Еще бы им его не знать, когда они оба, до того как уйти в Стражу Верных, начинали службу в Посольском приказе, где у одного из них, Андрея Иванова, помимо отца Василия, занимавшего достаточно солидное положение, служил еще и дядя, тоже Андрей.
То есть перспектива у сына и племянника имелась, тем более что оба – и отец, и дядя – ходили уже в дьяках, так что пусть не сразу, а лет через пятнадцать – двадцать дорос бы до этого чина и юный Андрей, но…
Мальчикам хотелось сражений, схваток, погонь и прочего, а какая в Посольском приказе романтика? Потому семнадцатилетние Андрей Иванов и Михайла сын Данилов оказались в полку Стражи Верных.
И вот теперь у них – недавних слуг, подмастерьев и пахарей – появился шанс в случае успеха всего дела не просто изменить свою судьбу, но развернуть ее колесо чуть ли не на сто восемьдесят градусов, взлетев наверх. Да не когда-нибудь в перспективе, спустя полтора десятка лет, как, например, в Посольском приказе, а чуть ли не через год-два.
Правда, разговорами о таких вещах, как награды, я их особо не баловал, делая главный нажим на патриотизм, на честь, которую нужно беречь смолоду, и на прочие идейные вещи.
Однако пару раз вскользь обмолвился, что все они без моего внимания не останутся и, более того, о каждом отличившемся мною будет лично доложено царю-батюшке, а уж он-то за наградами не постоит.
Но посылать вчерашних пацанов одних в чужую страну было нельзя. Все-таки отсутствие опыта невосполнимо никакими суперпупердостоинствами.
Воспользоваться опытными людьми из «аптечного»[7] ведомства боярина Семена Никитича Годунова? Можно, но тогда пойдет насмарку вся конспирация.
Тот непременно донесет обо всем царю и…
Словом, лишние заморочки.
Вот тогда-то я и положил глаз на Игнашку. Он мне подходил по всем статьям, начиная с обстоятельств нашего знакомства – как-никак «в одной зоне срок мотали».
Утрирую, конечно, но он действительно устраивал меня от и до. Тут тебе и житейский опыт, и смекалка, и умение разговорить любого человека, и прочая, прочая, прочая…
Глава 2
Дублер
– Ты нынче на меня как-то эдак особливо взираешь, – сразу почуял он что-то не то в моем взгляде.
– Обыкновенно, – улыбнулся я. – Просто вспомнился наш с тобой разговор про «вольную птицу», которая и рада бы заняться чем-то иным, да вот беда – не ведает она такого занятия, чтоб и воля осталась, и…
Игнашка молчал, настороженно уставившись на меня одним глазом – второй, как и водится, заглядывал куда-то вправо от меня.
– Думается, что сыскалось для тебя такое занятие, – подытожил я и предупредил: – Только не спеши отказываться, если что-то вдруг тебе не понравится. Значит, говоришь, воли душа жаждет?
Он задумчиво поглядел на свою кружку со сбитнем, потом еще более задумчиво на меня и без лишних околичностей предложил напрямик:
– Ну сказывай, Феликс Константиныч, чаво ты для меня надумал?
– Я ж говорю: волю тебе дать, – улыбнулся я.
– Ишь ты, – хмыкнул он. – Так ведь я и так вроде бы живу как живется, а не как люди велят. Свое добро – хоть в печь, хоть в коробейку.
– Да разве в Москве воля? – возразил я. – Сам же сколько раз мне говорил.
– То так, спорить не берусь, – согласился он. – Но оно, вишь, как повернуть. Иному дураку воля, что умному доля: сам себя губит.
– Ты же не дурак, – усмехнулся я.
– Случается, что воля и добра мужика портит. Не зря ж в народе сказывают, что воля портит, а неволя учит. Опять же, не замоча рук, не умоешься. – Он хитро посмотрел на меня. – За настоящую волю платить надобно по-настоящему. Хватит ли у меня серебреца-то?
– А не хватало бы, и разговор не завел бы. У тебя голова на вес серебреца.
– Никак случилось что, потому и Игнашка тебе занадобился? – с притворной ленцой в голосе осведомился он.
– Не случилось, – вздохнул я, – но без твоей помощи может и случиться. Куда мои орлы едут, ты уже знаешь, так?
– А пусть кой-кто не болтает попусту, – проворчал он. – Сам же сказывал, чтоб я их проверил да все выведал.
– Не все, – возразил я. – Кое-что ты еще не знаешь.
– Быть такого не может! – взвился он на дыбки. – Про молчунов не скажу, но твоего тощего Кострюка я наизнанку вывернул. Да и Прошку тоже. – Обвинение в непрофессионализме так сильно его задело, что он даже покраснел от возмущения.
– А они до поры до времени и сами ничего не знали, – пояснил я. – Лишь вчера я им все рассказал, после того как с твоей помощью избавился от говорливых.
– А-а-а, ну тады ладно, – успокоился Игнашка и полюбопытствовал: – Так мне чего теперь, сызнова у них выведывать?
– Не надо. Что они теперь знают, я и сам тебе расскажу. Но вначале нужно согласие с тебя получить. Сам пойми, не хотелось бы постороннего человека в свои тайны вовлекать, – пояснил я. – Да и тебе оно спокойнее. Меньше знаешь – крепче спишь. Иное дело, если ты согласишься. Тогда уж, как своему человеку, я все как на духу, и даже то, о чем и моим ребяткам неведомо.
– На службу к себе хошь взять, – задумчиво протянул Игнашка. – Идти внаймы – принимать кабалу. Тута я живу не тужу, никому не служу, хочу смеюсь, хочу плачу. Опять же смотря какое дельце, а то сам знаешь, сколько утка ни бодрись, а лебедем ей не быть. Что, как не по зубам оно мне придется? И рад бы взять, да силы не занять. Это ведь бог творит как хочет, а человек – как может.
– Осилишь, – успокоил я его. – Потому и предлагаю, что дельце это, как ты говоришь, не только тайное и опасное, но еще и как раз твое. Я уже примерял его по тебе – сидит так, словно на тебя и шито.
– Загадками сказываешь, княже, – вздохнул он, – а я человек простой, мне в лоб надобно.
– Был бы ты простой, я б тебе даже и заикаться не стал, не то что предлагать, – парировал я. – А раз говорю, стало быть, подходишь ты мне и по уму, и по… ремеслу своему.
– Никак дознатчик занадобился?! – изумился он.
– А зачем бы я их в дальние страны засылал? – вопросом на вопрос ответил я. – Мед-пиво пить? Так этого добра и на Руси хоть отбавляй.
– Дознаться до тайны – ремесло тонкое, – покачал головой Игнашка. – Тут и впрямь без навыков не обойтись. А они у тебя хошь и бодры-веселы, ажно горят от нетерпенья, да к таковскому не свычны. Хотя погоди-ка, – встрепенулся он. – Вот Емеля, ежели его подучить чуток, могет управиться… со временем. Пару-тройку лет поднатаскать его, так он, глядишь, и вровень со мной станет. Да и еще двое-трое тож смышленые. Чрез пяток годков и с их толк может получиться.
– Нет у меня пятка годков, – мрачно ответил я. – И двух-трех тоже нет. А самое плохое, что я и года не имею. От силы половинку.
– Вона как. – И он вновь задумался.
– А что, сейчас они совсем никуда? – поинтересовался я.
– Воля твоя, – пожал плечами он. – Можа, и выйдет что, коль повезет и они вовсе на дураков нарвутся. А скажи-ка мне, что с ими сотворят, ежели поймают?
– Смерть, – коротко ответил я.
– И не жаль? Молодые ведь совсем.
– Не было бы жаль, я сейчас с тобой разговоры бы не разговаривал. – И спросил: – Давай впрямую, как… князь князю: согласен вместе с ними поехать? Старшой мне нужен, чтоб с опытом и с навыками.
Игнашка весело засмеялся:
– Ну ты уж и придумаешь, Феликс Константиныч. – И повторил, смакуя: – Ишь, яко князь князю. – Он вновь усмехнулся и заметил: – Тута вот чего. Дельце и впрямь сурьезное, потому враз ответ давать не годится – обмыслить все надобно. Вота, к примеру, с кем мне гово́рю вести доведется? Я ведь привык все больше с простым народцем растабары вести, а там, мыслю, занадобится с людишками иного помола встречаться. Али не так?
– Все так, – согласился я.
– А коль так, то в моих ли силах с ними управиться – о том подумай. Есть в горшке молоко, да рыло коротко. Не дал бог медведю волчьей смелости, а волку медвежьей силы.
– Управишься. Не боги горшки обжигают.
– Ох, не ведаю… – протянул он. – Выше себя не вырастешь. Не зря в народе советуют, чтоб тем рогом чесался, которым достанешь. С простецами я-то и так поверну, и эдак, да всякий раз в нужную сторону, а с ими яко?
– А ты иное прикинь. – Я постарался говорить в его манере. – Овес к лошади не ходит. Это я насчет согласия. Нужным людишкам ты в первую очередь понадобишься, а не они тебе. Да так понадобишься, что они ни на рожу не посмотрят, ни на что иное – не до того им будет, когда ты их прижмешь. К тому же иной раз легче все выяснить у кухарки, чем у ее хозяина. Это я к тому, что разговоры вести тебе с разными людьми придется.
– Ан все одно помыслить надобно, – решительно отказался он дать окончательный ответ. – Я чаю, до завтрева терпит?
– Терпит, – неохотно согласился я, но, поразмыслив, пришел к выводу, что как раз наоборот – должен радоваться взятой им отсрочке, которая лишний раз доказывает, что мужик серьезно подошел к делу, а значит, при наличии согласия возьмется за поручение со всей ответственностью.
Если вообще возьмется, конечно.
Игнашка отказался…
Объяснил он свое решение достаточно просто и логично:
– Не захотят они со мной беседы вести, а коль и захотят – я не смогу. Язык-то ихний мне неведом. Да и рожей я не вышел – уж больно неказиста она. Очи у Егорки шибко зорки, да одна беда – зрят не туда. – И уставился на меня, наглядно демонстрируя свое косоглазие. – Но ты не горюй, княже. Зато у меня иной человечек на примете имеется. Вот он-то как раз тот, кто тебе нужон. – И принялся рассказывать про свою «замену».
По всему выходило, что Кузьмич, как уважительно называли его среди «сурьезного народца», мне и впрямь должен подойти.
Во-первых, имеет благообразный вид, который вкупе с солидным брюшком позволяет ему втираться в доверие к разным купцам.
Отсюда его знание не только польского, но и других языков. Это уже во-вторых. Ну и опять-таки соответствующие навыки, поскольку профессию он имел такую же, как Игнашка, то есть был дознатчиком.
– А он согласится? – усомнился я.
– Тут все зависит от того, каково ты ему положишь. Уж больно хотца ему в купчишки выбиться, а для того серебрецо надобно. Сколь он прикопил – не ведаю, но знаю, что не хватает изрядно. Мы с ним как-то про жисть разговорились, и он сказывал, мол, кабы ему еще рубликов сотни три, а еще лучшей четыре, уж он бы тогда развернулся. Я так мыслю, что за-ради того, дабы их получить, он на что хошь пойдет. Ну разве что окромя убийства да разбоя – то уж ему вовсе не личит. Осилишь ты уплатить эдакую деньгу?
Я призадумался. Деньги – дело пустячное. Хоть у меня их и не имелось, но платить все равно буду не я, а рулетка, так что наплевать.
Смущало иное. Если он ради денег готов пойти чуть ли не на все, то он сразу становится ненадежным. Пообещает другой тысячу – и все, переметнется, только его и видели. Операцию сорвет – не смертельно, переживу, а вот ребята могут пострадать, и крепко пострадать – сдаст ведь.
Но тут Игнашка, словно почуяв мои сомнения, добавил:
– А в верности его не сумлевайся. У нас ведь как – коль за одного стоим, то иному, кой супротив, уже не служим, даже ежели он вдвое посулит. А кто инако поступает, тот опосля по земле недолго ступает. Не держит она иуд.
– Тогда найдем деньгу, – твердо сказал я. – Будет ему серебро, и не одна сотня, а если сделает все как надо, то и еще столько же. Но вначале надо бы повидаться и поговорить – мало ли.
– Коль так, то он в лепешку расшибется, а все, что требуется, сделает, – заверил меня Игнашка. – А повидаться само собой. Чрез час он у тебя на подворье будет. – Но, не утерпев, добавил: – Мыло, конечно, похужее меня будет, но в наших делах толк ведает.
– Какое мыло? – не понял я.
– Кличут его так. Он и впрямь сызмальства мог без мыла в любую задницу влезть, потому так и прозвали, – пояснил Игнашка и предупредил: – Среди сурьезного народца его хошь и кличут Кузьмичом, но ты с ним не больно-то рассусоливай, ежели что. Да и величать так-то ни к чему – невелика птица, чтоб отечество его поминать. Прошка, и все тут.
Всего через час, даже меньше, передо мной сидел весьма солидный мужчина с аккуратно расчесанной бородой и блестящими от елейного масла русыми волосами. Он и одеждой ничем не отличался от купца, да и говор имел точно такой же – степенный, неторопливый.
Пообщавшись с ним, я решил не пользоваться последним советом Игнашки. Что-то мне подсказывало – даден он был скорее из чувства подспудной ревности, и других причин не имелось.
Да и несолидно это – величать своего главного эмиссара по кличке.
Словом, едва Игнашка удалился, я все переиначил. И как в воду глядел – Мылу чертовски пришлось по душе то, что эдакая значительная особа, как князь, да еще и учитель царевича, обошелся с ним столь уважительно.
А уж когда я, наливая себе горячего сбитня, совершенно машинально на правах хозяина налил доверху и вторую кружку, поставив ее перед ним, он окончательно растерялся от подобной чести, оказываемой ему, а опомнившись, пришел в неописуемый восторг.
От избытка нахлынувших чувств у него даже увлажнились глаза.
Короче, пробрало мужика не на шутку, хотя он это всячески скрывал. Но уважение не помешало ему отнестись к финансовым вопросам серьезно и тщательно:
– Ежели по сорока рублев в месяц, то за полгода это будет…
– Двести сорок рублей, – подхватил я. – Довелось мне слыхать, что тебе нужно побольше, но если только управишься и все раздобудешь, то обещаю, что помимо этого получишь еще столько же, то есть всего у тебя выйдет полтысячи.
– А коль поранее управлюсь, месяца за три? – поинтересовался он. – Тогда, выходит, что помене, потому как…
– Тогда выходит поболе, – перебил я его. – Сколько бы ты там ни пробыл, при условии, что все сделаешь, – по сорок рублей за все полгода отдам. Словом, пятьсот рублей твои, а если и впрямь пораньше добыть успеешь, еще и сверх того наделю.
И уже со следующего дня Пров Кузьмич переехал на подворье Малой Бронной слободы, приступив к занятиям вместе со всеми ребятами.
Правда, для него была только практика работы в казино – не в тех он годах, чтоб осваивать рукопашный бой и прочие стрелковые и «ударно-метательные» науки.
Зато что касается работы крупье, то весь квартет, включая Кузьмича, занялся учебой сразу, едва только высохла краска на первом из трех столов. Правильно кидать шарик они научились быстро, а вот с оценкой выигрышей пришлось повозиться.
На то, чтобы освоить, сколько денег надо выплачивать за ставку в номер и за сплит, за троицу и за каре, за стрит и за линию, за дюжину и за колонку, каковы минимальные ставки на больше – меньше, на красное – черное и на чет – нечет, ушло почти две недели.
Зато я мог быть доволен – вызубрили все до автоматизма, так что от зубов отскакивало.
Разумеется, пришлось их погонять и на практике, но на сей раз с привлечением остальных из числа охраны, которые изображали посетителей.
Ставки делались новенькими фишками. К этому времени мне уже изготовили чеканы, с помощью которых сами ребята нашлепали из мягкого сплава – специально консультировался у литейщиков колоколов о пропорциях – кучу небольших монеток.
На аверсе[8] у них было изображение все того же голубя, символизирующего святого духа, держащего в клюве монету, к которой протягивал руку нарядно одетый шляхтич с довольной улыбкой на лице. На реверсе шляхтич отсутствовал – только птичка и денежки в ее клювике.
Каждая сотня из отчеканенной тысячи была окрашена в разный цвет. На самом деле оттенков красок имелось куда больше, но, чтобы не было похожих, пришлось ограничиться десятью.
Для готовности к возможным эксцессам каждый вечер «крупье» из числа свободных изображал неудачливого игрока, который с горя начинает буянить. Пара охранников должна была с помощью уговоров угомонить буяна и вежливо вывести из зала, а потом из дома.