– Бетти, это все в прошлом.
– Я могу решить твои проблемы, но запятнанную репутацию не отмоешь. Эвелин Шиммерхорн просто ужасная. Из дома выйти не может.
– Не могла бы ты оставить ее в покое? Меня не волнует мнение других людей.
– Будет волновать, когда перестанут приглашать на посиделки. Почему ты не желаешь, чтобы я тебя сосватала? Да, Дэвид – мой брат, но у него, видит бог, недостатков хватает. Тебе без него лучше, и не стоит связываться с каким-то французом, только чтобы ему досадить. Знаешь, у каждого мужчины в голове есть образ женщины, с которой он готов связать свою жизнь. Нам просто надо найти мужчину, у которого в голове твой образ.
– Тебе что, больше нечем заняться?
Я всегда могла положиться на Бетти с самого первого дня в школе Чапин[10], которая в ту пору уже была школой совместного обучения. Тогда один мальчик на уроке французского назвал меня «le girafon», а Бетти за это отдавила ему ногу пяткой белого детского ботинка.
– Дорогая, будь моя воля, я бы вас с Полом голышом усадила на Крайслер-билдинг. Но я пытаюсь тебя защитить.
Потом, к моему громадному облегчению, Бетти вспомнила, что ей надо бежать. Я проводила ее в приемную, где она поставила денежное дерево на стол Пиа.
– Надеюсь, вы не ждете, что я это депонирую. – Пиа с сигаретой в руке откинулась в кресле.
– Представляю, как ты будешь смотреться на Пятой авеню. Кстати, Пиа, дорогая, ты носишь лифчик?
– Надо говорить «бюстгальтер».
Бетти бросила ей на стол доллар.
– Вот, возьми, купи себе бюстгальтер. В детском отделе они дешевле.
Как раз когда подруга пошла к выходу, из лифта вышел Пол с коричневым бумажным пакетом в руке и придержал для нее дверь.
Бетти одарила меня взглядом «я тебе говорила» и пошла своей дорогой.
В тот день Пол пришел, чтобы уладить с Рожером свои визовые проблемы, а я посчитала нужным присутствовать при их разговоре и протиснулась следом за ним в кабинет. Мне казалось, что, если я продемонстрирую свою поддержку Полу, Рожер непременно поможет ему остаться.
Рожер установил у себя в кабинете шкаф-кровать и с утра еще ее не поднял. Судя по тому, что простыни были скомканы, как использованные бумажные салфетки, сон у Рожера явно выдался неспокойным.
– Я должен вытащить Рину из Франции, – сказал Пол.
Рожер достал из ящика в столе электробритву и положил ее на бювет.
– Можно попробовать. Визы в Штаты – нарасхват. Вы видели очередь. Даже граждане Франции с визами США не могут выехать. Слишком мало кораблей.
– У Рины отец – еврей, это все усложняет? – спросил Пол.
Я подошла к кровати и начала расправлять простыни.
– С тех пор как Вашингтон за одни сутки изменил иммиграционные квоты, все стало гораздо сложнее, – ответил Рожер.
– Она согласна и на туристическую визу.
Рожер с силой задвинул ящик.
– Кэролайн, не могла бы ты отойти от моей кровати? Пол, каждый в очереди перед офисом согласен на туристическую визу. Рине надо найти двух поручителей.
– Я могу стать поручителем, – сказала я и взбила подушку Рожера.
Это что – помада? Тон красный, как у девочек из «Рокеттс».
– Спасибо, Кэролайн, – с улыбкой поблагодарил Пол.
– Кэролайн, почему бы тебе не помочь Пиа в приемной? – предложил Фортье.
Я подоткнула края одеяла под матрас.
– Рина забронировала билет на пароход? – спросил Рожер.
– Да, но без визы срок на бронь истек. Как только у нее будет виза, она снова забронирует.
Фортье начал бриться. Если бы он не держал бритву в офисе, уже давно бы зарос до ушей.
– Я ничего не обещаю. Со дня на день ждем очередных ограничений по визам.
– Опять?
– Вы же знаете, это не я решаю.
Я подняла кровать и закрепила ее в шкафу.
– А мы не можем упростить процедуру? Это же несправедливо. Пол – выдающийся гражданин Франции, посол мира…
– Кэролайн, перед Госдепартаментом США я бессилен. Так далеко продвинуться поможет только ящик шампанского.
– Я мог бы вернуться во Францию в качестве гостя, – предложил Пол.
– Если вернешься, то уже навсегда, – бросил Рожер.
Я подошла к креслу Пола:
– Почему не подождать до весны?
– Весной ситуация кардинально изменится, – ответил он.
– На вашем месте я бы поехал сейчас. Если вы это серьезно, – посоветовал Рожер.
Пол выпрямился в кресле:
– Разумеется, я серьезно.
Мне показалось это странным. Я два раза давала ему анкеты на повторный въезд, и оба раза он их терял. Не то чтобы я желала его отъезда, но…
– Тогда вы должны подать заявление, – напомнил Рожер.
– Могу заполнить за тебя анкету, – предложила я.
Пол пожал мне руку.
– Вы, вероятно, очень хотите увидеть жену, – буркнул Фортье.
– Естественно, – отозвался Пол.
Рожер встал:
– Решать вам, но, если Гитлер нападет на Францию, а вы все еще будете в своем номере в Волдорфе, о возвращении можете забыть.
Встреча закончена. Пол тоже встал.
– Кэролайн, задержись, пожалуйста, на минуту, – попросил Рожер.
– Увидимся наверху, – бросил Пол и отправился в сад на крыше.
Рожер закрыл за ним дверь.
– Надеюсь, ты понимаешь, во что ввязываешься.
– Я выступаю поручителем десяти заявителей…
– Ты знаешь, о чем я. О вас с Полом.
– Между нами ничего нет, – возразила я.
Сохраняй спокойствие. С уставшим Рожером лучше не связываться.
– Если бы не ты, Пол уже давно бы уехал. Я вижу, что происходит.
– Рожер, это нечестно.
– Неужели? Кэролайн, у него семья. – Рожер взял со стола папку Пола и полистал. – Разве не странно, что он не торопится вернуться?
– Его новое шоу…
– Важнее жены?
– Я думаю, они, ну, что ли… отдалились друг от друга.
– Так, началось. – Рожер швырнул папку на стол. – Пиа говорит, вы двое обедаете в саду на крыше.
– Не стоит преувеличивать. – Я шагнула к двери.
Это он еще не знал, что мы с Полом исходили весь Манхэттен. Ели чоп-суи[11] на Макдугал-стрит в Гринвич-Виллидж. Прогуливались по Японскому саду в Проспект-парке.
– Кэролайн, послушай, я понимаю, ты одинока…
– Обойдемся без оскорблений. Я просто пытаюсь быть полезной. Будет несправедливо, если они с Риной пострадают. Вспомни о том, что сделал Пол, чтобы помочь Франции.
– Я тебя умоляю. Ты же хочешь, чтобы я вытащил Рину, потому что тогда он сможет остаться. А что дальше? Кэролайн, третий лишний. Угадай, кто этот третий? Он должен вернуться во Францию и таким образом исполнить свой гражданский долг.
– Рожер, мы должны поступить правильно.
– Мы ничего не должны! Будь осторожна в своих желаниях.
Я переступила забытый на полу шар для петанка[12] и поспешила в свой офис. Пол еще ждет или уже ушел?
Слова Рожера не шли у меня из головы. Может быть, меня влекло к Полу? Я надеялась, что Бетти была права, когда рассказывала о женских образах в мужских головах. Нравился ли Полу мой образ? В жизни были вещи и поважнее.
Мы были завалены работой, но мама настояла на том, чтобы я поработала волонтером на thé dansant[13], который она с друзьями организовала в «Плазе». На случай если вы никогда не бывали на thé dansant – это такое давно вышедшее из моды мероприятие, где приветствуются танцы и подаются легкие закуски.
В тот день я бы предпочла оказаться на тысяче других мероприятий, но мамин thé dansant был организован в пользу белых русских – дворян, которые поддерживали царя во время Гражданской войны в России и теперь жили в изгнании. Помощь аристократам-изгнанникам долгие годы была маминой любимой заботой, и я просто не могла ей отказать.
Мама арендовала большой банкетный зал в «Плазе» с интерьером в стиле неорококо, один из лучших в Нью-Йорке, с зеркальными стенами и хрустальными люстрами, а для музыкального сопровождения наняла оркестр русских балалаечников.
Шесть музыкантов, когда-то игравших при царском дворе, с треугольными трехструнными балалайками на коленях сидели на платформе возле стены. Все во фраках, и каждый – словно кол проглотил. Они ждали, когда мама подаст знак. Музыкантам мирового класса по статусу не подобало играть на такого рода мероприятиях, но мне показалось, что они были рады получить эту работу.
Хостес и члены маминого комитета, которых она сумела привлечь, и несколько моих подруг из Лиги юниоров расхаживали по залу в традиционных русских платьях. Мама даже вечно недовольную Пиа уговорила к нам присоединиться.
Я никому, за исключением коллег-хостес, не рассказала о том, что буду принимать участие в этом мероприятии. Мне даже подумать было страшно, что кто-то увидит меня в таком наряде. Как актриса, я могла с удовольствием вырядиться во что угодно, но это было просто катастрофой. Представьте: сарафан – длинное черное платье-трапеция, – отороченный яркими красными и зелеными лентами, и белая блуза с рукавами-буф, украшенными вышитыми шерстяной нитью цветами. Плюс к этому мама настояла на том, чтобы мы надели на голову кокошники. Кокошник – невообразимо высокий головной убор, украшенный самоцветами, стразами и длинными нитками речного жемчуга. Я и без того была достаточно высокой, но в этом головном уборе с бахромой из жемчугов и вовсе напоминала Эмпайр-стейт-билдинг, только чуть пониже.
Для пожертвований мама установила на столе у входа в зал пустую чашу в русском стиле, с позолотой и эмалью. Она положила ладонь на мой вышитый рукав. Я сразу почувствовала волну чудесного аромата. Мамин друг, принц Мачабели, грузинский националист, придумал эти духи специально для нее. В них чувствовались любимые мамой нотки сирени, сандала и розы. Принц и его супруга, актриса принцесса Норина, присылали маме все свои новые ароматы, и в результате на ее туалетном столике образовался целый городок из цветных флаконов в форме короны с навершием в виде креста.
– Публики будет немного, – пробормотала мама. – Я это чувствую.
Мне не хотелось ей об этом говорить, но такой исход нашего thé dansant был неминуем. Американцы все больше склонялись к изоляционизму. Результаты опросов показывали, что наша страна еще не оправилась от огромных потерь в Первой мировой войне и от Великой депрессии и поэтому не хотела ввязываться в новый международный конфликт. Ньюйоркцы не горели желанием участвовать в благотворительном мероприятии, которое было организовано в пользу кого бы то ни было за пределами наших сорока восьми штатов.
– Мама, с началом войны в Европе твои белые русские сдали свои позиции на фронтах благотворительности.
– Да, если подумать о бедных европейцах, которым пришлось покинуть свой дом, – с улыбкой проговорила мама.
Она смотрела на перспективы заняться благотворительностью, словно какой-нибудь любитель сладостей на тарелку с пирожными.
В зале появился наш повар Серж в поварском колпаке гармошкой и в обсыпанном мукой кителе. Он бережно нес серебряную чашу с политым черничным сиропом творогом. Творог – это русское крестьянское блюдо. Серж, урожденный Владимир Сергеевич Евтушенков, происходил из российских дворян, но мама в этом всегда сомневалась. Он жил с нами и вполне мог бы сойти за моего брата, только намного младше, который говорит с жутким акцентом и все свое время тратит на придумывание новых блюд, чтобы произвести впечатление на нас с мамой.
Появление Сержа спровоцировало активность Пиа, она плавно, как крокодил соскальзывает в воду, подошла к нам с хрустальной чашей для пунша в руке.
– Серж выглядит очень аппетитно, – заметила Пиа.
Серж покраснел и вытер ладони о фартук. Долговязый и рыжий, он мог бы закадрить любую девушку в Нью-Йорке, но врожденная патологическая застенчивость удерживала его в кухне, где он предавался тихой радости запекания крем-брюле.
– Мама, возможно, не стоило арендовать зал в «Плазе», – сказала я.
Вероятность того, что зал площадью четыре тысячи квадратных футов заполнит желающая весело провести время публика, стремилась к нулю. Я украла с подноса хачапури, это такой нарезанный треугольниками масляный хлеб.
– Но ты дала объявление в «Таймс», люди должны прийти.
Мамин оркестр с чувством заиграл версию русской народной песни «Липа вековая», абсолютно несовместимую с любым танцевальным шагом.
Мама схватила меня за руку и оттащила в сторону.
– Мы продаем русский чай и сигареты, но ты к ним не прикасайся. Пиа говорит, ты их куришь со своим французским другом.
– Он не…
– С кем встречаться – это твое личное дело, но мы должны собрать деньги.
– Я знаю, что ты не одобряешь Пола, но мы просто друзья.
– Кэролайн, ты не на исповеди, но мы обе знаем, что собой представляют театральные люди. Особенно женатые артисты вдали от дома. Ты – женщина, тебе тридцать пять…
– Тридцать семь.
– Ты не нуждаешься в моем одобрении, но, если спросишь, я скажу, что в оркестре найдется пара музыкантов, которые могут составить хорошую партию. – Мама склонила голову в сторону балалаечников. – Русские аристократы.
– Им всем за шестьдесят.
– Дорогая, разборчивая птичка остается без корма.
Мама удалилась привлекать пожертвования, а я занялась последними штрихами по подготовке зала к thé dansant. И вот когда я, стоя на стремянке, направляла прожектор на оркестр и чувствовала себя при этом выставленной на всеобщее обозрение, в зал вошел Пол.
И сразу направился к стремянке.
– Рожер сказал, что я найду тебя здесь.
Великолепный зал был Полу к лицу – кремовые с золотом стены и красавец-брюнет. Меня накрыла волна la douleur – одно из многих французских слов, смысл которого сложно передать на английском. Означает «острая боль от невозможности обладать тем, кого желаешь получить».
– Просто чудесно, – буркнула я, спускаясь со стремянки и покачивая нитями речного жемчуга. – «Мог хотя бы улыбку сдержать».
– Я, вообще-то, в театр иду, но мне нужна твоя подпись на заявке на визу для Рины. Если тебе сейчас неудобно…
– Конечно удобно.
К нам подошла мама, и оркестр заиграл живее.
– Мама, позволь тебе представить – Пол Родье.
– Рада с вами познакомиться, – сказала мама. – Я слышала, вы заняты в «Улицах Парижа».
Пол одарил маму одной из своих неотразимых улыбок:
– Один из сотни, не более.
Но ему не удалось сразить маму. Для непосвященного она была воплощением радушия, но я не один год наблюдала за ней в светском обществе и могла уловить холодок.
– Извините, но я должна проследить за тем, чтобы принесли свежие хачапури. Похоже, кое-кто уже все съел.
– Хачапури? – заинтересованно переспросил Пол. – Обожаю хачапури.
– Боюсь, это для гостей, которые платят, – отрезала мама. – Но похоже, сегодня таких будет немного.
Пол слегка поклонился маме. С ней он держался очень почтительно.
– Леди, прошу меня извинить, я должен идти.
Пол улыбнулся мне и ушел тем же путем, что и пришел.
«Так скоро?» – мысленно простонала я, а вслух добавила:
– Отличная работа, мама, спровадила нашего единственного гостя.
– Эти французы бывают такими чувствительными.
– Ты не можешь рассчитывать на то, что здесь кто-то задержится. Ньюйоркцы скорее умрут, чем станут есть творог. И знаешь, для привлечения публики неплохо было бы предложить гостям алкоголь.
– В следующий раз будем продавать венские сосиски с фасолью. Если бы ты была устроителем, все закончилось бы пикником с бутылью кукурузного виски на столе.
Я переключилась на оформление зала и стала помогать ворчливой Бетти развешивать над дверями гирлянды из хвойных веток. За этим занятием я мысленно составляла длинный список дел, которые не успевала сделать. Отчеты для Рожера. Мои посылки.
И почему мама такая упрямая? Пора бы уже адаптироваться к двадцатому веку.
Я почувствовала на себе чей-то взгляд, обернулась, и да – мне подмигнул самый старый балалаечник в оркестре.
Спустя час даже мама признала поражение. Нашими единственными потенциальными клиентами были гости «Плазы» – парочка из Чикаго по ошибке забрела в зал и тут же выскочила, как будто мы являли собой колонию нудистов.