Правда, он там хаял невесту, а у меня иное, но ничего. Главное, чтобы совпал конечный результат.
Сказано – сделано.
И листы с перечнем графов и пфальцграфов, герцогов и князей один за другим откладывались загадочно улыбающимся царем в сторону – не то.
А что? Кто там знает этих загадочных ландграфов Гессен-Кассельских или герцогов Саксен-Лауэнбургских? Я лично, к примеру, вообще и слыхом не слыхивал про них.
И зачем ей такая радость, как наследник герцогства Савойского?
Ну и пускай Амадей, так ведь не Моцарт же!
– Ему кукла в семнадцать лет нужна, а не твоя красавица, государь, – ворчал я.
А этот фон унд цу Лихтенштейн? Помнится, у некоего егеря в одной из наших кинокомедий территория, как два Лихтенштейна. Или три, не помню.
Короче, одна кликуха, что князь, а на деле глянешь, так этот «ундцуфон» имеет пяток верст вширь и семь с половиной вдоль.
– Всего и земель, поди, столько, сколько твои стольники имеют, а то и меньше, – мрачно заметил я.
Последние, кто угодил мне под горячую руку – или правильнее сказать под язык? – оказались сыновьями герцога Брауншвейг-Люненбургского.
Было их то ли пять, то ли шесть штук, но к тому времени я окончательно распоясался и не стал критиковать каждую из кандидатур в отдельности, охаяв разом всех.
– Ты сам вдумайся, государь. Сдается мне, что неспроста все они до сих пор не обзавелись женами. Учитывая, что самому старшему из них уже сорок, это наводит на раздумья и предположения, что все они имеют некий порок. Причем он не мелкий, тайный, а такой, который известен всем, иначе кто-нибудь непременно выдал бы за одного из них свою дочку…
И вновь был поражен странной реакцией Бориса Федоровича. Лист был последний, не охаянных мною больше не осталось вообще, то есть с женихами вновь сплошной завал, а он… смеется.
И ведь от души – это сразу видно.
– А теперь примемся за невест, – вытерев выступившие слезы, наконец-то угомонился Годунов. – Поглядим, что ты о них скажешь.
Но тут, честно говоря, я сплоховал. Очевидно, увидев, что последний лист с женихами, расслабился. Так что разбушеваться в отношении Софии-Елизаветы, Агнессы-Магдалены и Анны-Марии не сумел – весь пар выпустил раньше.
К тому же когда царь с превеликим трудом произносил титул их отца – Ангальт-Кётенского князя Иоганна-Георга I, мне почему-то сразу припомнилась маленькая девочка София Фредерика и как-то там еще, которая тоже вроде бы Ангальт, только Цербстская, но приставка – дело второстепенное.
Разумеется, и среди родных сестер одна может оказаться гурией, а вторая фурией, но тут уж как повезет.
Во всяком случае, есть шанс на удачу, о чем я честно и заявил Борису Федоровичу, не забыв оговориться, что все равно для начала нужны портреты этих европейских Сонек, Лизок и Манек, а уж потом…
Тот ничего не сказал в ответ, хотя явно порывался задать какой-то вопрос, лишь как-то странно посмотрел на меня и закруглил нашу беседу, сославшись на поздний час.
На следующий день я вновь удивился, на этот раз загадочной реакции самой невесты.
Дело в том, что за семейным столом Годунов не стал таить, кто в первую очередь повинен в том, что царевна вновь осталась без жениха. Казалось бы, уж она точно должна негодовать, что по моей милости остается не замужем.
Но не тут-то было.
Первым делом Федор, едва усевшись напротив – я еще не успел начать урока, – заявил, что Ксения Борисовна шлет мне свою благодарность и низкий поклон за то, что я так заступался за нее.
Придумает же.
Вначале решил, что сказано было в ироничном плане, что-то вроде: «Ну спасибо, удружил». Однако, кое-что уточнив, выяснил, что благодарность была искренней, от всей души.
«Вот и пойми после этого загадочное женское сердце, – в растерянности подумал я, но потом меня осенило: – Не иначе как ее брательник точно ошибся, и она на самом деле по уши влюбилась в моего шотландца, вот и все объяснение».
Но мы с царем обсуждали в Думной келье не только невест с женихами.
Спустя всего две недели, ближе к концу сентября, Годунов не выдержал и впервые за мое пребывание в Москве заговорил о самозванце.
Дальше больше, и вскоре он уже чуть ли не ежедневно стал рассуждать о его безумной затее, которую тот, как ни крути, не сможет реализовать.
При этом он ищуще заглядывал мне в лицо и всем видом показывал, как сильно нуждается в обычной моральной поддержке или, на худой конец, в обычном поддакивании.
Почему именно ко мне?
Наверное, ему хотелось услышать не просто поддакивание, но поддакивание правдивое, ведь он считал, что в отличие от остальных я чужд лести и лжи.
Кроме того, Борис Федорович все время помнил мое поведение во время его сердечного приступа, поскольку несколько раз – пускай и в шутку – называл меня своим крестным отцом, который, дескать, дал ему вторую жизнь.
Я старался оправдать его ожидания, не только кивая и со всем соглашаясь, но и добавляя кое-что свое. При этом я совершенно не кривил душой, поскольку логика действительно была на стороне царя.
Вот только Русь – это такая страна, где помимо логики имеется столько загадочных и совершенно не укладывающихся ни в какие законы факторов вроде загадочной русской души, что ой-ой-ой.
Какие из них сыграют на стороне человека, объявившего себя царевичем Дмитрием, я понятия не имел, но зато точно знал конечный результат, который меня отнюдь не радовал.
Я не стал говорить ему, что кое-какие меры уже принял, – рано.
Осенило меня еще тогда, когда в руки попалось одно из подметных писем самозванца, которые, несмотря на жесткий контроль на границах, уже гуляли чуть ли не по всей Руси.
Адресовалось оно всем «подданным» Дмитрия и по содержанию было точь-в-точь как те листовки, которые в изобилии раскидывают по почтовым ящикам наши доблестные кандидаты в депутаты.
Отличие имелось лишь одно.
Такого смачного черного пиара в адрес конкурентов господа демократы себе не позволяли, прекрасно понимая, что сегодня обольешь грязью соседа, а завтра тот тебя, и как бы не большим количеством, поскольку рыльца у обоих даже не в пуху, а черт знает в какой дряни, которая не просто дурно пахнет, но пронзительно воняет.
Увы, но компроматом на самозванца Борис Федорович не располагал.
И тут мне припомнилось, что вроде бы король Речи Посполитой Сигизмунд не просто так поддерживал притязания Дмитрия, а самозванец ему обещал подарить какие-то русские земли.
И Мнишеку, как своему тестю, тоже обещал изрядно, не говоря уж о дочке Мнишека, невесте Марине. Вот бы достать достоверные данные – как, чего и сколько.
Это был бы компромат так компромат.
А если к нему присовокупить бумагу со свидетельскими показаниями духовных лиц о том, что Дмитрий на самом деле принял католичество, совсем здорово.
Итак, задача стала ясна. Теперь вопрос: каким образом все это заполучить?
Выкрасть?
Отпадает. Безнаказанно шариться в королевских покоях у меня навряд ли получится, да и не знаю я, где именно они хранятся. Значит, надо найти тех, кто отвечает за хранение данных документов.
Сами они, разумеется, ничего не отдадут. Тогда остается либо подкуп, либо шантаж. Но подкуп стоит очень дорого. Не выделит мне Годунов такую кучу денег.
Значит…
Идея пришла в голову достаточно быстро. Дело в том, что одно из моих последних воспоминаний перед тем, как оказаться тут, и довольно-таки приятное, было о вечере, проведенном в псковском казино.
Я человек по натуре азартный, запросто могу зарваться, а с наличностью не ахти, поэтому предпочитаю покупать фишки ровно на ту сумму, которую планирую истратить. Так вот, в тот вечер я ее не истратил, а совсем наоборот – обобрал заведение на кругленькую сумму в двадцать тысяч целковых.
Мог бы, наверное, и спустить их, но вовремя вышел из игры, когда заметил, что капризная фортуна стала поворачиваться ко мне пикантной частью тела.
Вроде бы в этом мире до рулетки еще не додумались.
Очень хорошо.
Значит, я буду первооткрывателем со всеми вытекающими отсюда выгодами. Вот только открою я ее не на Руси – ни к чему обирать русских дворян, которые и без того не процветают, – а в Речи Посполитой, да не где-нибудь, а в Варшаве или Кракове.
Минусуя первоначальные расходы, которые неизбежны, я, таким образом, на будущее обеспечивал полную самоокупаемость операции, включая необходимые затраты не только на проживание, но и на возможный подкуп кого-то из королевских придворных.
Вначале обобрать их до нитки, заставить влезть в долги, а уж потом поставить вопрос ребром – долг срезается, если будут предоставлены соответствующие бумаги.
Учитывая, что король лазит в свои секретные сейфы, или что там у него, далеко не каждый день, доступ к ним должен быть достаточно свободным.
К тому же Сигизмунд периодически выезжает на охоту и по разным делам, так что принести мне бумаги во временное пользование для того, чтобы сделать копию, – на такое за кругленькую сумму в виде прощаемого долга согласится любой.
Ну а что касается Мнишека и его резиденции в Самборе, то тут уж как получится. Выгорит – хорошо, а нет – неважно, поскольку в глазах народа некие подарки тестю и невесте, пускай землями и городами, гораздо более извинительны, нежели подарки королю чужой страны.
Заодно я бы разведал относительно тайного католичества лжецаревича. В идеале – где, когда и кто его крестил.
Понимаю, что ксендзы, пасторы, или как они там у католиков обзываются, будут молчать, но помимо них в любом костеле должен иметься обслуживающий персонал, которому развязать язык куда легче.
Борису Федоровичу о своей затее я говорить ничего не стал. Учитывая его шапкозакидательское отношение и насмешки, которыми он регулярно осыпал «горе-войско» самозванца, такая достаточно громоздкая и хлопотная афера вызвала бы только его гнев и ничего больше.
Отпроситься якобы в отпуск у меня не получилось. Выходило, что надо привлекать самых смышленых парней из созданного этим летом полка Стражи Верных, благо таковые у меня были все наперечет, поскольку я их уже определил в разведку.
Покопавшись в поименном списке, я выделил пятерых, включая и Емелю.
К ним предполагалось добавить еще десяток, но только как грубую силу, как посыльных и – если грядут крупные неприятности – как группу прикрытия.
Все необходимые чертежи будущих столов и «золотых колес» я вычертил самолично, после чего пошел выколачивать из Казенного приказа обещанные царем деньги.
Помнится, он велел тамошним подьячим выдавать мне до тысячи рублей в месяц по первому моему требованию, не спрашивая на то его разрешения.
Вот и славно.
Взял я, правда, чуть меньше – девятьсот пятьдесят.
Сразу скажу, что выполнение почти всех необходимых работ обошлось мне не столь уж и дорого – всего в полторы сотни.
Их хватило и на кузнецов – за вертушки, и на столяров – изготовление трех столов и колес, и на резчиков, которые сработали для меня сразу два десятка маленьких шариков из моржовой кости.
Но была одна работенка, которая потребовала уйму времени и кучу рублей, – это богомазы.
А без них никак.
Чтобы католическая церковь ко мне не прицепилась, я заказал не просто намалевать цифры на ячейках игрового круга, а тоненько выписать лики двенадцати апостолов, четырех архангелов, Христа и Девы Марии, а также восемнадцать букв латинского алфавита, на каждую из которых начиналось имя католического святого.
Тридцать седьмой знак – зеро – был нарисован в виде голубя, который святой дух. Получалось весьма символично – раз шарик попал в гнездо с голубем, значит, все денежки игроков улетели… в пользу господа бога, которого в данный момент олицетворяет заведение.
К сожалению, скорость рисования оставляла желать лучшего, хотя я поторапливал богомазов как мог. Зато после того, как столы были готовы, я даже залюбовался ими. Теперь ни один монах, епископ или аббат не смогли бы сказать, что данная игра – порождение диавола и на этом основании ее надо немедленно запретить.
Пока изготовлялся необходимый инвентарь, я времени даром не терял.
Едва мною было принято решение про рулетку и получен твердый и не терпящий дальнейших обсуждений отказ об отпуске, как я немедленно вытащил из полевого лагеря полка Стражи Верных в Москву намеченных мною орлов. Число их я для себя определил в полтора раза больше требуемого, с учетом возможного отсева.
Не доверяя никому, я разместил их на своем старом подворье в Малой Бронной слободе. Тесновато, конечно, но ничего страшного.
Лучше было бы в своем тереме, благо место имелось, но нежелательно кому-то знать, что в этом деле замешан личный учитель царевича, а в слободе я обеспечивал не только относительную конспирацию, но и их учебу в любую свободную минуту, которая у меня выпадала.
Польским языком с ними занимался старый усатый лях, которого откопал все тот же Игнашка Князь.
Лях прочно и давно осел на Руси еще двадцать лет назад, во время похода Стефана Батория и своего пленения под Великими Луками, мастерски научился хлестать водку, дрыхнуть после обеда, а с верой у него творилось вообще не пойми что.
По-моему, он был таким же католиком, как я – буддистом, но затверженные им в далеком детстве на уроках катехизиса знания оставались в целости, а это главное.
Потому я и доверил пану Миколаю, как его звали, вдалбливать в головы моих парней перечень католических святых, которых Емеля, и не только он один, а вся пятерка будущих крупье должны были вызубрить как «Отче наш».
Будущих охранников мы с Костромой тренировали лично. Я преимущественно занимался с ними рукопашкой и метанием ножей, а Кострома стрельбой из пищали, боем на саблях и конной ездой.
Учитывая, что ситуации бывают разные, все пятеро «крупье» тоже не избежали силовых занятий.
Хорошо бы, конечно, чтоб они не пригодились им вовсе, но мало ли.
О конечной цели из вызванных никто толком не знал. Лишь один раз я мимоходом обмолвился, что разведка бывает не только ближняя, но и дальняя, то есть за пределами Руси.
И все.
Да и то предупредил, чтоб об этой тайне не ведала ни одна живая душа.
Об остальном говорить было рано. Во всяком случае, до тех пор пока их не проверит на предмет излишней болтливости все тот же Игнашка Князь.
Ему такие вещи, коль он дознатчик у «сурьезного народца», – раз плюнуть, вот пусть и попыхтит.
Игнашка взялся за дело на совесть, используя совершенно разнообразные приемы, и спустя неделю решительно забраковал четверых, у которых «язык болтлив», а в отношении еще троих высказал некоторые сомнения.
Все семеро, включая одного из кандидатов на роль крупье, тут же укатили обратно в лагерь.
В очередной раз порадовавшись своей предусмотрительности, оказавшейся кстати, я прикинул, что четверки основных и девятки «подсобников» вполне достаточно, так что дополнительных вызывать ни к чему.
Лишь после этой проверки на бдительность и умение держать язык за зубами я раскрыл карты остальным.
Надо было видеть, как горели глаза у этих юнцов. Еще бы! Впервые в жизни они были приобщены к столь ответственному делу. Можно сказать, если судить по моим словам, в их руках была судьба всей державы – на громкие фразы я не скупился.
А ведь таких, как Емеля, то есть сыновей простых ремесленников, было не один и не двое, а почти треть первоначально отобранных мною парней. Да и остальные тоже… Трое из холопов, еще двое – дети крестьян, один – вообще беспризорник.
Ну а оставшаяся троица – купеческий сын Сысой, который должен был стать одним из казначеев, а также два романтично настроенных паренька из служилых.
Последних я выбрал на роли крупье не только из-за их высокой грамотности, но и благодаря их познаниям в польском языке.