и затаскивает его в беседку. Силой усаживает на скамейку.
– Сиди и не дёргайся! – Говорит Смилов. – Мне надо мины до появления милиции обезвредить! А что касается Турченко, то он не знал, какого гада в сторожа взял.
– Я за свободу своего народа! – Очень громко говорит Воронько. – Слава Украине!