Но он ничего не забыл и теперь решил мне отомстить. Нашел подходящий случай. Конечно, оскорбленный Анжу легко поверил его словам, вопреки всякому здравому смыслу!
Хотя в этом замешан не один Ле Га. Наверняка кто-то из моих слуг помогал ему. Вот уж воистину, задумаешься, кто хуже – враги, ненавидящие тебя, или их случайные помощники, лишенные дара чувствовать людей. Любопытные, но бессовестные, сентиментальные, но бессердечные, живущие серой жизнью и ненавидящие всех, на них непохожих! Страшен не тот, кто сознательно хочет навредить тебе. Страшен случайный прохожий, помогающий ему, потому что больше нечем заняться. Страшен слуга, крадущий письма, чтобы потом развлечься, подглядывая в замочную скважину за скандалом, который разразится у господ. Страшны горничные, подслушивающие у дверей и собирающие сплетни… Откуда у ленивых, недалеких слуг, которые без угрозы наказания не сделают лишнего шага, появляется столько прыти, когда дело доходит до чужих судеб и чувств, которые их не касаются и вмешиваться в которые они не имеют никакого права?!
Ах, брат, мой брат! Неужели его настолько ослепила ревность и уязвленная гордость? Он только на вид спокоен и невозмутим. Я знаю, какими страстями наполнена его душа! К ревности и обиде наверняка добавился и жгучий стыд за то, что он раскрыл передо мной свои чувства, свою страсть – а я после этого полюбила другого… Но ведь он прекрасно знает, что продолжать добиваться родной сестры – тяжкий грех! И так мы с ним зашли слишком далеко… Каким же самолюбивым надо быть, чтобы продолжать упорствовать! Думаю, никакого чувства ко мне в нем нет и в помине, есть только злое желание отомстить и ревнивая убежденность, что я – его собственность, касаться которой имеет право только он.
Представляю, под каким соусом он подал матери нашу с Анри любовь. Теперь никто и ничто не разубедит мать в том, что Гиз, ухаживая за мной, стремится стать членом королевской семьи, чтобы при первом же удобном случае отобрать у нас власть. Анжу нет равных в искусстве красноречия: если он захочет, своими словами бабочку превратит в скорпиона! А мать верит каждому его слову, даже не допуская мысли, что он способен ошибаться.
Я надеялась, что справедливость все-таки восторжествует. Но мать окончательно оттолкнула меня, практически перестав общаться со мной. А брат ведет себя так, словно мы чужие. Гиза здесь нет, и мне некому довериться, не у кого спросить совета…
Внезапно я поняла, что такое корона, которой я так гордилась все детство, которую считала своим лучшим помощником и защитником. В эти дни она впервые стиснула мою голову своей холодной железной хваткой – до крика, до боли. Я поняла, что любовь и власть несовместимы.
Жажда власти ненасытна, как жажда крови; недаром Карл питает такую страсть к охоте, и пьянеет от вида раненого зверя, и сам с удовольствием бросается на него с кинжалом, как будто у его собак недостаточно острые зубы; недаром матушка может быть такой жестокой, недаром Анжу лицемерен, недаром его любимчик Ле Га не останавливается ни перед чем, недаром у придворных на лицах – улыбки, в сердцах – страх, а в глазах – пустота… Я думала, что любима матерью, братьями, придворными и слугами, думала, что защищена и свободна, – а оказалось, что вокруг полно капканов, и лишь один неосторожный шаг, малейшее движение против воли родственников – и мне будет больно, очень больно, а им – ничуть, и они не только не пожалеют меня, они меня осудят и посмеются надо мной!
Значит, мне можно не мечтать о замужестве по любви. Они не позволят мне быть вместе с Гизом, которого панически боятся, потому что он может сесть на трон – и, уверена, управлять страной у него получится куда лучше, чем у безвольного Карла… Голова кружится, голова в огне, корона сдавила ее – и я не могу ее снять… Помогите мне, кто-нибудь! Нет, никто не поможет…
Я посмотрела правде в глаза – и не смогла выдержать ее взгляд. Все случившееся так потрясло меня, что я подхватила лихорадку, свирепствовавшую в армии. Мир потемнел, его охватило жаркое гулкое пламя, которое заглушило все мои чувства, в том числе и боль…
Должно быть, именно так выглядит ад. Сквозь дымное марево виднеется темный горизонт с виселицами и колесами, к которым привязаны изломанные, изувеченные тела. На стенах Амбуаза покачиваются повешенные, кричат вороны… В сером небе – клубы густого темного дыма… А люди не переставая бьются друг с другом – на турнирах, на войнах, на словах… постоянно пытаются ранить и убить друг друга. От этого пламя разгорается сильнее, от этого так больно стоять на земле. Кто-нибудь, дайте воды, погасите этот жар, чтобы наконец стих оглушительный вопль боли и ярости, треск и гул огня! Есть ли здесь кто-нибудь, кто слышит? Или всех ослепила и оглушила война?…
Я открываю глаза и вижу возле моей постели слуг и мать. В ее глазах – искренний страх за меня. Она трогает мой лоб и дает мне выпить травяной настой. Входит Анжу, озабоченно смотрит на меня и тихо спрашивает:
– Ну как ты, Маргарита? Тебе лучше?
Он снова стал прежним. Участливый взгляд, мягкий голос… Я медлю с ответом, и он поворачивается к матери. Она что-то вполголоса отвечает ему. Мои близкие, мои братья…
Лихорадка, лихорадка. Трясущаяся повозка. Мне так плохо, что я боюсь умереть. Идет война, мы в дороге… едем в Анжер… В этом мире всегда идет война. Тяжелые, мучительные дни, когда от слабости я даже не могу встать – а повозка все трясется, мы едем, едем куда-то… Ночи в горячечном бреду… Мать ухаживает за мной. Похоже, ее мучают угрызения совести – теперь она видит, что своим недоверием и холодностью сама отчасти вызвала мою болезнь.
– Марго, тебе нужно выпить лекарство. У тебя жар, – слышу я голос Шарля и открываю глаза. Шарль сидит возле моей постели. – Как ты, сестричка?
Мне хочется плакать. В эту минуту он для меня не король, а просто брат, и он называет меня уменьшительным именем – Марго. Только он в нашей семье зовет меня так… Он замечает мои слезы и ласково гладит меня по голове.
– Не бойся, Марго, все пройдет, мы тебя вылечим. Я только что говорил с врачами – они не сомневаются, что ты поправишься. Болезнь неприятная, но твоей жизни ничто не грозит. А сегодня тебе лучше, чем вчера. Только, по-моему, ты неудобно лежишь. – Он осторожно приподнимает меня и сам поправляет мои подушки. – Ну как сейчас? Лучше?
– Да…
– Не грусти, Марго, все будет хорошо.
Шарль преданно заботится обо мне. Знает ли он об этих проклятых сплетнях, или мать и Анжу ничего ему не сказали?
И Анжу не отходит от моей постели. Уверена, что он не отойдет, даже если врачи скажут ему, что он рискует заразиться. Мать с умилением наблюдает за ним – а я не решаюсь показывать свою обиду на него не только потому, что боюсь ее гнева. Я буду молчать до последнего, чтобы не распространять гнусную интригу: в ней замешан де Гиз, это может повредить ему…
Анжу садится возле моей постели, ласково берет меня за руку. В его глазах и голосе – искренняя забота. Как я люблю его, когда он такой! А может, он все понял? Может, сейчас пелена спала с его глаз? В минуты слабости, когда мне становится хуже, так хочется верить, что теперь все будет хорошо! Верить, что брат на самом деле меня любит, что боли, которую он причинил мне, нет и никогда не было, а когда я поправлюсь, мы с ним непременно поедем кататься верхом…
Наконец мы добрались до Анжера. Я была измучена болезнью и переживаниями и надеялась, что там мне наконец станет лучше. Но в Анжер приехал и Анри де Гиз, причем не один, а со своими родственниками. О, только не это!
Разумеется, узнав о моей болезни, Гиз сильно встревожился, и Анжу немедленно привел его ко мне. Пока Гиз справлялся о моем здоровье, а я отвечала то, что в таких случаях полагается по этикету, Анжу, оживленный и любезный, заверял, что мне уже лучше, улыбался, дружески обнимал Гиза, похлопывал его по плечу и повторял:
– Мой дорогой Анри, как я рад тебя видеть! Знаешь, теперь я каждый день молю Бога, чтобы ты стал моим братом. Я так надеюсь, что Господь услышит мои молитвы! Я еще в детстве мечтал об этом, помнишь, даже говорил тебе? Ну помнишь? А сейчас эти мечты могут сбыться! Это было бы так восхитительно!
Мне едва удается скрыть гнев. Анжу даже не подумал отказаться от своих заблуждений! Он все это время лицемерил, выжидал – ну и подлость! Де Гиз удивленно смотрит на Анжу и делает вид, что не замечает его слов, видимо, решив, что Анжу бредит. Он же ничего не знает об этих сплетнях! А чего теперь добивается Анжу? Ждет, что Гиз проговорится, допустит оплошность, ошибку? И тогда – страшный скандал… Представляю, как братец будет рад, если ему удастся отомстить!
Мне стоило немалых усилий утаить чувства. Главное – чтобы брат убедился, что я не стараюсь его выдать. Но надеюсь, Гиз по моим глазам все-таки догадался о чем-то. Теперь я не понимаю, как можно не замечать, что поведение Анжу неестественно, что его симпатия наигранна, – но ведь еще недавно я сама стала жертвой его лицемерия! Только бы Гиз был осторожен…
Когда они оба уходят, я прячу лицо в подушку и всхлипываю. Все вышло совсем не так, как я хотела. Как я ждала встречи с Гизом – и какой мучительной она оказалась! Будь я здорова, я бы расплакалась, но сейчас плакать нет сил. На меня наваливается усталость. Перед глазами все еще стоят их силуэты – моего брата и моего любимого, заклятых врагов, выходящих от меня в обнимку. А я не иду с ними. Это игра, как в детстве. Пусть они доигрывают без меня… Я хочу спать.
Охота на оленя
В ненастные ночи ветер завывает за окнами замка, скрипит и хлопает ставнями, сквозит по полу, залетает в каминные трубы. В окна стучит дождь, и кажется, что по коридорам бродят призраки. В такие ночи снятся странные сны – яркие и в то же время запутанные, как видения в лихорадке. Они кажутся важными предзнаменованиями судьбы, предупреждают об опасностях, и эти опасности видятся такими реальными и угрожающими – но стоит утреннему лучу проникнуть в окно, как ночное колдовство рассеивается и забывается, не оставив никакого следа.
Выздоровев после тяжелой болезни, я почувствовала себя именно так. Мучительный страх, что все раскроется, что все ненавидят меня и Анри де Гиза, теперь показался мне чудовищным преувеличением и растворился в сиянии дня, как лихорадочный бред. Да, мой брат пытался и, вероятно, сейчас пытается сплести какую-то интригу. Но он же не может жить без интриг, разве это для кого-то новость? Пусть делает что хочет, меня это больше не интересует. Ночь закончилась вместе с иллюзиями и кошмарами.
Главное – я вновь увидела моего Анри и счастлива, как раньше. Мы опять вместе – как это прекрасно! Как радостно после невольной разлуки снова узнавать его, вспоминать, как меняется его лицо от малейших изменений настроения, прикасаться к нему, смотреть в его глаза! Ветви задумчивых деревьев на фоне ночного неба за узорчатым окном, мягкая постель, тонкое белье – и горячий шепот, теплые прикосновения, соединение, сияние любви. Сладкая тайна, танцующий огонек…
Мы с тобой лежим в просторной постели. Шторки балдахина наполовину раздернуты, из высокого окна напротив льется мягкий свет. Сладкое, ленивое чувство блаженства. Я некоторое время любуюсь тобой, потом придвигаюсь к тебе, и мои черные волосы падают тебе на плечо. Ты с нежной улыбкой смотришь на меня. Я прижимаюсь к твоему плечу щекой. Как приятно чувствовать тепло твоего тела!
– Как я люблю тебя, Анри! Я хотела бы провести с тобой всю жизнь.
Я кладу руку тебе на грудь, и ты прижимаешь ее своей ладонью.
– А я хочу на тебе жениться.
У меня внутри прокатывается холодная волна.
– Будь осторожен! Анжу боится, что ты…
– Я догадываюсь, – неторопливо прерываешь ты, и на твоих губах появляется насмешливая улыбка. – Он всегда был таким, и в детстве. Если я предлагал ему что-нибудь, он соглашался, но тут же бежал к своей матери и передавал ей мои слова… Я все знаю, Маргарита.
– Тогда хорошо… А если у нас ничего не получится? Что тогда?
– Любить тебя мне никто не запретит.
И все-таки мне тревожно. В этом мире, где правит жажда власти, любовь не длится долго. На каждого оленя находится охотник…
L’amour a ses plaisirs aussi bien que ses peines[12]. Какое-то время мы жили сегодняшним днем и нашей любовью. Я боялась думать о будущем, боялась спугнуть наше счастье, неосторожным движением привлечь недоброе внимание.
Затишье перед бурей оказалось столь долгим, что мы даже успели поверить, будто туча пройдет стороной. Но гром грянул – внезапно, прямо над нашими головами.
На рассвете двадцать пятого июня меня разбудили – мой брат король срочно требовал меня к себе. Я почувствовала дурное и, пока одевалась и шла к нему, готовилась защищаться.
Еще в коридоре я услышала голос Карла. Он кричал, вне себя от ярости:
– Даже не мечтайте породниться с нами! Я не подпущу ее на пушечный выстрел к вашей семейке! И не пытайтесь меня перехитрить! Вы…
Я вошла в покои моего брата короля Карла. Он стоял в одной ночной рубашке и орал на кардинала Лотарингского, дядю Анри де Гиза, как на мальчишку. У того был почтительно-отсутствующий вид и, как всегда, непроницаемое лицо. Здесь же была мать, Анжу и кое-кто из придворных.
– И передайте своему герцогу, чтобы забыл даже думать о моей сестре! Негодяи!
Заметив меня, Карл оставил кардинала в покое.
– Ах, вот и ты, Марго! Что это такое?! Что это такое, я тебя спрашиваю?!
Я лихорадочно пыталась сообразить, в чем причина этого приступа ярости. Карлу просто рассказали о притязаниях Гиза на меня? Но он не первый день знает семью Гиз, и это не привело бы его в такое негодование, чтобы будить меня посреди ночи. А в чем же тогда дело? Впрочем, брат не заставил меня долго мучиться догадками, показав мне нашу с Гизом любовную записку, которая неведомо какими путями попала в его руки. Я похолодела.
Но на этот раз мое замешательство длилось недолго. Боясь, что родственники обо всем узнают, я заранее придумала, как ответить на возможные обвинения, и сказала:
– Это клевета, сир! И я даже знаю, откуда она исходит. Ее источник – месье Ле Га, который давно ненавидит меня. Между прочим, он уже не первый раз пытается оклеветать меня, и я не раз говорила вам об этом!
– А это тоже клевета?! – взревел брат и схватил записку: – «Нежно целую тебя тысячу раз, твоя любящая Маргарита» – это тоже клевета?!
Карл так разбушевался, что Анжу, стоявший рядом, озабоченно поглядывал то на него, то на мать и молчал. Наконец потихоньку отодвинулся к дверям и вскоре исчез вместе с кардиналом и придворными. Я осталась с матерью и Карлом наедине. Когда закрылись двери, выяснилось, что все, что я только что слышала, было лишь прелюдией к буре.
В то утро я столкнулась с короной лицом к лицу и увидела, с какой ненавистью смотрит на меня это чудовище: ненависть горела в глазах матери, которая набросилась на меня с побоями, потому что не могла сдержать ярости; ненавистью исходил Карл, вопя, что уничтожит меня, лично разорвет на куски, если я не порву с Гизом и не забуду не только его самого, но даже его имя! Ни о какой свадьбе не может быть и речи!
Какой ужас! Первая дева Франции отдалась де Гизу, который мечтает о короне! Я могла бы сказать Карлу и матери, что перестала быть девой гораздо раньше и Гиз тут ни при чем – милый брат постарался. Но, думаю, матушка знает об этом или догадывается. Только для нее это дела не меняет. Она уверена, что это я со своим развратным характером и неуемным темпераментом соблазнила брата, который растерялся и не смог отказать родной сестре, – а теперь пытаюсь выставить его как своего обидчика, хотя на самом деле должна просить у него прощения.
Я почти не запомнила слов из этой безобразной сцены. Только нестерпимую душевную боль и стыд, как будто меня прилюдно раздели догола. Братья и мать, не стесняясь, вмешивались в мое самое дорогое и сокровенное. Впрочем, я уже была готова – это ведь не в первый раз.
Хорошо, что припадки ярости не бывают долгими. Наконец бешенство Карла и матери пошло на убыль. В пылу ссоры мать разорвала мое платье и теперь села зашивать его, а Карл достал четки, опустился на колени перед распятием и стал просить у Господа прощения за свой гнев – это же смертный грех. Он молился довольно долго, потом повернулся ко мне и сказал как-то устало, сразу напомнив мне покойного брата Франсуа: