– И, похоже, об этом пронюхали не только летуны из Люфтваффе?
– Из военной комендатуры, тут тоже бывают фуражки. Но нам танкистам СС, это всё равно, как дождь под зонтом. Вот, что значит быть под крылом Рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.
– Да…здесь с тобой не поспоришь. После « Ночи длинных ножей» …СС по достоинству отмечена фюрером.
– В том-то и дело! Отдельная элитная структура с огромными правами и возможностями. Но, что первостепенно…
– Ты и я…
– Составные звенья этой мощной структуры.
– Вот за это и выпьем! Ну, так где ваше хвалёное пиво, барон? Я весь в предвкушении… – Шнитке бросил взгляд на свои часы и притворно нахмурился. – Если так дело пойдёт и дальше, то боюсь, я вернусь домой с пустым желудком и трезвой головой.
– А ты не бойся, – барон полез во внутренний карман чёрного эсэсовского кителя, извлекая пухлый кожаный бумажник. – Дальше всё пойдёт как надо. И знай, дружище, мы в этой барсучьей норе не задержимся.
– ?? – Герман изумился загадочному тону фон Дитца. « Но, чёрт возьми, это же Отто! Тот ещё тактик и стратег в одном флаконе. То ли ещё будет!..»
– Ты, как всегда предпочитаешь « Берлинское» светлое? Четыре кружки, – Отто отдал заказ, давно стоявшему рядом опрятному официанту. – Стоп! Это не всё, любезный. И побольше жаренных на углях свиных колбасок…Да кассельских. Нет! Дармштадских с чесноком, с поджаркой и острым соусом.
– Один момент. Будет исполнено, господа.
Вышколенный официант скользнул, как угорь, между столами с белыми скатертями. В ожидании заказа они закурили. После нескольких секунд тишины один из игроков ударил кием по бильярдному костяному шару. Удар прозвучал, словно выстрел…
– Prost! Abkacken… – грязно выругался один из игроков, худой и высокий, похожий на ружейный шомпол офицер в белой рубахе и форменных галифе на широких чёрных подтяжках; на голенищах его сапог сверкали сабельные блики; на бархатной тулье фуражки, как утренняя звезда сияла серебристая, крылатая кокарда Люфтваффе. У него был тягучий характерный восточно-прусский выговор.. – Эх, чтоб тебя…Но, по крайней мере, я подпортил тебе удар, а, Вальтер?
Этот обмен « любезностями» заглушил маленький бойкий оркестрик, что располагался на подиуме у дальней стены на фоне темно-красного полотнища с белым круглым сердечником, в центре которого красовалась жирная паукообразная чёрная свастика.
* * *
…Ужинали шумно, с аппетитом. Пили пенное, янтарное пиво из высоких, богемского стекла кружек. Заедали прозрачными ломтями алой форели. Обжигались о кровяные, с пылу с жару, лопавшиеся, истекавшие соком, свиные колбаски, с поджаристой хрустящей корочкой. То тут, то там за столами, в общих тостах, – звучала хвала фюреру. Офицеры отдавали должное его стратегическому уму, трудолюбию, государственной мудрости, его стоической верности национал-социалистическому делу и непримиримости к врагам Рейха.
Отто и Герман хмелели от выпитого, млели от обильной еды. В пивной Ганса Фуггера чувствовалось общее единство воинского духа. Каждый из присутствующих, был обязан своей карьерой – великому Вождю. Каждому, в разное время, Он и его партия, дали возможность поспорить с постылой судьбой, круто её изменить; накормить голодных детей и стариков, ввезти в свой дом дубовую мебель и приодеть жён, почувствовать себя нужным стране и фюреру. И они это добро и заботу не забыли. Видели в нём миссию, бесспорного лидера, мудрого « отца нации» и беспрекословно шли за ним.
Отто и Герман шли в общих стальных колоннах за ним, всецело вверяли ему своё будущее, обретали в нём, проверенного словом и делом, желанного полководца-руководителя, готовые не задумываясь отдать за него свои жизни.
Как Бог свят! С каждым последующим этапом своей военной карьеры радуясь триумфальному шествию германских войск по Европе, каждый из них благодарил Небо и судьбу за привилегию быть рождённым немцем и служить фюреру. И каждой новой победой, с каждой милей новых взломанных границ и захваченных территорий, которые железная машина Вермахта оставляла за ранцами и касками своих солдат, нетерпение молодых людей воевать становилось невыносимым.
– Мы Империя войны и воли, дружище! Наш покровитель огненный Марс. Мы – рыцари духа нашего Фюрера! – перекрывая нетрезвый гуд за столами подвыпивших посетителей, рычал в ухо другу фон Дитц. – Мой отец…наставлял: « Надо жить широкими шагами. Не спотыкаться по мелочам. Смело и твёрдо идти к своей цели во благо Отечеству! – Золотые слова, барон! – поднимая кружку, кивнул раскрасневшийся Герман. Алкоголь, как водиться, ещё сильнее, сблизил их понимание. Касаясь плечами, они пили вдвоём, вспоминая своё, поверяя друг другу сокровенные вещи. Они сидели за столом, напротив зеркала, которыми была украшена обшитая красным деревом стена. Голова Гармана кружилась от выпитого, и он не всякий раз мог понять: где зеркало, а где отражение.
– Твой отец был благородным человеком, Отто. И я…горжусь, что имел честь знать его.
– Благодарю. Мне так его теперь не хватает…Майн фатер… – Отто, взбугрил желваки под кожей, на время забыл о Шнитке. – Вот мы и идём широкими шагами, к нашей цели, отец. – В позе гордого смирения он молчал, напряжённо глядя в зеркало, будто и впрямь ждал ответа отца. Казалось, всё что окружало его куда-то кануло, растворилось… Он остался один перед равнодушно-молчаливым зерцалом, один перед грозным лицом необъятной и величавой тишины Вечности. Один. Неподвижными остриями, вонзались в потолочную мглу кинжальные лепестки стройных белых свечей…Тишина.
– Не хочешь? Или не можешь?…Ты, слышишь меня? – внезапно спросил он, всё так же тихо и смиренно, но вдруг…Пугая, проходившего мимо официанта закричал свирепым криком, выкатывая стальные глаза, давая лицу ту страшную откровенность выражения, какая свойственна умирающим, идущим на смерть или глубоко спящим. Он вспыхнул, заглушая криком грозную тишину, приковывая к себе внимание всего зала.
– Ты должен! Должен ответить мне, твоему сыну!!!
– Отто, ты в порядке?! – Герман загремел тяжёлым стулом, хватая его за рукав. У него было такое чувство, что он потеет в жарком сиянии полуденного солнца.
– К чёрту! Halt die kiappe! – Он с ожесточением вырвал руку, разбивая о каменные плиты грота пивную кружку. В баре зависла тишина. Все подняли на него глаза и замерли. На зелёном сукне бильярдного стола с хрустом сшиблись шары. Один из них влетел в боковую лузу, другой бешено завертелся волчком на месте и робко, точно боясь чего-то, вкатился в противоположную золотистую сетку.
У карточного стола заскрежетали стулья. В баре тут же, словно озоном, – запахло опасностью и натянутыми нервами.
– Эй, полегче, лейтенант!
– Ты не один здесь герой!
– Тут есть фронтовики и постарше…И у них тоже могут не выдержать нервы! Или парни из СС вконец потеряли нюх?
Отто фон Дитц по очереди ответил на каждый взгляд, и хищно усмехнувшись, оставляя за собой право лидера, сел на место. Допил своё пиво и сидел минуту, другую, глядя на порожнюю кружку. Кто-то из лётчиков за соседним столом, крикнул хозяину заведения, заказывая новую порцию пива и свежую пачку сигарет. По взмаху Фоггера музыканты грянули увертюру из « Орфея в аду» , незабвенного старика Оффенбаха, и атмосфера в пивной стала прежней.
– Да что с тобой? – Герман в упор посмотрел на него. – Какого дьявола ты это устроил?
Отто проигнорировал замечание, продолжая буравить взглядом, стоявшую перед ним кружку. Затем стал улыбаться, точно вспомнил какой-то анекдот, но улыбка была жуткой и холодной, и Герман, трезвея, повёл зябко плечом, когда случайно взгляд его упал на лицо друга.
– Не бери в голову, дружище. Пустое. Ты же знаешь, такое случается с нашим братом… – и, уже глядя в зеркало, словно видел в нём отражение отца, глухо продолжил:
– Спи спокойно, отец. Ручаюсь честью офицера Третьего Рейха…Я не опозорю фамилии нашего рода. Мы победители, молнии…Мы – герои. Врагов Германии – не щадим и трусов тоже…Ты сам, с детства внушал мне: « Сильные духом могут даже в самые тяжёлые времена оставаться собою, не изменять принципам и двигаться к намеченной цели» . И ещё: « Великие, тем и сильны, что способны оттиснуть свой лик на стальном полотне времени» . И видит Бог, наш фюрер сделал это! Лучше отдавать, чем брать – и Он отдал всё своё сердце нации…И если только в смерти можно найти вечную жизнь, мы готовы умереть за Него. За наш тысячелетний, священный Рейх! Надеюсь, ты услышал меня, отец? Sit tibi terra levis.6
Герман был поражён услышанному. Признаться, он даже не догадывался, что Отто – баловень судьбы, всегда прямой, жёсткий и колкий, как железный отточенный штык – bajonett, способен на подобное, глубокое красноречие. « Donnerwetter! Да я, похоже, все эти годы…не знал его, черт побери…»
И, право, барон был охвачен в эту минуту каким-то одним великим и мощным чувством…И оно окрыляло его, как сильную хищную птицу, как быструю – опасную арбалетную стрелу, безошибочно летящую к своей цели. « Это оно! – кольнуло в груди Шнитке. – Оно могучее, всё разрешающее чувство, повелевающее над жизнью и смертью, приказывающее народам и горам: сойдите с места! И сходят с места сильные народы, и древние, сердитые горы. Радость! Вот оно глубинное счастье немца, построенное на новом порядке, законе, воле, дисциплине и силе! Это голос нашего фюрера…Это грандиозное будущее Великого Рейха!»
Герману в эти мгновения мистического прозрения вдруг показалось, что он: глядя на дымившуюся сигарету в своих пальцах, на зеркало, на белое, точно высеченное из мрамора лицо Отто, на людей сидевших вокруг за столами, на видневшийся в открытом окне каменный шпиль кирхи,.. – понимает решительно всё, понимает тем чудным проникновением в бездну вещей, которая случается только во сне и, увы, бесследно исчезает с первыми лучами света.
– Прошу прощенья…Господа будут ещё выпивать? Что-то заказывать? – вежливо напомнил о себе, осмелевший, прилизанный в белом пикейном жилете официант.
Герман вздрогнул. Волшебная чаша Грааля разбилась…
Отто энергично вскинул голову, отбросив назад светло-жёлтую по армейской моде чёлку; с раздражением посмотрел, как на муху, на вкрадчивого официанта, сузил серо-голубые льдистые глаза и, усмехнувшись, хотел было уже сделать новый заказ, когда услышал ироничный смешок Германа:
– Was ist mir dir los? Помнится, кто-то говорил « мы здесь не задержимся» …Есть варианты?
– Шнитке, ты гений! – фон Дитц от души хлопнул его по плечу. – Молодец, что напомнил. В том-то и дело – есть!..И, что особенно радует, подкупающее своей новизной. Эй, не гляди осуждающе, – искусаю, я – такой. Прочь из этой щедрой, благословенной норы! Пусть мы и набрались с тобой по ноздри, как две обезьяны…
– Но заметь, будь я проклят, как « белые обезьяны» , – весело подмигнул Герман.
– И уж точно с документами, доказывающими их арийское происхождение до 1750-го года. Ха-ха-а! Bitte, bitte mein freund…
* * *
Когда они вышли из грота « Тарзан» , солнечный диск быстро клонился к закату, углубляя тени, которые словно драгоценный осенний холодок, приникли к массивным восточным фасадам каменных зданий Берлина.
По мере угасания сумерек, солнце всё более багрово отблескивало на городских шоссе, огромных стёклах витрин, магазинов, кафе и ресторанов. Последние прозрачные золотые лучи пронизывали витражи правительственных кварталов, где располагались рейхсканцелярия Гитлера, МИДа, Министерства пропаганды и просвещения Геббельса, прочие ведомства и посольства. Лениво шевелилась воздушная вуаль пыли на улицах восточного района огромного города, где теснились, как горох в стручке, старые меблированные, многоквартирные дома.
Они остановились возле двухрядного шоссе, чтобы поймать проходящее такси, и Отто был взбешён: первая и вторая машины, занятые пассажирами, на скорости пролетели мимо.
– Дьявол! Опять промах, лопни глаза! – градус его нетерпения явно зашкаливал.
– Похоже, ты погорячился, друг, отпустив старину Клауса прежде времени на покой? – сам того не желая, подлил масла в огонь Шнитке.
– Может быть… – холодно отрезал Отто. – Но больше промашек не будет. Его взгляд вдруг стал холодным и тяжёлым, как металл. Он туже натянул на лоб, с браво заломленной к верху тульей, фуражку, на чёрном околыше которой, вместо обычной войсковой кокарды, зловеще и выпукло бугрился серебристый узел эмблемы СС – « мертвая голова» .
В свете фар блеснул радиатор новой машины.
– Ну, уж эту мы не пропустим! – опуская руку на кобуру, хищно усмехнулся барон.
Автомобиль стремительно приближался, упруго спускаясь с возвышенности шоссе. Это был длинный чёрный « опель» , полированные бока которого блестели, словно зеркало. Генрих издалека заметил лимонный отблеск фар…но лишь теперь – « парабеллум» в руке фон Дитца.
…Машина, подобно чёрной рифовой акуле, почувствовавший внезапную опасность, круто вильнула в сторону, к разделительной полосе, ограждённой цепями…И тут Отто быстро шагнул на сверкавшую маслянистыми огнями трассу, раньше, чем Шнитке успел сообразить, что он задумал.
– Майн Готт! Отто-о!! – Герман рванулся к нему…
Но в следующее мгновение кожаный клапан кобуры распахнулся. Один за другим прогремели оглушительные хлопки трёх выстрелов, пули пропороли оранжевые строчки, отскакивая от глянцевитой вараньей шкуры асфальта, как брошенные окурки.
…Жуткий визг тормозов, яростный всполох фар дальнего света. Машина, припадая бампером к дороге, оставляя за собой кривой след жжёной резины, остановилась, как вкопанная, в четырёх метрах от стоявшего на её пути человека. Фары « опеля» , словно жадные глаза, сконцентрировались на двух застывших, подтянутых фигурах, в чёрной эсэсовской форме, перетянутых портупеями, с кобурами на поясных офицерских ремнях.
– Ты ненормальный! – взорвался Герман, на бледном лице которого выступили капли пота. – Нас заберёт комендатура!..Какого дьявола ты это сделал!? Ненормальный, да?
– Может быть… – процедил сквозь зубы барон, сжимая в руке рифленую рукоятку « парабеллума» , из смертоносного дула которого курилась струйка голубого дыма.
– Scher dich zum Teufel! Ты, ты-ы…хочешь убить его?! – Германа обдало жаром, когда эта мысль лихорадочно протанцевала в его сознании. – Стой!!
Отто не слышал, будто сорвался с цепи. В него точно вселился бес. Шнитке мог поклясться на Библии: его друг, на одном кругу обернулся в того ночного хищника, который вышел на поиски свежего мяса и крови.
– Стой-й!!
« Опель» , взревев мотором, дал задний ход.
– Пр-рочь с дороги! – Отто грубо оттолкнул, заступившего ему путь к машине товарища.
Машины с визгом, рычанием и пронзительными сигналами объезжали их.
– Halt! Stopp, ratte!7 – крикнул фон Дитц, едва не столкнувшись с красным « рено» , водитель которого, скаля зубы и брызжа слюной, посоветовал ему засунуть голову в задницу. Он одержимо пробирался через проезжую часть, на него сыпались, как фасоль из кулька, ругательства и проклятия, но Отто не обращал на них внимания.
Дьявол! У меня было праздничное настроение…Через неделю на фронт…А мне, какая-то гражданская мразь плюнула в душу…Prost! Nutten ficken…Чёрта-с-два! С бароном фон Дитцем шутки плохи!
Зажатый, как в тисках, – с одной стороны потоком яростно сигналивших машин, с другой – бордюрным ограждением, несчастный хозяин « опеля» вывернул до отказа руль, вскочил на тротуар, судорожно выдернул ключи из гнезда и хотел уже, сломя голову бежать, куда вынесут ноги…Когда в глаза ему заглянул чёрный провал « парабеллума» . Эсэсовец, криво усмехнувшись, сделал полшага вперёд, приставил дуло к покрытому зернистой испариной лбу и сказал:
– Ну, говнюк, чья взяла? – Отто смотрел на водителя своими холодными, как цельные куски льда, глазами.
– Ради всех Святых!..Заклинаю…что я вам сделал, гер офицер? Что вам надо…от законопослушного ветеринарного врача Ульриха Зуппе?
– Мне не по вкусу твоя дерьмовая музыка.
– А-аа-аа…Конечно…Да, да…я понял, гер офицер… – водитель дрожащей рукой крутнул ребристую ручку приёмника. – Так лучше? – он задержался на берлинской музыкальной волне. Пела несравненная платиновая блондинка Марлен Дитрих. – Это устроит, гер офицера? Этой красотке…благоволит…сам фюрер…
Ульрих поднял глаза, чувствуя, как колотится сердце, как полукружия пота на его рубахе подмышками увеличились в радиусе, а белый накрахмаленный воротничок стал сырым и серым.