Но, спустившись к пещере (это можно сделать только сверху, цепляясь за деревья и кустарники), забываешь обо всем, буквально теряя дар речи. Вход внутрь горы зарос мхом, по которому, переливаясь на солнце, струится множеством струй и струек вода. Человек, приложив всю свою неуемную фантазию, не смог бы создать столь необычную картину – ощущение, что вода сочится изо рта горы, который, если взглянуть под разными углами, то приоткрывается в улыбке, то хмурится, выражая свое недовольство. Зрелище это возможно рассмотреть только вблизи, так как горный склон настолько зарос зеленью, что издалека ничего незаметно.
Но самое необычное внутри горы. Обойдя водопад справа, обнаруживаешь еще один, достаточно узкий вход, ведущий вначале прямо, а потом уходящий отвесно вниз. Мало того, по нему потоком струится вода. Так что если хочешь попасть в саму пещеру, изволь искупаться в ледяной воде. Спуститься вниз одному трудновато – только по веревке, страхуемой сверху. Преодолев эти 5–6 метров, оказываешься на небольшой ровной площадке и видишь перед собой озеро пронзительной голубизны. Мы не ставили целью вычислить его глубину (она впечатляет – свет от мощного фонаря теряется где-то внизу, так и не достигая дна) и размеры (резиновая лодка позволила проплыть лишь несколько метров до нависающего прямо над водой каменного полога), пусть этим займутся спелеологи. Мы были поражены возникшей перед взором картиной: отблеск света на сочащихся влагой стенах, остатки свисающих сталактитов (печально, но кто-то уже успел отбить их), грохочущая в замкнутом пространстве струя водопада, череп неизвестного животного, буквально впаянный в каменное основание (бедное, как его угораздило сюда попасть!), голубой бриллиант озерной глади, манящей и сверкающей…
Зуб на зуб не попадал от холода, а уходить не хотелось, столь завораживающей была картина.
…В Урды, хранящем тайну неизвестных науке наскальных рисунков, мы направились поздней осенью – в середине октября. Надо сразу сказать, что добраться сюда можно только весной, пока не вымахала трава, или осенью, когда она уже полегла. Раньше в ущелье пасли скот, заготавливали сено, но вот уже более десятилетия здесь практически никто не бывает. Помимо Аниуара нас сопровождали еще двое жителей Кёнделена – Музафар и Крал, добродушные, улыбчивые, заботливые и само собой выносливые. Выносливость и терпение – первое, что понадобится путешественникам, ибо дороги как таковой в ущелье нет. Кое-где еще сохранилось что-то вроде подобия узкой тропки, но в подавляющем большинстве мест она исчезла – заросла травой, деревьями, завалена буреломом, снесена частыми оползнями, своенравной речкой, много раз за это время менявшей свое русло. Так что приходится почти все время идти по краю речного берега, а где он непроходим – по воде, постоянно переходя с одной стороны на другую. Хорошо, если воды в речке мало, как в нашем случае, но и то сухими не остался никто. И если при первых переправах мы еще пытались найти более-менее мелководное место, чтобы не зачерпнуть воды в сапоги, то при последующих обращать на это внимание было просто некогда. Ведь таких переправ-переходов было не пять и даже не десять, а около сорока! Естественно, оставалось только снимать сапоги и выливать из них литры холодной воды, а если не хотел отстать, то идти, не обращая внимания на хлюпающую воду и неимоверную тяжесть в ногах. Только теперь мы поняли, почему у одного из наших спутников сапоги были дырявыми. Вначале подумалось-посочувствовалось: как же он сможет идти, а потом даже зависть определенная проснулась к такой обувке, да желание появилось: изрешетить свои. Да вот действительно останавливаться было нельзя – хоть и вышли мы достаточно рано, но предстояло пройти куда как более десяти километров по бездорожью, осыпям, кручам, кустарникам, чтобы успеть засветло вернуться домой. Ночью двигаться по ущелью невозможно – гляди не гляди, расщелины, выемки между камнями не усмотришь и сломать ногу, а то и покалечиться – секундное дело.
Честно скажем, мы выдохлись уже где-то через пару часов – постоянные переходы с одного берега речки на другой, бесконечные подъемы и спуски, цепляющиеся за одежду кустарники и ветки деревьев, напряжение от вновь и вновь возникающих препятствий довольно быстро погасили наше желание постичь неизвестное, сделать – чем черт не шутит! – мировое открытие. К тому же день выдался на редкость сумрачным, серым, холодным. Урды – ущелье узкое, лесистое, влажность в нем повышенная, а солнце если и заглядывает, то не задерживается. Скалы то практически смыкаются, то немного расходятся, но ни о каких полянках речи не идет: косогоры да обрывы. Есть места, где невозможно подняться ни по одному из берегов – столь они отвесны и неприступны, ни по самой реке – вода стремительно мчится между огромных валунов: почерневших, скользких, безжалостных к человеку. Хорошо, что наши спутники предвидели подобные трудности – захватили страховочные веревки, помогли обойти неприступные на первый взгляд препятствия.
Урды действительно одно из самых суровых ущелий Кабардино-Балкарии, но его недоступность позволила в первозданном виде сохранить величие дикой природы. На сгнивших пнях разместились колонии опят: не сходя с места можно набрать полный рюкзак, да вот как его потом донести домой? Ведь руки постоянно должны быть свободными, чтобы вовремя ухватиться за ветки на опасных обрывах, а тело не напряжено излишним грузом, дабы вовремя перепрыгнуть через расщелины и поваленные деревья, то и дело преграждающие путь вперед.
А какой величины форель мы видели в речке! Черные, более чем полуметровые рыбины косяками ходят в недоступных для человека заводях – играют, резвятся, а то и выпрыгивают на поверхность воды. Зрелище потрясающе-завораживающее!
Да и ружье – один из наших спутников его предусмотрительно захватил, – как мы убедились в дальнейшем, здесь будет нелишним: непуганый зверь, в частности рыси, то и дело дают знать о своем близком присутствии. Правда, оружие нам в тот день не понадобилось, но с ним было, право, как-то спокойнее.
…После примерно километров десяти ущелье начинает расширяться: с одной стороны (левой по течению) неприступные скалы буроватого цвета поднимаются чуть ли не на сотни метров, достаточно отвесный склон, густо заросший травой, упирается в них, протянувшись так же на сотню-другую метров. Где-то далеко внизу шумит речка, противоположный берег которой покрыт лесом, в основном высокогорным березняком. Но это еще далеко не конец ущелья – до него не километр и не два, а намного больше. Именно здесь расположены древние могильники, именно здесь на одной из скал и разместилась та самая галерея древних художников. К огромному сожалению, за последнее время она подверглась сокрушительному воздействию природных сил и от сырости, выветривания, отслаивания плиточника практически исчезла. Аниуар, побывавший здесь какие-то два десятка лет назад, был искренне расстроен увиденным – от доброй сотни рисунков сегодня не осталось и следа, а те, что еще видны, вряд ли сохранятся уже через пару-другую лет. Это тем более обидно, что рисунки эти неизвестны ученым, мало того, они никем не зафиксированы, не описаны, и, естественно, не атрибутированы и именно сегодня впервые вводятся нами в научный и общественный оборот. А ведь есть среди них поистине удивительные – красной охрой на достаточно большой высоте нарисованы птица, человек… Интересно, что подобного изображения птицы мы не нашли в доступной нам искусствоведческой литературе. Поражает точная графическая схема пернатого существа, символизирующего Небо. Такая познавательность предполагает наличие у художника высокого интеллекта, стремление передать другим людям какие-то важные сведения.
Силуэтный же человечек, изображенный рядом на скале, похоже, был частью какой-то сценки. Такие наскальные рисунки, писаницы, как их называют ученые, характерны для эпохи неолита, нового каменного века, когда совершался переход к земледелию и скотоводству, когда уже появилась глиняная посуда, а орудия из камня сверлились и шлифовались. Можно только предполагать, какие сведения о той эпохе мы могли бы почерпнуть из утраченных изображений. Но и сама птица полна странной силы, выразительности и притягательности, какого-то намека на зашифрованную, ведомую только ее Создателю, тайну. Вглядитесь в нее – сразу возникает великое множество ассоциаций!
Само место это, окаймленное скалами с одной стороны, и лесистыми горами с другой, с виднеющимися в отдалении травянистыми склонами, напоминает обжитой дом, хотя, как мы говорили выше, в последние годы люди здесь бывают очень и очень редко. Прозрачная речка и лесок в лощине, обширный подскальный нагревающийся солнцем склон – отличное место для жилья. И люди здесь жили, по крайней мере, несколько тысяч лет назад, если отталкиваться от датировки наскальных рисунков. Только вот какой осколок древней цивилизации они представляли? Хочется верить, что когда-нибудь мы сможем получить доказательный ответ на этот вопрос…
Задерживаться в Урды было нельзя – день стремительно клонился к вечеру, не успеем выбраться до темноты – придется ночевать под открытым небом: удовольствие не из самых приятных, тем более что день нашего путешествия – 17 октября – являлся днем рождения одного из авторов этих строк. Не стоит описывать обратную дорогу, скажем только, что она заняла в два раза меньше времени: мы буквально летели домой, забывая о крутых обрывах, скользких тропах. Переходили речку не по мелководью – его в сумерках все равно не видать, а где придется, – иногда в прямом смысле оказываясь по пояс в ледяной воде. Вымокшие, полностью обессилевшие, мы вышли из ущелья в полной темноте, освещаемые лишь светом луны. Естественно, в часы эти думалось не о самом лучшем: о том, что больше никогда в жизни никто не сможет втянуть в такого рода авантюру, что октябрьские купания не самые полезные для организма процедуры и хорошо еще, если отделаемся воспалением легких, а не чем-нибудь более серьезным…
Нестерпимо хотелось пить, что было вполне объяснимо – через пот каждый из нас потерял в этот день несколько литров жидкости (в частности, один из авторов этих строк, отягощенный лишними килограммами, – 6,5!), обезвоживание организма было столь мощным, что утолить жажду удалось лишь после принятия нескольких стаканов горячего чая. Да-да, мы не сразу на машине помчались в Нальчик, чтобы принять горячую ванну, как об этом грезилось в Урды, а остановились в гостеприимном доме Аниуара: ели горячие, пышущие жаром хичины, наслаждаясь радостью человеческого общения.
Добрались мы домой только к полуночи, горячей воды, естественно, уже не было, так что о ванне оставалось только мечтать, но тем не менее никто из нас, людей, скажем честно, физически незакаленных, не заболел даже элементарной простудой, а усталость ушла уже на следующее утро. И мы снова собираемся в эти дикие места, обладающие удивительной притягательной силой. Что влечет сюда? Возможность преодолеть себя? Зов крови? Желание прикоснуться к прошлому, которое здесь, в Урды, Кёнделене, Канжоле, столь ощутимо, зримо и доступно…
Уместно вспомнить, что об Урды авторы впервые узнали из труда Шоры Ногмова «История адыхейского народа», описавшего знаменитую Канжальскую битву (правильнее было бы сказать – Канжольскую), ставшую переломной в многовековой борьбе кабардинцев с крымско-турецкими захватчиками. Как пишет ученый Валерий Сокуров, наиболее полно ответивший на вопросы когда, где, как и при каких обстоятельствах проходило это сражение, «кабардинского похода Каплан Гирея I касались многие авторы: Э. Кемпфер, А. де ла Мотрэ, Сейид Риза, Мехмет Фундуклулу, Дм. Кантемир, К. Главани, И.-Г. Гербер (20-е годы XVIII в.), позднее – П.-С. Паллас (1794), И. Вакербарт (1798), С. Броневский (1823) и И. Хаммер (1831), Ш. Б. Ногмов (1844)» и последний «в ряду перечисленных авторов особое место занимает»[14]. Вот что конкретно сообщает адыгский летописец: «…Года два или три спустя случилось, что живший в Большой Кабарде с войском крымский паша, сидя на траве и куря трубку, беседовал со своими приближенными, в числе коих был и князь Кургоко Хатожуков. Обращение его с последним было до того дерзко, что, выкуривши трубку, он стал ее выбивать об голову князя Кургоко. Поступок этот сильно огорчил князя, однако же он не подал паше ни малейшего вида неудовольствия, но, простившись с ним, он в тот же день собрал многих князей и почетных узденей и, рассказав им о случившемся, объявил им свое намерение: в следующую ночь умертвить всех турок и крымцев, где бы они ни находились. Не исполнившим сего повеления назначен был значительный штраф и сверх того, в знак трусости, черный шерстяной колпак. Все единодушно согласились на предложение Кургоко и в следующую же ночь привели его в исполнение, причем ни одного неприятеля не осталось в живых.
На следующий год посланные крымским ханом для собрания податей, узнав на половине пути об этом происшествии, поспешили с возвращением для донесения о том хану. Разгневанный хан, в свою очередь, уведомил султана, который спустя два или три года прислал хану многочисленное войско под начальством Алегот-паши, к которому, присоединивши свое войско со многими муллами, эфендиями, хаджи и с припасами отправился на поражение кабардинцев, строя при этом в некоторых местах мечети и крепости.
…По прошествии некоторого времени крымский хан с войском подступил к границам кабардинским. Предупрежденные еще во время прибытия хана за Кубань, кабардинцы все свое имущество, жен и детей отправили в горы и сами ожидали приближения неприятеля в ущелье Урда. Хан, узнав об этом, изменил путь и расположился лагерем на бугре Канжала. В тот же день пришел в кабардинский стан Халелий, лазутчик из татар, живший прежде у князя Кургоко. Он уведомил князя подробно о намерении хана, упомянув при этом, что если кабардинцы в следующую же ночь не нападут на крымцев, то в другую или в третью ночь на них самих непременно будет сделано нападение. Кургоко тотчас же велел собрать около 300 ослов и к каждому привязать по две вязанки сена. Наступила ночь, он отправился на неприятеля и, приблизившись к нему, велел у всех ослов зажечь сено и гнать их на неприятельский лагерь с несколькими выстрелами. Ослы ужасным криком своим до того перепугали неприятеля, что он в беспамятстве и смятении стал рубить друг друга, с рассветом же стремительно бросились на них кабардинцы и совершенно их разбили, взяв много пленных и большую добычу. Толстый паша Алегот в бегстве упал со скалы, на половине которой, зацепившись за дерево, повис и кончил жизнь в таком положении. Место это теперь называется Алегот гум и шухупа, т. е. Алеготова скала. В этом сражении убито было несколько крымских ханов. Прогнавши остальных крымцев к Кубани, кабардинцы возвратились в свои пределы»[15].
А вот еще одно описание Канжальской битвы. Автор его Дмитрий Кантемир, чья фамилия известна большинству благодаря стихам его сына – русского поэта Антиоха Кантемира. Но и Дмитрий Константинович (1674–1743) личностью был в свое время знаменитой – сподвижник Петра I, участник Персидского похода, автор четырехтомного труда «История роста и упадка Оттоманской империи», написанного им на латыни и изданного в Париже в 1743 году. Вот что он, в частности, сообщает: «…Я предлагаю моему читателю только один пример, свидетельствующий об их (черкесов) храбрости, который случился около шести лет назад и не так невероятен, насколько невероятны подвиги, прославленные древними греками.
Когда Селим-Гирею (впоследствии крымскому хану, личности большой мудрости и доблести, старому солдату) не была уплачена ежегодная дань, он послал в следующем году своего сына Шахбаз-Гирей-Султана, чтобы он потребовал невольников за два года. Последний был принят с почетом, поскольку пришел без грозной свиты, и князья, как положено, немедленно выдали ему положенную дань.
Но случайно он увидел прекрасную дочь одного черкеса, которая не была внесена в список невольников, и тем не менее она была насильно захвачена, против обычая, и вынесена из дома. Ее братья, двое храбрых юношей, сначала притворялись, что не огорчены происшедшим, успокоили отца и смягчили его горе, приукрасив ее будущее тем, что она будет иметь честь взойти на ложе султана. Выждав же благоприятный момент, они неожиданно напали на принца, когда он спокойно пребывал наедине с похищенной девушкой, а стража была отпущена и уже успела напиться, ранили его и сестру и перебили охрану этого человека.