«Активность личности – это единство отражения, выражения и реализации внешних и внутренних тенденций в жизни личности. Активность – ценностный способ моделирования, структурирования и осуществления личностью деятельности, общения и поведения, при котором она приобретает качество более-менее автономно, более-менее целостно и более-менее успешно функционирующей системы в межличностном пространстве. Активность выступает как способ оформления потребности в мотивационной сфере личности, как способ репрезентации этой потребности в мире, как своеобразная "заявка" на ее удовлетворение; активность, в свою очередь, выявляет условия удовлетворения потребностей, т. е. осуществляет ориентацию в мире под ее углом зрения и только затем осуществляет ее удовлетворение, т. е. оформляет соответствующую деятельность» [6, с. 11].
В этом определении именно активность «руководит» деятельностью, оформляет ее, придает деятельности смысл. Представителям данного подхода, возможно, казалось, что им удалось удачно развести «активность» и «деятельность», оставив за «деятельностью» поле классической общей психологии и сделав «активность» ключевым понятием новой, субъектно-социальной, психологии. Однако понимаемая подобным образом деятельность выступает как бессодержательное начало, наполняемое содержанием исключительно благодаря активности, что совершенно не соответствует тем представлениям о деятельности, которые вкладывали в это понятие разработчики данной категории. На самом деле деятельность изначально активна по определению, не бывает пассивной или «неактивной» деятельности, при этом мотивы и цели деятельности неразрывно связаны с деятельностью, которой без них просто не существует (иначе это не деятельность), и вовсе не нуждаются в специальном их оформлении с помощью активности.
Между прочим, при указанной постановке вопроса лишается смысла и само понятие «активности». По сути, идея о том, что активность – это установки, направленность, сознание, поведение и даже ценности, формально не противоречит представлениям Н. А. Бернштейна об активности как о «динамике целеустремленной борьбы» за достижение образа желательного будущего. Все перечисленные категории безусловно имеют и содержательный, информационный аспект, описывающий вышеназванный образ желаемого будущего, и вместе с тем в них заложена интенциональная составляющая, позволяющая говорить о стремлении к цели и о ее достижении. Однако раскрытие понятия «активность» как собирательного по отношению к установкам, направленности, поведению, сознанию и т. д., начисто выхолащивает собственный, самостоятельный смысл «активности», делает это понятие всеобъемлющим, а следовательно, слишком размытым и практически неоперационализируемым.
Расширение понятия «активность» привело к тому, что в структуру активности были включены притязания, саморегуляция и удовлетворенность [Там же, с. 12]. В целом, указанный набор психологических феноменов отражает представления об организации действия (и шире – деятельности), сформулированные еще П. К. Анохиным в ходе разработки им теории функциональных систем и предусматривающие наличие обратной связи в ходе реализации любого человеческого акта. Действительно, саморегуляция может при необходимости описываться как совокупность процессов реализации притязаний (а процесс реализации притязаний – как широко понимаемая саморегуляция). Так же неоспоримо и то, что уровень удовлетворенности индивида так или иначе влияет на уровень его притязаний. Однако и то и другое было понятно и без называния описанных взаимосвязей между явлениями «активностью» – в рамках существующих представлений о кольцевой природе любого психического акта.
Стремление описать явление во всей его целокупности может быть оправдано во всех случаях, кроме тех, когда оно приводит к диспропорциям в его описании, искажая онтологический смысл явления. И Н. А. Бернштейн, и П. К. Анохин использовали понятие «активность» лишь как термин, подчеркивающий, что поведение человека (и, соответственно, регулирующие это поведение психические процессы) не реактивно, а детерминировано субъективным образом потребного будущего. В этом виде понятие охватывало все психические явления, фиксируя интраиндивидный и одновременно вынесенный в будущее источник их порождения, но не претендуя на большее. Предлагаемая трансформация понятия заметно меняет его значение. Теперь речь идет о содержательном общем, характеризующем все составляющие данную категорию психологические явления, часть из которых была названа выше.
Подобное расширение понятия должно быть обязательно оправдано гносеологическими целями. Было бы просто чудесно, если бы обобщающее понятие выделяло в группе обобщаемых терминов некое общее содержание, противопоставляющее их всем другим и позволяющее за счет этого глубже познать специфику этих явлений. Однако в данном случае демонстрируется иной подход. Активность называется «высшей жизненной способностью субъекта» [1, с. 26; 3, с. 151], и в этом качестве не очень ясно, чему ее можно было бы противопоставить, кроме разве что низших жизненных способностей субъекта, которые в этой связи следует, вероятно, понимать как пассивность.
Здесь перед исследователями возникает закономерный вопрос: что для понимания существа перечисленных выше явлений дает обобщение их понятием «активность»? Что нового, неизвестного до сих пор, открывается исследователям, назвавшим поведение, сознание, установки, удовлетворенность, направленность и пр. активностью? Только то, что все эти процессы и явления суть внутренние интенции и подчиняются общему принципу, предусматривающему их детерминацию образом желаемого будущего? Но с этой точки зрения, предполагающей рассмотрение человека как субъекта, вся человеческая деятельность и вся сознательная психическая жизнь человека активны. Использования понятия «субъект» вполне достаточно, чтобы подчеркнуть внутреннюю интенциональную сущность рассматриваемых психологических феноменов. Зачем называть их обобщенным понятием «активность»? Дает ли указанное словоупотребление что-нибудь научному поиску? Какие гипотезы могут быть выдвинуты на этой основе? Какая новая психическая реальность может быть открыта? Какие эксперименты и какой новый инструментарий может породить подобное использование слова «активность»?
Аналогичные вопросы возникают и в случае применения понятия «активность» к описанию процессов, происходящих в группах. Здесь так же имели место попытки обосновать необходимость использования данного понятия тем, что оно описывает некую психологическую реальность, не перекрываемую до того никакими другими понятиями. Так, например, по мнению А. Л. Журавлева, «к различным формам совместной активности можно отнести следующие: общение и взаимодействие в группе (включая диаду), групповые действия, совместную деятельность, групповое отношение, групповое поведение, межгрупповые отношения и взаимодействия и т. п. Для обозначения данного качества группы в последнее время все чаще используется понятие «активность», имея в виду широкий спектр ее проявления, а не только в форме совместной деятельности. Использование понятия «совместная активность» позволяет объединить целую совокупность групповых феноменов и, соответственно, сложившихся понятий: «совместная деятельность», «коммуникация», «общение», «групповое действие», «групповое поведение», «внутригрупповые и межгрупповые отношения» и т. п. [48, с. 73].
Соответственно, за рамками предлагаемого набора остаются лишь те формы жизнедеятельности, которые характеризуют деятельность групп не-субъектов, т. е. стихийных групп, ситуативно и формально организованных групп, групп, находящихся на самых ранних стадиях их формирования, и т. п., т. е. любых социальных групп, объединенных лишь пространственными и временными связями. Очевидно, что к таким проявлениям относится исключительно узкий круг феноменов, включающий прежде всего массовидные явления, такие как паника в толпе, ненаправленная групповая агрессия и т. п. Во всех же остальных случаях речь идет о групповой активности.
Однако весь перечисленный выше набор различных проявлений активности мало чем отличается от различных форм деятельности – если, конечно, не считать групповой деятельностью только созидательную деятельность на благо общества или, наоборот, не сводить ее к набору телеологически связанных между собой элементов поведения, а понимать ее так, как понимали разработчики данного понятия в отечественной психологии, и в первую очередь А. Н. Леонтьев и В. В. Давыдов. С точки зрения деятельностного подхода, деятельность рефлексирующего субъекта[3] является таким взаимодействием с окружающей действительностью, в ходе которого живое существо, удовлетворяя свои потребности, целенаправленно воздействует на объект [123, с. 95]. Аналогичным образом может быть охарактеризована и деятельность группы. В этой связи представляется очевидным, что все перечисленные выше понятия могут быть названы «деятельностью» без малейшего ущерба для когнитивных операций с ними.
Вопросы здесь могут вызывать только названные А. Л. Журавлевым внутригрупповые и межгрупповые отношения, поскольку поведенческий компонент этих отношений как способ взаимодействия личностей и групп очевидно подчинен в семантическом плане перцептивному и когнитивному компонентам и может быть в гносеологических целях вообще вынесен за пределы данного понятия, как, например, это имеет место в концепции деятельностного опосредования межличностных отношений А. В. Петровского [120, с. 128–225]. Очевидно, что указанные отношения являются прежде всего системой установок, ориентаций, ожиданий, диспозиций, стереотипов и пр., характеризующей субъективное отражение (восприятие) существующих социальных связей [141, с. 136, 137]. И если не затрагивать имеющую другую природу внутригрупповую деятельность, связанную с построением характеризующих групповое сознание перцептивных (напр., общегрупповые образы) и когнитивных (напр., общегрупповые оценки) компонентов, то в этом случае внутригрупповые и межгрупповые отношения не могут считаться групповой деятельностью в чистом виде, а могут, будучи перцептивно-когнитивными образованиями, обусловливать эту деятельность и этой деятельностью опосредоваться. Впрочем, при таком понимании указанные отношения вряд ли можно рассматривать и как совместную активность индивидов.
Однако категория «отношения» может рассматриваться и в общепсихологическом плане, являясь активностью (в бернштейновском понимании) в той же степени, в какой активен любой психический процесс. В этой связи при решении данного вопроса представляется вполне возможным опираться на точку зрения С. Л. Рубинштейна, считавшего, что «действия человека и его деятельность в целом – это не только воздействие, но и общественный акт или отношение в специфическом смысле этого слова» [127, с. 437]. При таком понимании отношения могут рассматриваться как деятельность. Но тогда все перечисленные А. Л. Журавлевым составные части понятия «групповая активность» тем более могут быть полностью подведены под понятие «групповая деятельность», легко интегрирующее любые формы межличностной коммуникации, в том числе и групповое общение. И в этой связи не наблюдается никаких различий в содержании двух понятий, позволяющих настаивать на маркировании понятия «групповая активность» как уникального, отражающего свой собственный, ни с чем не пересекающийся сегмент психологической реальности.
Вообще, у каждого созданного людьми инструмента имеется, как правило, свое собственное предназначение. Скальпель не годится для резки стального листа, а бензопила не подходит для операций на сердце. То же самое касается инструментов научного познания. Именно поэтому использование имеющих строго заданные границы своего применения философских понятий в конкретных психологических исследованиях может приводить к достаточно неожиданным результатам. Так, например, отталкиваясь от вполне понятного философского тезиса о том, что активность является важнейшим атрибутом и характеристикой субъекта, А. Л. Журавлев приходит к выводу, что активность является способом существования групп-субъектов [48, с. 74]. Но тогда в этой логике и в этой терминологии группы-«несубъекты» являются неактивными, хотя вряд ли кто-то согласится, например, с тем, что толпа паникует пассивно[4].
Если рассматривать язык как инструмент познания окружающего мира, то представляется очевидным, что главным критерием введения и использования какого-либо понятия является наличие возможности с помощью этого понятия добиться решения таких познавательных задач, которые без этого понятия разрешить невозможно. Соответственно, если применение в психологии термина «групповая активность» позволяет выдвигать такие гипотезы и предлагать такие эксперименты, которые невозможно спланировать и осуществить, пользуясь термином «групповая деятельность», то тем самым доказательно обосновывается необходимость всегда использовать данное понятие в научном лексиконе именно в том смысле, который обеспечивает осуществляемый научный прорыв. Отсюда возникает вопрос: отличается ли изучение «групповой активности» принципиальным, требующим создания новых исследовательских инструментов, образом от изучения «групповой деятельности», и в чем заключается данное отличие?
По сути, применение понятия «групповая активность» обусловлено лишь сложившейся традиционной практикой использования словосочетания «активность субъекта» (в данном случае – «группового субъекта»), а иных оснований для использования этого термина нет. Между тем, язык легко принимает словосочетание «групповая деятельность» (или «деятельность группы»), а в случае необходимости перехода к философским аспектам психологии и подчеркивания того обстоятельства, что группа рассматривается как субъект, – так же и словосочетание «субъект групповой деятельности», обозначая этими терминами всю описанную выше реальность.
То же самое относится и к попытке непротиворечиво соединить энергетическую сторону деятельности и ее содержание в рамках интегративной модели, в которой энергетика и смысл совершаемого представляются как разные уровни активности [27, с. 84–85]. Понятно, что слово «активность» здесь не является единственно возможным для употребления. С тем же успехом можно было бы трактовать энергетику и содержание совершаемого как два разных уровня деятельности, если, конечно, не ставить себе специальной задачей редукцию понятия «деятельность» с целью высвобождения занимаемой им смысловой ниши для понятия «активность»[5].
Несомненно, слово «активность» можно, как это делается сейчас, использовать в философском плане для описания человека как субъекта. Вопрос заключается в другом: а нужно ли использовать слово «активность» для этого же в психологии, создавая тем самым серьезные препятствия к рациональному использованию данного термина в эмпирических психологических исследованиях? Очевидно, что это вовсе не обязательно. По существу, слово «активность» сейчас применяется для описания деятельности человека как субъекта. Но деятельность уже по самому определению субъектна. И для описания субъектности человеческой деятельности ни к чему вводить специальный термин, «масля булку маслом», тем более что термин этот можно гораздо более результативно использовать в науке в другом его значении, а именно в качестве энергетической характеристики деятельности.
Предложенное словоупотребление не отменяет идею о том, что предметом психологии должна стать не столько психика, сколько человек как субъект психики и психической активности [146, с. 329–330]. Понятно, что бессодержательная активность (оставаясь при этом одной из важнейших категорий психологии) не может претендовать на статус предмета данной науки, изучающей прежде всего именно содержание человеческих мыслей, переживаний, мотивов, установок и т. п. Однако предметом психологии и не должна являться активность как таковая. Предмет психологии – это человек, рассматриваемый как субъект и являющийся в этой связи содержательным источником активности.